Пятигорск

«Нашёл я большую перемену...»

Военно-Грузинская дорога

Итак, прошло девять лет. Пушкин снова на Кавказе. На этот раз знакомство с далеким волшебным краем не ограничивается Кавказскими Минеральными Водами. Проезжая по Военно-Грузинской дороге, поэт любуется снежными громадами и мрачными теснинами Кавказского хребта, потом осматривает цветущие долины и каменистые, выжженные солнцем плато Закавказья. Новые впечатления помогли созданию книги дорожных записок «Путешествие в Арзрум», нашли выражение в неоконченной поэме «Тазит» и прекрасных кавказских стихах - «Кавказ», «Обвал», «Монастырь на Казбеке», «Делибаш», «На холмах Грузии», «Не пленяйся бранной славой» и других.

Большинство пишущих о второй поездке Пушкина на Кавказ обращают главное внимание на причины, позвавшие поэта в путь, обстоятельства, предшествующие выезду, на маршрут путешествия и, конечно, пребывание Александра Сергеевича в зоне военных действий. Посещение же Кавказских Минеральных Вод оказывается как бы в тени всего остального, связанного с поездкой. Но нас должен интересовать именно этот эпизод биографии поэта. И посему давайте присмотримся повнимательнее к обстоятельствам его вторичного пребывания у подножья Машука и колодца «Богатырь-воды».

Как известно, в 1829 году на Горячих Водах Пушкин побывал дважды - 13 мая, по пути в Тифлис, и в августе-сентябре, возвращаясь из Закавказья. Тогда же он посетил и Кислые Воды. По моему мнению, первый визит имел для Пушкина гораздо большее значение, чем второй. Ведь не случайно же ради того, чтобы побывать на Водах, он специально свернул с главного тракта и сделал крюк более, чем в сорок верст. Не случайно и то, что однодневный (по другим данным, двухдневный) визит к подножью Машука нашел отражение в его дорожных записках. А о повторном, почти месячном, пребывании на Горячих и Кислых Водах там нет ни строчки.

Причин тому, думается, несколько. Немаловажную роль могло сыграть то обстоятельство, что второй раз Пушкин попал на Воды после разъездов по Закавказью и пребывания на театре военных действий, после многочисленных встреч с близкими ему людьми. Ясно, что обилие этих, новых, ярких и сильных, впечатлений оттеснило в сознании поэта на второй план все, встреченное им на Водах - картины, в общем-то уже известных мест и общение с людьми, не столь замечательными, как те, что были встречены в Закавказье.

Свою роль в равнодушии к курортным местам сыграло и то, что Пушкин - как ни печально об этом говорить - львиную долю времени, проведенного здесь, отдал владевшей им тогда роковой страсти к карточной игре. Как вспоминал впоследствии М. И. Пущин, брат лицейского товарища Пушкина, Александр Сергеевич сел за зеленый стол в первый же день приезда в Пятигорск. И, несмотря на обещания вскоре последовать за Пущиным в Кисловодск, более недели не показывался туда, после чего появился вместе со своим карточным партнером, Дороховым, «оба продувшись до копейки. Пушкин проиграл тысячу червонцев, взятых им у Раевского на дорогу». В Кисловодске игра продолжалась, несмотря на твердое намерение Пушкина «вести жизнь правильную и много заниматься». Каждое утро он просил подавать ему верховую лошадь, якобы для верховой прогулки, но доезжал только до Солдатской слободки, где квартировал некий Астафьев, и садился с ним за карты в надежде отыграть проигранные деньги. Правда, сумел вернуть лишь «червонцев двадцать».

Переселившись из Ресторации в дом Реброва, Пушкин с Пущиным, регулярно обедали у своего петербургского приятеля Петра Васильевича Шереметева, жившего там же и собиравшего за своим столом довольно большую компанию. После обеда собравшиеся садились опять-таки за карты. При таком образе жизни поэту было не до лечения, хотя ванны он все же, видимо, по утрам, принимал - об этом имеется собственноручная запись Пушкина в «Журнале принимаемым ежедневно гг. посетителями ваннам».

Избегал поэт и новых знакомств. Единственное исключение, кроме Астафьева с которым Александр Сергеевич спознался на почве карт в пятигорской Ресторации, составляла, по словам Пущина, «личность, очень привлекательная для Пушкина: сарапульский городничий Дуров, брат той Дуровой, которая служила в каком-то гусарском полку во время 1812 года, получила Георгиевский крест... Цинизм Дурова восхищал и удивлял Пушкина; забота его была постоянная заставлять Дурова что-нибудь рассказывать из своих приключений, которые заставляли Пушкина хохотать от души; с утра он отыскивал Дурова и поздно вечером расставался с ним».

Увы, и это знакомство имело своей основой то же «зеленое сукно» - карточные баталии Пушкина с Дуровым окончились тем, что уже по пути в Москву тот выиграл у него пять тысяч рублей, занятых в Новочеркасске у казачьего атамана. Тем не менее, знакомство с Дуровым не прошло для Пушкина бесследно, и нам еще придется вспомнить о нем. Как, впрочем, и о некоторых других моментах, связанных с этим, самым последним посещением Кавказских Вод.

На первый взгляд, оно, как будто, не оставило видимого следа в письменном наследии Пушкина. А если принять во внимание все, сказанное выше, то и в памяти его могли сохраниться одни лишь дурные воспоминания. Однако не нужно забывать, что мы имеем дело с человеком творческим, сознание которого действует по иным законам. Чтобы лучше понять их, обратимся еще раз к воспоминаниям Пущина, главного свидетеля этого периода жизни поэта: «Приехавши в Пятигорск, я собрался сейчас же все осмотреть и приглашал с собою Пушкина; но он отказался, говоря, что знает тут все, как свои пальцы, что очень устал и желает отдохнуть».

Здесь становится видна важная роль майского визита Пушкина на Горячие Воды. Жаждая встречи с местами, так восхитившими его девять лет назад, он специально отклонился от основного маршрута поездки. Потратил лишние день или два, чтобы осмотреть Горячеводское поселение. Но увиденное разочаровало его, о чем он и написал в своем «Путешествии в Арзрум»: «Из Георгиевска я заехал на Горячие воды. Здесь я нашел большую перемену...». Эта перемена, так огорчившая Александра Сергеевича в мае, и заставила его в августе отказаться от прогулки с Пущиным, заменить ее карточной игрой. Уверен: не будь того, майского заезда, даже самое горячее желание сесть за ломберный стол не помешало бы Пушкину узнать, все ли осталось таким, каким запомнилось: «...ванны находились в лачужках, наскоро построенных. Источники, большей частью в первобытном своем виде, били, дымились и стекали с гор по разным направлениям, оставляя по себе белые и красноватые следы. Мы черпали кипучую воду ковшиком из коры или дном разбитой бутылки». Убедившись, что ныне все здесь выглядят совсем не так, «...с грустью оставил я воды и отправился обратно в Георгиевск» - писал Пушкин в «Путешествии». И вот теперь ему вовсе не хотелось вновь увидеть огорчившие его перемены.

Любопытно и трудно объяснимо отсутствие интереса Пушкина к Кислым Водам - об этом стоит подумать и краеведам, и пушкинистам. Мы отметим лишь, что и давешняя дикость и необустроенность местности у колодца Нарзана не произвела на Пушкина особого впечатления. И теперь, девять лет спустя, обнаружив здесь довольно значительные перемены, он так же остался к ним равнодушен. А ведь в 1829 году он имел возможность поселиться не в убогом офицерском домике крепости, который служил ему приютом летом 1820 года, а в большом и красивом здании кисловодской Ресторации, откуда позднее перебрался в не менее комфортабельный дом Реброва, не существовавший в первый его приезд. И ванны он принимал не в кибитке, где температуру Нарзана повышали, бросая в него раскаленные ядра, а в благоустроенной купальне со специальными самоварами для подогрева Нарзана. Но об этом он не говорит ни слова в своем «Путешествии в Арзрум».

А вот о переменах, увиденных на Горячих Водах, сообщает достаточно подробно, что подчеркивает то особое место, которое занимал в сознании и в творческих планах поэта этот уголок Северного Кавказа. Александр Сергеевич отмечает выстроенные здесь «великолепные ванны и дома», имея в виду, конечно же, Николаевские (ныне Лермонтовские) ванны, Ресторацию, Дом для неимущих офицеров (ныне Курортная поликлиника) и другие здания, возведенные итальянскими архитекторами, братьями Бернардацци. Он не может не обратить внимания на «бульвар, обсаженный липками» - одну из главных достопримечательностей молодого курортного поселения. Он замечает и «чистенькие дорожки, зеленые лавочки, правильные цветники, мостики», которые появилось вблизи Николаевских ванн и у Елизаветинского источника, а так же «павильоны», то есть беседки. Эолову Арфу и беседку Борея еще не успели тогда построить, но уже существовала беседка в модном тогда «китайском вкусе», поставленная над Михайловским источником. Он видит ключи, те самые откуда когда-то черпал воду ковшиком их коры - теперь они «обделаны, выложены камнем». «...на стенах ванн прибиты предписания от полиции; везде порядок, чистота, красивость...» - завершает Пушкин описание примет благоустройства дикой прежде местности. И тут же признается: «Кавказские воды представляют ныне более удобностей, но мне было жаль их прежнего дикого состояния».

Жаль... Почему? Только ли в силу романтического склада души? Конечно, нет. Несомненно, тут сыграли свою роль воспоминания о счастливых днях, проведенных в той, такой свободной, почти не стесненной благами цивилизации, обстановке. А самое главное - дикость и необустроенность местности была дорога Пушкину, как человеку творческому, собиравшемуся описать именно такую романтическую обстановку и вольную жизнь зарождающегося курортного поселения в большом прозаическом произведении, с которым нам с вами следует обязательно познакомиться, чтобы существенно дополнить наши сведения о пребывании Пушкина на Кавказских Минеральных Водах.