Пятигорск

Горы во сне и наяву

Как странно было жить ему в окружении вздыбленной земной тверди! Прямо над усадьбой бабушкиной сестры Хастатовой нависал крутой склон горы Горячей, поросший чахлой травой и мелким кустарником, А перед воротами - кажется, в самое небо уходили отвесные скалы горы Холодной. Сбоку - перемычка, соединяющая обе горы, тоже высокая и крутая, по которой вьется узкая дорожка к Елизаветинскому ключу. Больше наверх удобных путей нет — лишь узкие, едва заметные тропки.

Но Мише у не нужно ни дорог, ни тропинок. Он карабкается напрямик, между кустарников и скальных выходов, делая вид, что не слышит голосов бабушки, гувернантки или учителя. Туда, туда! Скорее туда, наверх, откуда так хорошо видны сверкающие серебром снежные вершины, охватывающие горизонт! Он смотрит и не может насмотреться на строй этих сказочных великанов, то алеющих в лучах восходящего солнца, то синеющих в туманной дымке. Прекрасные, далекие, как сон, они тревожат душу и снятся по ночам. «Синие горы Кавказа, приветствую вас! Вы взлелеяли детство мое, вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали», - так напишет он несколько лет спустя, вспоминая о поездке в далекий южный край.

«Одичалые хребты» - это, конечно же, опоэтизированное восприятие скал Машука, окружавших усадьбу генеральши Хастатовой. Где-либо, кроме них, он вряд ли мог бывать - не опустила бы далеко своего болезненного Мишу заботливая бабушка! А рядом с домом, да под присмотром старших - так уж и быть! Но и пустынные скаты горы Горячей в ту пору являли собой волшебный мир дикой природы, способный поразить воображение мальчика.

С плоской вершины горы открывался не только чудесный вид на далекие горы. Оттуда, как на ладони, и все поселение у Горячих Вод. Собственно говоря, тогда и поселения настоящего не было. У серных ключей, бьющих на горе Горячей, стояли деревянные купальни, а внизу, по Горячеводской долине, потеснив временные летние жилища, и образовав подобие улицы, уже вырастали разномастные дома. Большинство их имело вид не очень казистый, но лучших не имелось и в губернском городе, у стен крепости Святого Георгия.

Именно оттуда, перевезли, разобрав по бревнышку, домики Екатерины Алексеевны, которая, выйдя замуж за военного, переселилась на Кавказ и здесь очень скоро заслужила прозвище «авангардной помещицы», отмечавшее далеко не женскую храбрость генеральши. Пренебрежение к опасности позволяло вдове спокойно жить и на Водах - в самом дальнем конце едва родившегося поселения, в окружении диких скал и поросших кустарниками склонов, откуда «хищники» могли скрытно подобраться к усадьбе и напасть на ее обитателей. Впрочем, жила она там, как правило, во время курортного сезона, когда вокруг поселения расставлялись солдатские посты и казачьи пикеты. Просыпаясь ночью, Миша слышал перекличку часовых. «Кто идет?» - раздавалось с вершины горы, по которой он бегал днем. «Слуша-а-ай!» - неслось с противоположной возвышенности.

Постоянная тревога, сопровождавшая жизнь в курортном поселении, то и дело подогревалась разговорами о нападениях горцев, о захваченных ими русских пленниках, о жестоких сражениях в горах и предгорьях Кавказа. Такие разговоры часто велись в доме Хастатовой - ведь и среди ее гостей, и в ее родне были кавказские офицеры - сын Аким, муж старшей дочери Анны, Павел Петрович Шангирей, Павел Иванович Петров, женатый на младшей, Марии.

Кто-то из них рассказал мальчику о человеке удивительной судьбы. Это был горский князь, юношей посланный в Россию. Он жил в Петербурге, был допущен ко двору, участвовал в русско-турецкой войне. Отличившись при взятии Измаила, получил Георгиевский крест. И при том не забывал родных мест. Вернувшись, на Кавказ, поселился у подножья Бештау, участвовал в стычках и с русскими, и с соплеменниками - в какой-то из них он погиб при таинственных обстоятельствах. Судьба этого необычного горца - его звали Измаил-бей - не могла не заинтересовать Мишу, как и рассказы о других знаменитых горских джигитах.

Горцев Миша не раз видел в поселении. В мохнатых папахах и бурках, накинутых на плечи, в черкесках с газырями, с кинжалами у пояса и, они поражали своей живописностью. Пригоняя на продажу баранов, торгуя на базаре дичиной и речной рыбой, выглядели мирными и совсем не опасными. Но когда в полном вооружении гарцевали на своих красавцах-скакунах, в душу невольно закрадывался страх. И одновременно - восхищение. Вблизи Горячеводского поселения располагалось несколько горских аулов - поездки туда считались обязательными для курортной публики. И, конечно же, Арсеньеву с внуком тоже возили в один из аулов, скорее всего, во время какого-то праздника, где Миша наблюдал захватывающее зрелище джигитовки и слышал выступление народного певца-сказителя.

Переполненный яркими впечатлениями, покидал он Кавказ. Пройдет немного лет, и все, увиденное, услышанное там, станет богатой пищей пробуждающегося творческого дара. И горы будут сниться ему по ночам, побуждая вновь и вновь вспоминать о них в стихах и поэмах. А явью они снова станут потом, когда ссыльным офицером Лермонтов вновь приедет на Кавказ и снова окажется на Водах. Здесь многое станет другим. Но по-прежнему будут журчать повсюду ручьи минеральной воды, подниматься над головой скалы Машука. И на горизонте все так же будут сверкать прекрасные, как сон, снежные вершины.