Пятигорск

Для стрельбы готовы пистолеты

Когда-то Государственный Музей-заповедник великого поэта назывался трогательно и просто - «Домик Лермонтова». Это был скромный флигелек, наполненный разнообразными экспонатами. Многих посетителей, особенно юных, интересовали там не картины и документы, а стоявший у стены маленький овальный столик-витрина, где под стеклом лежали дуэльные пистолеты. Скольким мальчишкам хотелось взять их в руки и пощелкать курками. Люди постарше, глядя на них, пытались поставить себя на место дуэлянтов, ощутить в руке холод гладкой рукоятки и холодок в груди при виде черного зрачка пистолетного дула.

Подобные ощущения для Лермонтова и Мартынова были реальностью. Оба не раз спускали курок, целясь в неприятеля, слышали свист летящих от него пуль. Но стрелять друг в друга!... И, тем не менее, обменялись словами, которые неизбежно вели к обмену выстрелами. Совсем недавно они были, если не близкими друзьями, то добрыми приятелями, проводили вместе немало времени, не ожидая, что станут врагами. Увы, стали!

Ссора выглядела пустяшной. Правда, невинная вроде бы шутка насчет «горца с большим кинжалом» таила некий скрытый смысл, понятный и им обоим, и всем, кто был на вечере у Верзилиных. Но все же не настолько обидный, чтобы взять в руки пистолеты - такие, как в витрине музея - большие, тяжелые, дальнобойные. А ведь взяли... Почему?

Одни биографы считают, что повинно тут бездействие окружающих, которые, будто бы зная о дуэли, ничего не сделали для ее предотвращения. Другие думают, что главную роль сыграло отношение Лермонтова к предстоящему поединку - слишком легкомысленное («Ерунда! Не будет никакой дуэли!»), или, наоборот, фаталистическое («Ладно, будь, что будет!»). Но все это высказывалось позднее. А вот современники ничего не говорили на сей счет. Да и не могли сказать, поскольку, вопреки расхожему мнению, ничего не знали о том, что дело дошло до пистолетов. Может быть, что-то и говорилось в Пятигорске о размолвке между приятелями, но о вызове, а, тем более, о поединке, было известно только будущим его участникам. А они держали язык за зубами - ведь и участие в подобном действе, и недонесение о нем властям считались тяжким преступлениями, за которые по закону полагалось суровое наказание. И сегодня лишь очень внимательный взгляд позволяет разглядеть, что происходило в промежутке между ссорой и дуэлью.

На следующее утро после ссоры на верзилинском вечере Лермонтов вернулся в Железноводск - продолжать уже начатое там лечение, а с ним уехал и Столыпин, тоже решивший принимать ванны. Покидая Пятигорск, Михаил Юрьевич просил Глебова вести переговоры с Мартыновым по поводу возможного примирения или, если не получится, то о предстоящей дуэли. Глебов, живший бок о бок с Мартыновым, видимо, заходил к нему по-соседски, предлагая кончить дело миром. Но едва ли юный корнет, почти мальчик, мог повлиять на человека много старше его и еще недавно носившего майорские эполеты. Вряд ли помогло и участие князя Васильчикова, ближайшего их соседа, юридически «подкованного» человека. Он тоже был еще мальчик, да к тому же штатский, так называемый «шпак», которых военные презирали.

Уже после дуэли, находясь под следствием, секунданты писали Мартынову: «Надеемся, что ты будешь говорить и писать, что мы тебя всеми средствами уговаривали». Это как раз и доказывает обратное - то, что Глебов с Васильчиковым, потерпев неудачу, отступились от Мартынова, надеясь, что время и отсутствие Лермонтова охладят его пыл. Так что, скорее всего, причиной того, что дуэль все-таки состоялась, оказались житейская неопытность, неумение (или недостаточное желание) секундантов погасить конфликт, тем более, что Мартынов не успокаивался и решительно требовал поединка. И тогда стали обсуждаться его условия, которые Глебов сообщил Лермонтову, приехав утром 15 июля в Железноводск. Заслуживающий доверия свидетель видел его, ехавшего оттуда на беговых дрожках вместе со Столыпиным, у которого коленях лежало нечто, прикрытое платком - возможно, ящик с дуэльными пистолетами.

А принимал ли Столыпин участие в дуэли? Считается, что пронимал. Но тогда почему он, друг и родственник, не пытался примирить противников? Почему, если был секундантом Лермонтова, уехал с ним в Железноводск и не принимал участия в выработке условий поединка? Почему, если присутствовал на дуэли, допустил ряд грубых нарушений дуэльного кодекса, о которых немало говорилось впоследствии? Почему уехал сразу после поединка, оставив у тела убитого друга только Глебова, в сущности, чужого человека? Почему его родному брату о дуэли рассказывал тот же Глебов, а не он сам? Почему об участии Столыпина в дуэли никто из современников ничего не говорил - ни сразу, ни позже, а единственный, упомянувший об этом - князь Васильчиков, - высказался весьма туманно и неопределенно? Ответить на эти вопросы еще предстоит биографам поэта. Одно известно наверное - в дуэли под Машуком использовались пистолеты, принадлежавшие Столыпину. Причем, те самые, из которых Лермонтов стрелялся и с Де Барантом - что на том поединке Столыпин был секундантом, мы знаем доподлинно.

Глядя на овальный столик-витрину с пистолетами, давние посетители «Домика Лермонтова» невольно чувствовали волнение, думая, что одного из них касалась рука поэта, а из другого была выпущена убившая го пуля. Увы, увы! Те пистолеты были увезены из Пятигорска тогда же, в 1841 году, и позже украшали ковер над кроватью Столыпина. Эти же, что лежали в витрине, появились после создания музея, но еще много лет волновали поклонников поэта. Потом овальный столик убрали, пистолеты сделали рядовыми экспонатами расширившегося музея. А жаль!