Пятигорск

Рождение писателя

Первые записи о работе над повестью «Детство», о рождении замыслов произведений, связанных с Кавказом, появляются в дневнике Льва Николаевича почти за год до того, как он приехал лечиться в Пятигорск. А с декабря 1851 года они становятся довольно частыми. И все же слишком беспорядочной была армейская жизнь волонтера-артиллериста, слишком неопределенны были его намерения в отношении своего писательского будущего, для того, чтобы говорить: Толстой приобщился к российской словесности еще в станице Старогладковской.

В Пятигорске - другое дело. Размеренная упорядоченная курортная жизнь дала ему возможность сосредоточиться на литературном труде, осмыслить свое писательское призвание и сделать его целью своей жизни. Да, именно на пятигорской земле в майские и июньские дни 1852 рождался писатель Лев Толстой! И, словно специально заботясь о будущих исследователях его творчества, он в своем дневнике подробно рассказывал, как это происходило, впуская читателей в свою творческую лабораторию.

Работал он практически ежедневно, начав буквально на следующий день после прибытия в Пятигорск. Ничто не могло оторвать его от письменного стола - ни обострявшиеся недуги, ни навещавшие его приятели и знакомые, ни поездки и прогулки, ни даже временами одолевавшие его лень и апатия. В последнем случае Толстой сам себя жестоко корил и понуждал к писанию.

Просматривая дневник, мы видим, в каких сомнениях и муках рожались его произведения. В первый же день, 17 мая, он отмечает: «начал и изорвал письмо с Кавказа (будущий „Набег“), обдумываю его». Назавтра появляется запись: «писал Детство, оно мне опротивело до крайности, но буду продолжать». И тут же: «Писал письмо с Кавказа, кажется, порядочно, но не хорошо. Буду продолжать». Еще через день: «написал главу Детства - порядочно». И следом - «Как-то не пишется письмо с Кавказа, хотя мыслей много и, кажется, путные».

И так - до тех пор, пока не закончил «Детство», точнее третью его редакцию. Произошло это 27 мая. И очень скоро появляются сомнения: «Есть ли у меня талант сравнительно с новыми русскими литераторами? - Положительно нету». - читаем мы в записи за 30 число. Но это минутная слабость. Уже 31 мая Лев Николаевич записывает, что работал над письмом с Кавказа и собирается в очередной раз переписывать «Детство». Этим он занимается весь июнь, а 2 июля с удовлетворением отмечает «окончил Детство и поправляю его». На следующий день правка окончена и вскоре повесть была отправлена в редакцию журнала «Современник».

Не прекращалась все лето и работа над письмом с Кавказа, хотя шла она, как говорится, с переменным успехом - то «писал… мало, но хорошо», то «перечитывал и переправлял… Написал немного дальше, но не хорошо». После окончания «Детства» дело пошло успешнее. 14 июля, уже находясь в Железноводске. Толстой с удовлетворением отмечает: «кончил брульон (черновой набросок) письма с Кавказа. Много надо переделывать, но может быть хорошо. Завтра примусь».

Больше записей по поводу этого произведения нет - известно, что оно было опубликовано под названием «Набег» в мартовском номере «Современника» за 1853 год и сильно изуродовано цензурой. А пока у Толстого возникает новый замысел. 18 июля он записывает: «Обдумываю план Русского помещичьего романа с целью (то есть с особым смыслом)».

Вернувшись с Кавказских Вод в станицу Старогладковскую, Толстой получил сентябрьскую книжку «Современника» со своей повестью и письмо от редактора журнала, Н. А. Некрасова, давшее ответ на вопрос, есть ли у него талант: «Могу сказать положительно, что у автора есть талант. Убеждение в том для Вас как начинающего, думая всего важней в настоящее время».

Окрыленный успехом своего первого произведения, Толстой берется писать вторую часть задуманного им большого романа «Четыре эпохи развития» - «Отрочество». Одновременно он обдумывает сюжет Русского помещичьего романа и замышляет Кавказские очерки - «для образования слога». По-прежнему армейская жизнь отрывает его от литературной работы, но писатель с гораздо большей уверенностью, чем в прошлом году, садится за письменный стол, отказываясь от многих соблазнов, и даже порою не вполне вежливо избавляется от сослуживцев, пытающихся отвлечь его от дела.

И все же дело продвигается не так быстро, как хотелось бы ему. «Ничего не написал. Мне кажется, что я здесь, - на Кавказе - не в состоянии описать крестьянский быт. Это смущает меня» (Запись 5 октября 1852 года). Потом работа пошла более плодотворно. 22 мая он записывает: «…пишу Отрочество с той же охотой, как писал Детство. Надеюсь, что будет также хорошо. Долги мои все заплачены. Литературное поприще открыто мне блестящее; чин должен получить. Молод и умен. Чего, кажется, желать. - Надо трудиться и воздерживаться, и я могу быть еще очень счастлив».

В таком приподнятом настроении Толстой вторично приезжает в Пятигорск, уже живут его родные - брат Николай и сестра Маша с мужем. Общение с ними и другими знакомыми, прогулки, обеды в ресторане, поездки по городам Кавказских Минеральных Вод отнимают много времени, но работа у Толстого по-прежнему на первом плане. Ведь он уже твердо решил, что будет писателем. А раз так, то нельзя терять времени даром. Работа идет по утрам, после обеда, иногда весь день. За неделю пребывания в Пятигорске Толстой вчерне закончил «Отрочество» и тут же принялся его переписывать. Одновременно пишутся «Записки Кавказского офицера». Потом возникает новый замысел - написать повесть «Беглец» - о своем пребывании в казачьей станице. Тема эта настолько увлекла Толстого, что он решил написать ее... стихами, создав «Казачью поэму». Впрочем, тяга к прозе все же взяла верх, и в дальнейшем поэма забыта.

Однажды работа почему-то пошла вяло, одолела тоска, которая неожиданно сменилась творческим подъемом. Как-то вдруг появился замысел рассказа «Записки маркера». Толстой тут же садится писать, охваченный «творческой лихорадкой»: «Мне кажется, что теперь только я пишу по вдохновению, от этого хорошо» (Запись 13 сентября). «Окончил начерно и вечером написал лист набело. Пишу с таким увлечением, что мне тяжело даже: сердце замирает». С трепетом берусь за тетрадь» (14 сентября). «Утро писал, не обедал… С 8 писал до 11. Хорошо, но слишком неправилен слог. Больше половины написано» (15 сентября). «Молодец я, работал славно. Кончил» (16 сентября). За четыре дня был написан блестящий рассказ.

Да, в октябре 1853 года Кавказские Минеральные Воды покидал уже вполне профессиональный писатель! По возвращении на службу и во все последующие годы литературный труд делается главным его занятием - Лев Николаевич теперь пишет каждый день, часто посвящая этому занятию по многу часов. Он усиленно дорабатывает «Отрочество», реализует замысел «Кавказского рассказа» который поочередно получает у него название «Дневник Кавказского офицера», «Записки Кавказского офицера», «Записки фейерверкера», «Кавказские записки фейерверкера» и, наконец, «Рубка леса». Пишется понемногу и «Роман русского помещика». Можно сказать, что последние месяцы своего пребывания на Кавказе (Толстой покинул его в самом начале 1854 года) он стремится доделать все, начатое на Кавказских Минеральных Водах.

Каковы же эти итоги? Менее, чем за два года, молодым писателем созданы две большие автобиографические повести, хотя вторая, «Отрочество», не вполне удовлетворила его и «доводилась» позднее. Написаны так же два великолепных «кавказских рассказа» - «Набег», первоначально называвшийся «Письмо с Кавказа», и «Рубка леса» - такое заглавие получили «Записки» (офицера, фейерверкера и т. д.). Завершен, как говорится, на одном дыхании рассказ «Записки маркера». Проделана основательная работа над «Романом русского помещика» и повестью «Беглец». «Роман» спустя некоторое время, после неоднократных переработок, превратится в рассказ «Утро помещика». А «Беглец» - это всем хорошо известная повесть «Казаки».

Кроме того, во время пребывания на Кавказе у Толстого появилось еще немало интересных замыслов, о которых речь пойдет несколько позже. А сейчас постараемся увидеть, что из увиденного, услышанного, узнанного на Кавказе, нашло отражение в этих произведениях Льва Николаевича. В «Детстве» и «Отрочестве» искать что-либо подобное очень сложно, очень уж далека жизнь юного обитателя помещичьей усадьбы в центральной России от кавказских реалий. И все же при внимательном чтении можно заметить, как отразилось пребывание здесь на страницах этих автобиографических повестей. Так, рисуя портрет отца Николеньки, Толстой изображает отнюдь не своего родителя, которого хорошо изучить не имел возможности, поскольку лишился его малым ребенком. Зато мы находим в этом персонаже некоторые черты самого Льва Николаевича. Читая фразу «Две главные страсти его в жизни были карты и женщины», невольно вспоминаем запись в дневнике, сделанную как раз в то время, когда шла работа над первой частью «Детства»: «Сколько я мог изучить себя, мне кажется, что во мне преобладают три дурные страсти: игра, сладострастие и тщеславие». А фраза «Он любил музыку, певал, аккомпанируя себе на фортепиано» перекликается с записью, сделанной по приезде в Пятигорск - «Хлопочу о фортепиано». Наверное, можно проследить и другие параллели этих двух характеров, но и сказанного достаточно, чтобы предположить: интенсивные размышления о собственной натуре, которые начинающий писатель вел, находясь на лечении, отразились в повести, над которой он тогда работал.

Нашли там отражение и некоторые наблюдения Льва Николаевича над тем, что окружало его тогда, в частности, над погодой. Едва ли он напрягал память, чтобы представить себе погожий летний день в пору детства - гораздо легче было нарисовать увиденное в Пятигорске. Ну, а главное, пожалуй, не эти частности, а общая тональность повестей, ощущаемый в них свежий, ясный и добрый взгляд на мир, который появился у писателя во время отдыха и лечения в прекрасном уголке кавказкой земли.

Если же вести речь о «кавказских» произведениях Толстого, то они как будто полностью построены на впечатлениях Толстого от его армейской службы на Кавказе и наблюдениях, сделанных во время боев и походов. Много позднее, разговаривая со старшим сыном по поводу рассказ «Набег», Лев Николаевич сказал: «Да ведь это я в набег ходил». То же самое он мог бы сказать и о «Рубке леса». Тем не менее, в обоих рассказах мы находим довольно заметный «пятигорский след».

Так, при создании образа Аланина, одного из героев рассказа «Набег», Толстому очень помогло длительное общение во время лечения с прапорщиком Буемским, которого он мог за это время внимательно изучить. В другом персонаже этого рассказа, капитане Хлопове явственно видны черты капитана Хилковского, старшего офицера батареи, в которой служил Толстой. Черты его характера прослеживаются и в образе Тросенко, герое рассказа «Рубка леса». В письмах к родным он тепло отзывался о Хилковском, называл его «добрый и благородный человек и прекрасный товарищ». С Хилковским Лев Николаевич тоже немало общался в Пятигорске. И это общение позволило ему внимательнее присмотреться к человеку, терявшему-ся в служебной обстановке среди других, внешне похожих на него, кавказских офицеров.

В создании «кавказских произведений», как ранних, так и написанных позднее, пятигорское бытие Толстого сыграло еще одну очень важную роль, недооцененную исследователями его творчества. Чтобы говорить об этом, нужно вспомнить доктора И. Е. Дроздова. Известно, что в 1841 году он познакомился с М. Ю. Лермонтовым. Общались они, скорее всего, очень мало - ведь в ту пору на пятигорском курорте имелся более близкий Лермонтову медик - его однокурсник по Московскому университету И. Е. Барклай-де-Толли, ординатор военного госпиталя. Но для Ивана Ефимовича знакомство это, конечно же, стало событием чрезвычайным, многократно вспоминаемым впоследствии.

Прекрасно помнивший, и поэта, и события связанные с его трагической смертью, доктор не мог не говорить о них со своим молодым приятелем, начинающим литератором. Не мог не называть людей, так или иначе связанных с Михаилом Юрьевичем. Тем более, что многие из них были еще живы и все еще находились в Пятигорске. Это, прежде всего, родственники Лермонтова. Его троюродный брат и близкий друг, Аким Павлович Шан-Гирей всего за год до приезда Толстого женился на Эмилии Александровне Клинкенберг, падчерице генерала Верзилина. Часто наезжал в Пятигорск и другой родственник поэта, Аким Акимович Хастатов, с которым Толстой, кстати сказать, был хорошо знаком пожизни на Тереке. Хастатов имел в Пятигорске собственный дом, расположенный в двух шагах от дома доктора Дроздова. Еще была жива генеральша Мерлини, в доме которой бывал Лермонтов. Семья доктора была хорошо знакома с ней, что видно из воспоминаний Ивана Ивановича Дроздова: «Любители виста и преферанса проводили вре-мя в доме гостеприимной старушки Мерлини. Любители музыки собирались у нас... Е. И. Мерлини несколько ревновала к нам своих партнеров в вист и преферанс, и ежели который запаздывал к ней, то она обыкновенно встречала его фразой: «Должно быть, слушал обедню у Дроздовых».

Летом 1853 года сестра Льва Николаевича с мужем снимали квартиру в усадьбе священника Эрастова, известного своим неприязненным отношением к Лермонтову. И полвека спустя он говорил о поэте с нескрываемой злобой. Толстой бывал у родных довольно часто, даже иногда ночевал там. Он несколько раз записал в дневнике об обедах и ужинах «у Найтаки», который тоже знавал Михаила Юрьевича - как и Толстой, тот бывал частым гостем в его заведении. Да и многие другие жители Пятигорска должны были хорошо помнить опального поручика, убитого на дуэли у подножья Машука.

В дневниках и письмах Толстого нет никаких указаний на какие-либо встречи и разговоры, связанные с Лермонтовым, но это вовсе не значит, что их не было. Ведь внимание к этому замечательному представителю российской словесности Лев Николаевич проявил достаточно рано, отметивши в «Записках о Кавказе», написанных в это самое время, что в юности он с «восторгом» и «наслаждением» читал «Кавказские сочинения Лермонтова». И не случайно поэмы «Хаджи-Абрек» и «Измил-Бей», роман «Герой нашего времени» попали в составленный Толстым список книг, которые произвели на него «очень большое» впечатление в молодые годы. И потому, вполне естественно, что, оказавшись в Пятигорске, где все было пронизано могучей аурой поэта, со дня гибели которого минуло немногим более десяти лет, Толстой должен был проявить большое внимание к личности Лермонтова и местам, описанным в его произведениях. Он много раз ходил по улицам «чистенького, новенького городка», описного Лермонтовым, обедал и посещал «Собрания» в Ресторации, гулял у «кислосерного» Елизаветинского источника, поднимался на Эолову Арфу, бывал на Провале - по местам, о которых он читал в любимом романе «Герой нашего времени». И это просто не могло не сказаться на его восприятии лермонтовских текстов.

Прямым свидетельством повышенного внимания к Лермонтову после пребывания Толстого в Пятигорске служат записи в его в дневнике. Первая сделана всего три месяца спустя после отъезда из Пятигорска, 26 декабря 1852: «Читаю Лермонтова 3-й день». Следующие находим после второго посещения Кавказских Минеральных Вод: «Целый день читаю то Лермонтова, то Гете» - 6 июля 1854 года. И через несколько дней: «…Читал Гете, Лермонтова, Пушкина Во Втором нашел начало «Измаил-Бея» весьма хорошим. Может быть, это показалось мне более потому, что я начинаю любить Кавказ...». Исследователи творчества Толстого отмечают, что «С начала 50-х годов определяется устойчивый интерес Толстого к Лермонтову, к осмыслению его творчества».

«Истинный», «Серьезный», «нравственный», «ищущий», «власть имеющий» - таковы определения таланта Лермонтова, встречающиеся у Толстого. Выделяя в русской литературе писателей, занятых, в первую очередь, нравственными и общечеловеческими проблемами, он относил к этой категории только себя и Лермонтова. Связь с ним Толстой ощутил уже тогда - ведь первые произведения, создававшиеся и задумывавшиеся во время пребывания на Водах во многом близки Лермонтову - и своей военной тематикой, и отношением к войне. Так, в рассказе «Набег» есть строки, удивительно близкие к лермонтовскому «Валерику». Сравним - вот Лермонтов:

И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он - зачем?

А вот Толстой: «Природа дышала примиритель красотой и силой. Неужели тесно жить людям на этом прекрасном свете, под этим неизмеримым звездным небом? Неужели среди этой обаятельной природы может удержаться в душе человека чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных!».

Оба писателя близки типами людей, описанных в этих произведениях - в героях Толстого мы узнаем и Печорина, и Грушницкого и особенно славного Максима Максимовича. И даже стилевая манера у них во многом общая. Эта общность с Лермонтовым, на рождение которой, несомненно, повлияло пребывание в Пятигорске, прослеживается не только в ранних, но и в последующих произведениях Толстого. Так, общепризнано, что роман «Война и мир», с одной стороны, в значительной мере расширяет тему, затронутую в стихотворении «Бородино», с другой - реализует идею задуманного Лермонтовым большого эпического полотна, о котором он рассказывал по дороге на дуэль своему спутнику Михаилу Глебову.

К роману «Война и мир» тянутся и многие другие нити от Кавказских Минеральных Вод 1852—1853 года. Начнем с того, что именно здесь Лев Николаевич внимательно прочитал труд военного историка А. И. Михайловского-Данилевского об Отечественной войне 1812 года. Написанная в ура-патриотическом духе, книга эта вызвала неприятие Льва Николаевича и могла навести его на мысль рассказать об этой войне по-своему.

Исследователи творчества Толстого отмечают так же, что написание романа «Война и мир» в какой-то мере стало продолжением работы над повестью «Казаки». Даже хронологически они близки - и завершение повести, и первые наброски романа датируются одним и тем же 1863 годом. Уже в повести «Казаки» (первоначальное название «Беглец»), задуманной и начатой в Пятигорске, явственно ощущается тяготение к народной теме, эпическое изображение действительности, детальность психологических описаний с широким потоком исторического действия - все то, что получило гениальное развитие в романе «Война и мир».

Другим предварением романа стала повесть «Декабристы», начатая в 1860 году и затем оставленная Толстым. И она имеет корни в его кавказском бытии. Ведь интерес писателя к теме декабристов, людей, вступивших в конфликт с государственной властью, впервые был реализован в рассказе «Разжалованный», созданном после встречи с сосланными на Кавказ Н. С. Кашкиным и А. И. Европеусом. А мы знаем, что знакомство и с тем, и с другим произошло в Железноводске.

Наконец, вспомним Петю Ростова, молодого человека, гибнущего в бессмысленной, затеянной людьми, бойне. Этот образ очень близок Володе Козельцову из «Севастопольских рассказов» и... Аланину из «Набега», прототипом которого послужил спутник Толстого по поездке на курорт прапорщик Буемский.

Связи с Кавказскими Минеральными Водами - то более, то менее ясно прослеживаемые - можно найти в других известных произведениях Толстого. Вот еще примеры. Описание войны и ее участников, начатое здесь в рассказах «Набег» и «Рубка леса», нашло дальнейшее отражение в «Севастопольских рассказах». Продолжая эту тему, писатель создает повесть «Казаки». А возвращаясь к ней в конце творческого пути, - такой шедевр, как «Хаджи Мурат».

Даже, казалось бы, предельно далекий от кавказской жизни роман «Анна Каренина», оказывается, прочно связан с нашими местами. Задуманный и частично реализованный на Водах «Роман русского помещика» дал начало не только рассказу «Утро помещика», но и многим эпизодам, связанным с образом Левина в романе. Разработка второй из трех семейных линий «Анны Карениной» (семьи Карениных, Облонских, Левиных) тоже получила первоначальный толчок в Пятигорске.

Среди людей, с которыми здесь встречался Толстой, как мы помним, был и его земляк, Сергей Михайлович Сухотин, женатый на М. А. Дьяковой, сестре друга юности Толстого. История развода Сухотина с женой дала писателю материал для описания конфликта в семье Карениных, а супруг Анны во многом напоминает человека, которого Толстой, видимо, впервые внимательно разглядел во время беседы в Пятигорске.

Тема о влиянии курортного бытия Толстого на его творчество ждет более подробных исследований. Но и без них ясно, что Кавказские Минеральные Воды и, в первую очередь, Пятигорск, не только способствовали рождению замечательного писателя, но и посеяли в его творческом сознании семена, из которых выросли подлинные шедевры российской литературы.