Пятигорск

А. И. Васильчиков

Роль Александра Илларионовича Васильчикова (1818-1887) в истории дуэли М. Ю. Лермонтова с Мартыновым до последнего времени оставалась недостаточно выясненной и разными исследователями и мемуаристами изображалась по-разному.

Так, П. А. Висковатый, основываясь, очевидно, на относящихся к более позднему времени статьях А. И. Васильчикова о Лермонтове и на личных беседах с ним, считает этого участника дуэли одним из друзей поэта и считает абсолютно правдивыми его рассказы.

Вот что он говорит в своей книге по поводу статьи Васильчикова «Несколько слов в оправдание Лермонтова от нареканий г. Маркевича»:

«Справедливая и горячая защита Лермонтова делает тем более чести кн. Васильчикову, что сам он в свое время немало чувствовал на себе сарказм Лермонтова».

Однако с этим хвалебным отзывом о Васильчикове можно было бы согласиться лишь в том случае, если бы мы не знали о его более чем сомнительном поведении в преддуэльный период и затем во время следствия и суда над участниками дуэли. Напомним те сведения о Васильчикове, которыми, со слов В. И. Чиляева, располагал П. К. Мартьянов. Вот как он изображает взаимоотношения Васильчикова с поэтом.

«Умник» вел себя в Пятигорске очень тонко. Он, по словам В. И. Чиляева, зная силу сарказма Лермонтова, первоначально ухаживал за ним, часто бывал у него н с ним на прогулках и в гостиных общих знакомых, выслушивал, не обижаясь, от него всевозможные шутки, остроты и замечания, отшучиваясь в свою очередь, как господь бог положит на душу. Но с конца июня он вдруг перешел в тот лагерь, где враждебно смотрели на поэта. Внешние отношения оставались, конечно, те же, но близкая товарищеская связь была порвана. «Князь Ксандр» сделался молчалив, угрюмо вежлив и сдержан, частые беседы прекратились, на верзилинские и другие вечера он стал приходить изредка и ненадолго, как будто только для того, чтобы не было повода сказать, что светские отношения нарушены. Лермонтов все это видел и бросал ему в глаза клички: «Дон-Кихот иезуитизма», «князь-пустельга», «дипломат не у дел», «мученик фавора» и др... Все это, конечно, не могло служить к образованию той «искренней и чистосердечной дружбы», о которой князь писал в 1872 год,и «дипломат не у дел» сказался в нем»

П. К. Мартьянов отводит Васильчикову главную роль в организации интриг, погубивших поэта. Васильчиков сумел подстрекнуть Мартынова «обуздать» Лермонтова, уничтожить «выскочку и задиру», а после гибели поэта прикинулся одним из его лучших друзей. Сообщаемые Мартьяновым сведения в большинстве своем довольно правдоподобные, тем более, что они исходят от лица, проживавшего летом 1841 года в одном доме с Васильчиковым

Если припомнить поведение Васильчикова во время следствия и суда над участниками дуэли и в последующее время, приблизительно до начала 70-х годов, то можно заметить, что все его симпатии были всецело на стороне убийцы поэта - Мартынова, которого он всячески старался оправдать в ущерб доброй памяти убитого. Конечно, Васильчиков, как и многие, не предвидел тогда высокой оценки творчества М. Ю. Лермонтова новым поколением. К началу 70-х годов это обстоятельство выяснилось достаточно определенно, и Васильчиков, чувствуя за собой тяжелую вину и опасаясь грозного суда потомства, начал прилагать все старания, чтобы прикинуться одним из лучших друзей поэта. Он начал выступать в печати со статьями о Лермонтове, в которых, уклоняясь от чистосердечного признания о своем действительном отношении к поэту, постарался создать у читателей впечатление, что всегда был его другом и защитником. Мы уже видели, что ему удалось убедить в своих дружеских чувствах к Лермонтову даже такого авторитетного исследователя, как П. А. Висковатый, не говоря уже о многих других.

Новые источники показывают, что считавшееся до сего времени классическим описание поединка Васильчиковым представляет собою в значительной степени вымысел, придуманный для защиты убийцы и рассчитанный на то, что при ограниченном числе участников интриги подробности трагедии никогда не будут раскрыты. Здесь имеются в виду, прежде всего, дневниковые записи и письма московского почт.-директора А. Я. Булгакова по поводу гибели поэта. Сообщаемые им подробности дуэли, которую правильнее было бы квалифицировать как прямое убийство, подтверждаются и другими источниками, приведенными в статье Э. Г. Герштейн «Отклики современников на смерть Лермонтова».

Такими же, вероятно, соображениями можно объяснить ложные показания Васильчикова во время первоначального следствия по делу о дуэли. Он всячески старался оправдать себя и других участников дуэли, взваливая всю вину за происшедшее на убитого поэта. Такой же тактики придерживался, как увидим, и Мартынов.

Для примера приведем объяснение Васильчикова и других подсудимых о поводах к дуэли. Отвечая на основной вопрос о причине, послужившей поводом к дуэли, Мартынов в своем первом объяснении писал:

«На вечере в одном частном доме у [Верзилиных] за два дня до дуэли он вывел меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, на каждом шагу показывая явное желание мне досадить»...

Это объяснение Мартыновым повода для ссоры ничем не подтвердилось. Из воспоминаний присутствовавшей на вечере падчерицы Верзилина Эмилии Александровны мы знаем, что единственным поводом к ссоре были случайно услышанные Мартыновым насмешливые слова поэта по его адресу: «Montagnard au grand poig-nard» (Горец с большим кинжалом). О том, что Лермонтов в этот вечер вовсе не стремился вывести его из терпения, свидетельствует и показание хозяйки дома М. И. Верзилиной:

«13 числа июля месяца,— показывает она,— были вечером у меня в доме господин Лермонтов и Мартынов, но неприятностей между ними я не слыхала и не заметила, в чем подтвердят бывшие тогда же у меня гг. поручик Глебов и князь Васильчиков».

Посмотрим теперь, какие объяснения дали по этому вопросу секунданты. После совершенно ясных показаний М. И. Верзилиной, опровергающих версию Мартынова, они, конечно, не могли поддержать эту версию, и по шестому вопросу следствия (о причинах дуэли) отделались совершенно неопределенными показаниями о насмешках Лермонтова, ссылались на свидетельства других лиц. Однако Васильчиков, в отличие от Глебова, таким бессодержательным показанием не ограничился и внес по восьмому пункту вопросного листа (кто из дуэлистов прежде сделал вызов на дуэль?) свое добавление.

Указав на Мартынова, как на лицо, сделавшее формальный вызов, он добавил: «...но при сем долгом считаю прибавить, что в самый день ссоры, когда майор Мартынов при мне подошел к поручику Лермонтову и просил его не повторять насмешек, для него обидных, сей последний отвечал, что он не в праве запретить ему говорить и смеяться, что, впрочем, если обижен, то может его вызвать и что он всегда готов к удовлетворению».

Из дополнительных показаний Васильчикова и Глебова от 27 июля мы знаем, что оба секунданта в основном почти одинаково нарисовали обстановку, при которой между Лермонтовым и Мартыновым произошел тот самый разговор, который предшествовал вызову на дуэль.

У Васильчикова: «Я не был свидетель насмешек, обидевших майора Мартынова, а узнал об этом уже позже. При выходе из того дома [Верзилиных — С. П.], я с корнетом Глебовым пошел вперед; майор Мартынов остановил поручика Лермонтова и они остались назади...»

У Глебова: «...о происшедшей ссоре я узнал после, возвратившись домой. Мартынов и Лермонтов остались назади по выходе из дому, я же и Васильчиков шли впереди»

Спрашивается, как могло случиться, что из двух лиц, находившихся вместе, только Васильчиков слышал этот разговор, причем в изложении, близком к показанию Мартынова, а Глебов не слышал ничего и о ссоре узнал только дома? По-видимому, Васильчиков сознательно говорил неправду, чтобы полностью подтвердить такое же неправдивое, наспех придуманное показание Мартынова. После всего вышеизложенного версия П. А. Висковатого, реабилитирующая Васильчикова, вызывает определенные сомнения.