Пятигорск

Н. В. Майер

«Среди людей, окружавших Лермонтова,— пишет автор статьи о докторе Н. В. Майере Н. И. Бронштейн,— несомненно, одной из интереснейших фигур являлся его кавказский приятель доктор Николай Васильевич Майер. Разночинец, вольнодумец и протестант, всю свою жизнь вращавшийся в среде ссыльных, находившийся в дружеском общении с Одоевским, А. Бестужевым, Лермонтовым, Огаревым, Сатиным, Майер привлекает наше внимание как яркий представитель круга лучших людей последекабристской эпохи. Человек оригинального ума, огромной начитанности и какого-то особого душевного обаяния, Майер сохранен для нас благодарными воспоминаниями его друзей: Сатина, Огарева, Филипсона. Запечатлен его образ, по единогласному свидетельству многих, и Лермонтовым — в лице лучшего современника Печорина, доктора Вернера с его чертами души «испытанной и высокой». «Он был дружен с Лермонтовым, и тот целиком описал его в своем «Герое нашего времени» под именем Вернера — и так верно, что кто только знал Майера, тот сейчас и узнавал»,— вспоминал декабрист Лорер, поддерживавший и личную и письменную связь с Майером до самой смерти последнего. «Лермонтов снял с него портрет поразительно верно»,— свидетельствовал один из ближайших друзей Майера Сатин...».

Приведенные строки являются вступлением к содержательной и интересной работе Н. И. Бронштейн. В своей статье, помимо мемуаров, она использовала целый ряд неопубликованных еще документов из архивов Академии наук, Медико-хирургической академии и особенно ценные документы из архива бывшего III-го отделения, где ей удалось найти дело «О подозрительном поведении прикосновенного к происшествию 14 декабря 1825 года подпоручика Палицына, врача Майера и городничего Ванева».

Эти новые материалы позволили автору статьи уточнить биографические данные об отце Н. В. Майера и о нем самом в годы его ранней молодости, а также, что особенно важно, мы получили представление об отдельных чертах его характера и некоторых взглядах. Важные сведения об этом содержат письма Майера, особенно первое из них, адресованное Палицыну, среди других оказавшееся в деле III-го отделения.

По поводу этого письма автор статьи пишет: «Письмо интересно. Оно показывает нам, что презрение Майера к окружающим вызвано их подлостью и трусостью. Сам он находился в полной мере во всеоружии человеческого достоинства, ему «не подобает проявлять униженность». В презрении к своим судьям, в ненависти и обличении людской трусости Майер поднимается до пафоса, напоминающего нам страстный пафос обличений Лермонтова. Кроме того, письмо нам дает возможность проследить религиозные раздумья Майера, о которых писали все современники... Письмо Майера с его упоминанием о «тысячелетнем царстве», о мистическом Иерусалиме, с несколько критическим отношением к христианству, рисует Майера вольнодумцем и в религиозных вопросах».

Для более широкого освещения этого вопроса нельзя не остановиться здесь на показаниях одного из главных свидетелей по упомянутому делу штабс-капитана Наумова, приведенных автором статьи почему-то лишь в комментариях. Они свидетельствуют не только о вольнодумстве Майера, но и о полном атеизме его.

«Когда случалось мне с ним говорить,- показывает Наумов,- всегда обнаруживал он [Майер] свои безбожные мысли. Он их и не скрывал ни от кого и раз вечером, будучи у князя Суворова, так ясно изложил свой образ мыслей и так восстал против веры, что мы все попросили его замолчать, я же назвал его безбожником (un athee), но Палицын ответил мне за него на французском языке: nous ne sommes pas des athees, mais des mystiques!». Это показание Наумова об образе мыслей Майера гораздо ближе к характеристике доктора Вернера у Лермонтова: «Он скептик и материалист, как все почти медики...».

Второе письмо Майера к брату Александру свидетельствует о попытках его добиться гласности в своем деле. Независимый, решительный тон писем Майера, говорящий о его смелости и неустрашимости, сыграл немалую роль в сравнительно благополучном для арестованных окончании дела. Здесь кстати упомянуть и о других обстоятельствах, способствовавших такому . окончанию. Они таковы: своевременное уничтожение компрометирующих документов и благожелательное отношение к Майеру и его товарищам по несчастью, причастных к этому делу, командира Кавказского корпуса барона Розена, а также генерала Вельяминова. Интересно сопоставление выдержки из письма Майера к Сатину, в котором идет речь о «горьком, но сильном лекарстве», и слов из лермонтовского предисловия к «Герою нашего времени»: «Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины». «Возможно,- пишет Бронштейн,— что Лермонтов, составляя в 1841 году предисловие ко второму изданию своего романа и обдумывая, как привлечь внимание читателей к порокам и болезням современного поколения, вспомнил и использовал медицинскую терминологию своего кавказского приятеля»

Приведенные материалы из статьи Н. И. Бронштейн дают представление, как много сделано ею для всестороннего ознакомления с личностью Н. В. Майера. Интерес, который привлекает к себе эта личность, побудил автора настоящей книги несколько дополнить эти материалы новыми сведениями, добытыми при помощи архивных изысканий. Так, из дела Кавказского областного управления за № 2216, переданного туда 17 апреля 1841 года из штаба войск Кавказской Линии, «О медиках, назначенных к начальнику области, докторе Рожере и лекаре Майере» - можно видеть, что в конце июня 1835 года неприятное для доктора Майера дело благополучно закончилось. Майер снова поступил в распоряжение Вельяминова и, вероятно, по инициативе последнего был командируем ежегодно на время летнего сезона в Пятигорск.

Обращает на себя внимание отмеченное уже Г. И. Филипсоном благожелательное отношение к доктору Майеру генерала Вельяминова, не придавшего, по-видимому, никакого значения неприятному случаю, поставившему Майера в положение «неблагонадежного». Сочувственное отношение Вельяминова проявилось и в другом случае, когда состояние семейных дел Майера потребовало его срочной поездки в Петербург. Положение Вельяминова в этом случае оказалось очень трудным. Он прекрасно знал, что доктор Майер находился под тайным надзором и потому на поездку требуется разрешение высшего жандармского начальства или, в крайнем случае, командира Кавказского корпуса. Однако, входя в положение Майера, Вельяминов не посчитался с тем, что может навлечь на себя гнев властителей, и разрешил доктору двадцативосьмидневный отпуск в Петербург, оставив к тому же без всякого внимания очень странную жалобу на Майера некоего лейб-хирурга Енохина. Вот что Вельяминов писал по этому поводу командиру Отдельного Кавказского корпуса барону Розену:

«Состоящий при мне лекарь Майер в рапорте от 8 сентября № 3354, поданном, за отсутствием моим, начальнику штаба войск на Кавказской Линии и в Черно-мории расположенных ген.-майору Петрову, объяснив, что болезнь матери, смерть родного брата его и последовавшие от сего расстройства в его семействе требуют немедленного его прибытия в С.-Петербург, просил дозволить ему отправиться ко мне в действующий отряд, дабы представить лично прошение об увольнении его в отпуск». Дальше Вельяминов пишет о жалобе лейб-хирурга Енохина и дает очень высокую оценку личности доктора Майера. Сущность жалобы изображается в таком виде: «Вскоре после сего рапорта ген-майор Петров получил рапорт лейб-хирурга, статского советника Енохина от 31 августа за № 34, коим доносит, что в бытность его на Кавказских Минеральных Водах он узнал, что лекарь Майер будто бы вел себя дурно и несообразно званию человеколюбивого и добромыслящего врача и сделал оскорбление ген-майору Сергееву, не подав нужного пособия мучившейся целую ночь от жестоких спазм жене его, о чем будто бы ген-майор Сергеев подал уже рапорты к высшему военному и медицинскому начальству, в коих изложил поступок Майера, [и] просит о взыскании с него по законам, а потому г. лейб-хирург Енохин просит ген-майора Петрова медику Майеру впредь до разрешения дела его с ген-майором Сергеевым, г. военным министром и главным инспектором по медицинской части запретить выезжать из Ставрополя, не увольняя его никуда...». Переходя к оценке личности Майера и своим соображениям по этому делу, Вельяминов пишет: «Лекарь Майер во все время нахождения его при мне никогда не был замечен невнимательным к исполнению своей обязанности, и все больные, пользовавшиеся его советами, всегда отзывались об нем, как о медике, отлично заботившемся о больном, деятельном и усердном. Сверх сего, мне лично известно, что лекарь Майер, исполняя с отличным усердием обязанность медика, отличается при сем совершенным бескорыстием, и я имел случай удостовериться в этом, а потому не думаю, чтобы он отказался подать помощь больной жене ген-майора Сергеева, да и от него жалобы к ближайшему начальству Майера не поступало. Впрочем, если действительно ген-майор Сергеев имеет причину считать себя оскорбленным, то обстоятельство это должно быть обследовано законным порядком, и если Майер будет признан не исполнившим обязанности своей, то он может быть подвергнут взысканию, где бы ни был, следовательно, нет никакой надобности воспрещать ему, как просит г. лейб-хирург Енохин, выезд из Ставрополя, а потому, в уважение изложенных Майером причин, требующих скорейшего его прибытия в Петербург, и дабы не замедлить отъезда его, ожидая разрешения на отпуск от Вашего высокопревосходительства, и не лишить его возможности устроить дела своего семейства, вместе с сим я разрешил ему отпуск на 28 дней в С.-Петербург, предоставив, буде по обстоятельствам нужно будет, просить отсрочки».

Получив сообщение Вельяминова, Розен не взял на себя окончательного разрешения этого вопроса и в секретном отношении от 12 ноября 1836 года представил его на усмотрение военного министра Чернышева, о чем приведены сведения и в статье Н. И. Бронштейн. Из дальнейшей переписки можно узнать, что вся эта новая история закончилась для доктора Майера сравнительно благополучно.

Чернышёв. получив от Розена сообщение об отпуске Майера в Петербург, уведомил о том шефа жандармов Бенкендорфа для учреждения за «неблагонадежным» тайного надзора. Одновременно Чернышев признал нужным высказать свое мнение по жалобе лейб-хирурга Енохина и сделал внушение за незаконное разрешение на отпуск.

Жалоба лейб-хирурга Енохина при всей ее загадочности заставляет вспомнить описанную Лермонтовым историю у доктора Вернера с пятигорскими врачами. Возможно, что поэт знал об этой неприятной для Майера истории от него самого и изложил в «Княжне Мери» его версию. После смерти Вельяминова, последовавшей в начале 1838 года, доктор Майер недолго оставался при новом начальнике генерале Граббе и перешел на службу к генералу Н. Н. Раевскому-младшему, командовавшему тогда войсками на Черноморском побережье. В деле Кавказского областного управления за № 2216 сохранился формулярный список о службе доктора Майера на 15 апреля 1841 года, из которого можно извлечь некоторые заслуживающие внимания сведения. Так, в списке указано «греко-российское» вероисповедание доктора Майера, что в соединении с его иностранным происхождением заставляет вспомнить слова Печорина в записи от 13 мая о докторе Вернере: «Нынче поутру,-пишет он,— зашел ко мне доктор; его имя Вернер, но он русский». Графа списка об имущественном положении устанавливает, что у Майера не было ни родового, ни благоприобретенного недвижимого имения, и потому, по понятиям того времени, его можно было считать бедным. Так и назвал Печорин доктора Вернера в той же записи от 13 мая. В других графах можно найти сведения, что в 1841 году Майер оставался холостым, не бывал ни в походах, ни в сражениях, ни в штрафах, ни под судом. Из другого источника — «Книга ванных билетов на серные ванны в Пятигорске в 1837 году»- мы знаем, что в этом году он одновременно с Лермонтовым принимал серные ванны в Пятигорске и имел, таким образом, возможность часто встречаться с поэтом. Много интересного о Майере дают два его письма к Сатину, хранящиеся в фонде последнего в Центральном государственном литературном архиве и до настоящего времени мало использованные. Письма, написанные на французском языке, датированы: первое — 17 и второе — 24 ноября 1838 года.

Много внимания уделяется в них тяжелой болезни Сатина, от которой он упорно, но, по-видимому, без заметного успеха лечился на Кавказских Минеральных Водах подряд три сезона (1836-1838), пользуясь советами Майера. Обращает на себя внимание в высшей степени сердечное отношение последнего к своему пациенту и другу.