А. С. Пушкин и Северный Кавказ

«Где за Машуком день встает, а за крутым Бешту садится...»

Если легкое пушкинское перо впервые в нашей словесности как бы очертило контуры Бештау, то лучшая глава в его литературной истории написана М. Ю. Лермонтовым. Он девять раз в своих текстах упоминает название горы — четырежды в «Измаил-Бее», трижды — на страницах поэмы «Аул Бастунджи» и еще два раза — в «Герое нашего времени», причем у Лермонтова во всех случаях присутствует только его краткая форма — Бешту, почерпнутая, видимо, из посвящения к «Кавказскому пленнику» Пушкина.

В поэме (или, как сам автор обозначил ее жанр, — «восточной повести») «Измаил-Бей» Лермонтов впервые указал границы того уголка в северных предгорьях Кавказа, где отныне будет происходить действие многих его произведений.

Где за Машуком день встает,
А за крутым Бешту садится...

Здесь же, «между Железной и Змеиной» горами пролег одинокий путь гордого Измаила. Путника поражает пустынный вид края, где еще недавно цвели родные аулы. Лишь горы, как прежде, «как бы остатки пирамид», высоко подъемлются к небу:

И дале царь их пятиглавый,
Туманный, сизо-голубой.
Пугает чудной вышиной.

К строкам «Измаил-Бея», где упомянуты Машук и Бештау, юный поэт сделал примечание: «Две главные горы», акже и названия гор Железной и Змеиной удостоились его особого примечания: «Две горы, находящиеся рядом с Бешту». Но в поэтическом воображении Лермонтова «крутой Бешту» не только главная примета местности. Это «суровый» и «задумчивый» властелин родной земли, «пятиглавый царь», обозревающий окрестные просторы. На страницах «Измаил-Бея» поэт изображает борьбу горцев против русского владычества на Кавказе. Под натиском войск черкесы вынуждены покинуть родной край, но в их сознании Бешту остается несокрушимым символом вольности:

Мила черкесу тишина,
Мила родная сторона,
Но вольность, вольность для героя
Милей отчизны и покоя. —
«В насмешку русским и в укор
Оставим мы утесы гор;
Пусть на тебя,
Бешту суровый,
Попробуют надеть оковы»,
Так думал каждый; и Бешту
Теперь их мысли понимает,
На русских злобно он взирает,
Иль облаками одевает
Вершин кудрявых красоту.

С поэмой «Измаил-Бей» связана одна загадка. Вот несколько строк из ее первой части:

Темны преданья их.
Старик чеченец,
Хребтов Кавказа бедный уроженец,
Когда меня чрез горы провожал,
Про старину мне повесть рассказал.
Хвалил людей минувшего он века,
Водил меня под камень Росламбека,
Повисший над извилистым путем,
Как будто бы удержанный аллою
На воздухе в падении своем,
Он весь оброс зеленою травою...

Росламбек Мисостов — кабардинский князь; поэма написана по следам реальных событий, происходивших в районе Пятигорья, где когда-то располагалось у сююнов Бештау селение этого князя. На отрогах горы и по сей день можно обнаружить не один камень фантастических размеров и очертаний, но какой из них связан с именем Росламбека, теперь можно только гадать. Темны преданья их...

На склонах нашей горы раскинулся и лермонтовский аул Бастунджи, развалины которого поэт мог видеть в детстве. Сюжет одноименной поэмы берет начало именно здесь, в обозначенных теми же естественными ориентирами пределах — «между Машуком и Бешту». Пейзаж вечернего Пятигорья поражает реальной точностью деталей, увиденных здесь и надолго оставшихся в зрительной памяти юного поэта:

...Было поздно. На долину
Туман ложился, как прозрачный дым;
И сквозь него, прорезав половину
Косматых скал, как буркою, густым
Одетых мраком, дикую картину
Родной земли и неба красоту
Обозревал задумчивый Бешту.

И еще раз Лермонтов упомянул название горы, рисуя закатный час в наших предгорьях:

...День угас;
Лишь бледный луч из-за Бешту крутого
Едва светил прощальною струей
На бледный лик черкешенки младой.

Автор знаменитого «Героя» несколько раз изображал гору на своих рисунках, лучший из которых, выполненный вместе с Григорием Гагариным, служит прекрасной иллюстрацией к стихотворение «Валерик». Всем знакомы и строки из журнала Печорина: «Вид с трех сторон у меня чудесный. На запад пятиглавый Бешту синеет, как «последняя туча рассеянной бури»; на север подымается Машук, как мохнатая персидская шапка...». В романе Лермонтов упомянул название горы еще раз, когда во время верховой прогулки за городом Печорин окидывает взором живописный ландшафт предгорий: «Дорога идет, извиваясь между кустарниками, опускаясь в небольшие овраги, где протекают шумные ручьи под сенью высоких трав; кругом амфитеатром возвышаются синие громады Бешту, Змеиной, Железной и Лысой горы». Справедливо предподожить, что заезжий офицер, впервые попавший на Воды, едва ли мог знать названия всех окрестных вершин. Это не Печорин, а сам автор романа, с детских лет влюбленный в Кавказ, еще раз отдал дань признания краю, где

Подъемлясь к небу величаво,
Гора из-за горы глядит...

Побывал ли Лермонтов на вершине Бештау? Прямых свидетельств тому не имеется, однако по ряду обстоятельств высказать уверенное предположение по этому поводу вполне возможно. Хорошо известно, что поэт всегда любил окинуть взглядом окрестность с какой-либо высокой точки. «Любил я с колокольни иль с горы... теряться взором», — признавался он, и это созерцательное пристрастие многократно отразилось в его произведениях, будь то стихи или проза, где приводятся подробные и точные в деталях круговые пейзажные описания. Вспомним, например, его ученическое сочинение «Панорама Москвы», там наблюдательным пунктом для автора служит кремлевская колокольня Ивана Великого высотою почти в восемьдесят метров. Описание Пятигорска в повести «Княжна Мери» начинается с обозначения точки обзора, имеющей по отношению к описываемой местности также абсолютную высоту: «Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города, на самом высоком месте, у подошвы Машу-ка...». Далее следует полная панорама города и его окрестностей, ближних и дальних; взгляд автора устремляется последовательно на запад, север и восток, захватывая также и южное направление, где «на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин, начинаясь Казбеком и оканчиваясь двуглавым Эльбрусом...». Прогуливаясь по городу, Печорин попутно отмечает и одну из лучших здесь видовых площадок, хорошо знакомую самому Лермонтов)

еще с детских лет: «На крутой скале, где построен павильон, называемый Эоловой Арфой, торчали любители видов и наводили телескоп на Эльборус...».

В стихотворных произведениях стремление увидеть описываемый ландшафт сверху выливается у Лермонтова в устойчивый композиционный прием и иногда достигает уже космической высоты. В стихотворении «Родина» он охватывает взглядом и «лесов безбрежных колыханье» и разливы рек, «подобные морям». Свой высотный полет лермонтовский Демон совершает «над вершинами Кавказа», откуда ему различимо и то, как вечными снегами сиял Казбек, «как грань алмаза», и то, как «глубоко внизу чернея... Вился излучистый Дарьял». В стихотворении «Спор» Лермонтов видит происходящее с какой-то очень высокой точки, несопоставимой даже с высотой спорящих Казбека и «Эльбруса», охватывая взором чуть ли не полмира от Урала до Нила. Все эти картины, недоступные человеческому взгляду во времена Лермонтова, заставляют поражаться его столь проницательному воображению, опиравшемуся все же, сколь можем судить, на вполне реальные визуальные впечатления. Так, во время кавказских странствий 1837 года поэт преодолел высшую точку Военно-Грузинской дороги — Крестовый перевал. «Лазил на снеговую гору (Крестовая), на самый верх, что не совсем легко; — писал он с дороги Святославу Раевскому, — оттуда видна половина Грузии как на блюдечке...». Половина Грузии — это, разумеется, невольное преувеличение человека, впервые захваченного неповторимой панорамой, представшей ему в самых недрах кавказских гор. Ранее в этих же местах и Пушкин ощутил себя вознесенным столь высоко, что мог сказать: «Кавказ подо мною...».

Несомненное стремление подняться «на самый верх» рождали в душе Лермонтова и вершины Пятигорья. «Ежедневно брожу по горам, - писал он из Пятигорска Марии Лопухиной — и уж от этого одного укрепил себе ноги; хожу постоянно: ни жара, ни дождь меня не останавливают...». В ранних стихотворных произведениях Лермонтова можно обнаружить строки, если и не подтверждающие вполне определенно его присутствие непосредственно на вершинах наших гор, то, во всяком случае, передающие впечатления человека, побывавшего на них: «Престолы природы, с которых как дым улетают громовые тучи, кто раз лишь на ваших вершинах творцу помолился, тот жизнь презирает, хотя в то мгновенье гордился он ею!..» («Синие горы Кавказа, приветствую вас!»). В другом случае Лермонтов вполне достоверно рисует картину вечернего Пятигорья, открывшуюся его взору с горной вершины:

Кто посещал вершины диких гор
В тот свежий час, когда садится день,
На западе светило видит взор
И на востоке близкой ночи тень,
Внизу туман, уступы и кусты,
Кругом все горы чудной высоты,
Как после бури облака, стоят
И странные верхи в лучах горят.
(«1831-го июня 11 дня»).

Посетить «вершины диких гор» юный поэт мог только районе Пятигорья, где высшей, заветной целью человека подобных устремлений всегда служила вершина Бештау.

Единственный обзорный пункт Пятигорья, откуда окружающие горы («кругом все горы») можно увидеть сверху («подо мной»), лежащими внизу «грудой вековой», да к тому же испытать пьянящее чувство высоты — это вершина горы Бештау, вознесенная над остальными на добрые несколько сот метров.

В пределах Бештаугорского лесного массива находится и место, где произошел роковой поединок поэта с Николаем Мартыновым. С 1915 года оно отмечено обелиском из светлого песчаника работы известного русского скульптора Б. М. Микешина. Скажем еще, что Бештау послужил и укреплению оборонной мощи нашей страны: долгие годы в глубоких недрах горы добывали фосфат урана, причем первооткрыватели этого опасного стратегического минерала присвоили ему удивительно поэтичное название — лермонтовит. Редкий образец минерала, хранящийся в фондах лермонтовского музея в Пятигорске, имеет цвет светло-серый, чуть с желтизной и напоминает с виду кусочек засохшей глины или, скорее, обломок старинного кирпича.

Читать на тему: Пушкин и Северный Кавказ (Автор: Л. А. Черейский)