А. С. Пушкин и Северный Кавказ

«МСТИСЛАВА ДРЕВНИЙ ПОЕДИНОК...»

Неразумные, если верить Пушкину, хазары занимали когда-то обширные территории, захватывая при этом и прикаспийские области Северного Кавказа. Простирался ли столь далеко праведный гнев Олега, сказать теперь трудно. Продолжатель его мстительной исторической миссии Святослав разрушил на Дону хазарскую крепость Белую Вежу. Еще дальше в неудержимом стремлении на юг продвинулся с дружиной князь Мстислав — внук Святослава и герой задуманной, но неосуществленной поэмы Пушкина.

Напомним читателю, что первая, нечаянная, поездка поэта к «пределам Азии» подарила России «Кавказского пленника». Заряд впечатлений, полученный Пушкиным под сенью Бештау и Эльбруса, не был исчерпан этой поэмой. В ее эпилоге, рисуя фантастический полет своей музы на Кавказ, он намечает круг тем, которые могли еще вылиться из-под его пера в виде новых творений:

Богиня песен и рассказа,
Воспоминания полна,
Быть может, повторит она
Преданья грозного Кавказа;
Расскажет повесть дальних стран,
Мстислава древний поединок...

В примечаниях к поэме Пушкин счел необходимым сделать пояснение: «Мстислав, сын св. Владимира, прозванный Удалым, удельный князь Тмутаракана (остров Тамань). Он воевал с косогами (по всей вероятности, нынешними черкесами) и в единоборстве одолел князя их Редсдю. См. Ист. Гос. Росс. Том И».

Последуем пушкинскому совету и обратимся к «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. В разделе, посвященном событиям 1022 года, историк пишет: «Через несколько лет Мстислав объявил войну касогам или нынешним черкесам, восточным соседям его области. Князь их Редедя, сильный великан, хотел, следуя обычаю тогдашних времен богатырских, решить победу единоборством. «На что губить дружину?» сказал он Мстиславу: «одолей меня, и возьми все, что имею: жену, детей и страну мою». Мстислав, бросив оружие на землю, схватился с великаном. Силы князя Российского начали изнемогать: он призвал в помощь Богородицу — низвергнул врага и зарезал его ножом. Война кончилась: Мстислав вступил в область Редеди, взял семейство княжеское и наложил дань на подданных».

Здесь Карамзин передает события так, как они изложены в первом общерусском летописном своде — «Повести временных лет», составленной на основе более ранних летописей, преданий, повестей и сказаний — исторического, а иногда и сказочного, легендарного характера. «Повесть» приводит еще и ту подробность, что Мстислав, обратившись в роковой миг к помощи богородицы, обещает построить церковь во имя ее. («О пречистая богородице! помози ми; аще бо одолею сему, съзижу церковь во имя твое»). Одержав верх в поединке, князь выполнил свое обещание («И пришедъ Тмутороканю, заложи церковь святыя богородица, и созда ю, яже стоить и до сего дне Тьмуторокани»). Также и безвестный автор «Слова о полку Игореве» отдал дань памяти «храброму Мстиславу, иже зареза Редедю предь пълкы касожькыми».

Расскажем подробнее о русском витязе, будившем поэтическое воображение Пушкина.

Мстислав Храбрый (или Удалой) — внук киевского князя Святослава, сын Владимира Святого и младший брат Ярослава Мудрого. Получил в княжение Тмутаракань и в 1022 году совершил поход «на касоги», который и окончился счастливым для него поединком с касожским князем Редедею. В 1023 году, по словам летописца, «поиде Мстислав с козары и с косаги на великого князя Ярослава» (козары хазары, а касогами русские летописи называли черкесов). Под Лиственом (недалеко от Чернигова) на берегах реки Руды он разбил своего старшего брата Ярослава, но потом заключил с ним соглашение, по которому оставил за собой все земли к востоку от Днепра. «Искреннее согласие двух государей российских, — сообщает Карамзин — продолжалось до смерти одного из них. Мстислав, выехав на ловлю, вдруг занемог и скончался. Сей князь, прозванный Удалым, не испытал превратностей воинского счастия: сражаясь, всегда побеждал; ужасный для врагов, славился милостью к народу и любовию к верной дружине; веселился и пировал с нею подобно великому отцу своему, следуя его правилу, что государь не златом наживает витязей, а с витязями злато. Он поднял меч на брата, но загладил сию жестокость, свойственную тогдашнему веку, великодушным миром с побежденным, и Россия обязана была десятилетнею внутреннею тишиною счастливому их союзу, истинно братскому. — Памятником Мстиславовой набожности остался каменный храм Богоматери в Тмутаракане, созданный им в знак благодарности за одержанную над касожским великаном победу, и церковь Спаса в Чернигове, заложенная при сем князе: там хранились и кости его в Несторово время. Мстислав, по словам летописи, был чермен лицом и дебел телом; имел также необыкновенно большие глаза. Он не оставил наследников: единственный его сын, Евстафий, умер еще за три года до кончины родителя».

Известно также, что Мстислав с дружиной совершил два военных похода в Закавказье — в Ширван. Спустившись на ладьях по Куре и вдоль берега Каспийского моря, он достиг стен Баку, однако крепость взять не смог. Имя касожского князя Редеди встречается в русских летописях. В Родословных книгах сказано, что Мстислав, убив его, взял двух его сыновей, крестил и назвал одного Юрием, а другого Романом. За последнего выдал свою дочь. Так кровь Редеди, пролитая некогда Мстиславом, смешалась с кровью русских князей и бояр.

Теперь обратимся к источникам противоположной стороны — в данном случае к «Истории адыгейского народа» кабардинского просветителя и поэта Шоры Ногмова. Предварительно же скажем несколько слов об этом замечательном человеке, что нам представляется не лишним, поскольку существует предположение о его личном знакомстве с Пушкиным. Кроме того, высказывалось и еще более смелое суждение, что именно Ногмов послужил прообразом пушкинского Тазита. Год рождения его точно не известен, исследователи расходятся во мнениях от 1794 до 1801 года. Место рождения — родовой аул на реке Джуце в окрестностях Пятигорска. Отец Шоры в довольно сложной сословной системе кабардинцев считался «уорком», то есть узденем второй степени или, по нашим понятиям, мелким дворянином. Первоначальное мусульманское образование Шора получил в медресе дагестанского селения Эндери, где познакомился с основными восточными языками. Некоторое время исполнял обязанности мулы в родном ауле, но вскоре отказался от духовной деятельности, предпочтя службу переводчиком в 1 -м Волжском полку.

В дальнейшем Шора жил в Аджи-Ауле близ Бештау, а в 1828 году переехал с семьей «из-под Бечтовых гор» в Кармово на Малке (ныне Каменномостское). Потом два года учительствовал в школе аманатов (детей-заложников) в Нальчике. Последующие события круто изменили его жизнь: с 1 апреля 1830 года Ногмов числится оруженосцем (т. е. рядовым) лейб-гвардии Кавказского горского полуэскадрона в Петербурге. Для характеристики этого особого отряда приведем выдержку из книги В. Н. Кудашева «Исторические сведения о кабардинском народе»: «В 1828 году был сформирован, по высочайшему повелению, лейб-гвардии кавказско-горский полуэскадрон из высших представителей кавказских горцев. Главною целью учреждения полуэскадрона было, конечно, создать известную своеобразную обстановку при государе. Но учреждением полуэскадрона из горцев преследовались и некоторые просветительные цели. Имелось в виду, что горцы, после пребывания в Петербурге, понесут культуру и на родину».

Ногмов, разумеется, не первый кабардинец на русской военной службе. Так, князь Измаил Атажуков был полковником, а черкес Султан Казы-Гирей (сослуживец Шоры по Кавказскому полуэскадрону и автор двух повестей, помещенных Пушкиным в «Современнике») достиг звания генерал-майора. Сам Ногмов военной карьеры не сделал. Участвуя в польском походе 1831 года, имел отличия, а в феврале 1832 года получил первый офицерский чин корнета. Еще через три года был переведен в Отдельный Кавказский корпус поручиком кавалерии и служил сначала в Тифлисе, а потом пять лет в Нальчике секретарем кабардинского временного суда. С увольнением от этой должности в 1843 году был произведен в штабс-капитаны.

Скажем несколько слов и о наградах Ногмова на русской военной службе. Иногда можно прочитать, что за польскую кампанию он был удостоен ордена святого Георгия. Это не совсем верно: как нижний чин, он не имел права на такую награду и получил не орден, а знак отличия военного ордена, то есть солдатский георгиевский крест. Тогда же, как и все другие участники подавления Польского восстания, Ногмов был награжден и знаком отличия ордена военного достоинства (5-й степени), представлявшим собой такой же серебряный крестик. Биограф Шоры А. П. Берже сообщает и о награждении его в 1834 году золотой медалью на анненской ленте, с надписью «за усердие». Для точности добавим, что это, скорее всего, медаль «За усердную службу», учрежденная еще в царствование Александра I для награждения знатных представителей национальных окраин империи. Впоследствии еще и командир Кавказского корпуса Г. В. Розен пожаловал Ногмову золотые часы.

Трудолюбие и усердие Шоры по службе не раз отмечалось начальством. Внутренний же смысл его жизни и главное направление его умственной деятельности заключались вовсе не в служебной карьере. В Петербурге он углубил свои познания в различных языках, работая над осуществлением своей заветной мечты — созданием первой кабардинской грамматики. «По приезде в Петербург на службу, во мне с большой силой пробудилось давнишнее мое желание написать грамматику...» признавался он. В Тифлисе Шора познакомился с академиком-лингвистом Л. М. Шегреном, и их занятия языками продолжались к обоюдной пользе. Он создал кабардинский алфавит на основе русской, а потом арабской графики и написал «Начальные правила кабардинской грамматики».

Известно, что Ногмов работал и в стихотворных жанрах. «...Ногмов — сам страстный поэт, — занес в свой дневник академик Шегрен, — так что он занимается у меня большей частью стихами, отчасти собственного произведения, отчасти переводами с русского». Шора переводил на кабардинский язык русских и арабских поэтов, но его поэтические произведения в письменном виде почти не сохранились (кабардинская письменность была создана только в советское время).

Главный труд Ногмова, его «нерукотворный памятник» — это знаменитая «История адыхейского народа, составленная по преданиям кабардинцев». В 1844 году Шора предпринял новую поездку в Петербург, чтобы представить свои завершенные работы в Академию наук и издагь их, однако этим планам не суждено было осуществиться: в столице Ногмов тяжело заболел и вскоре скончался. Могила его осталась неизвестной.

«История адыхейского народа» есть, как сообщает Краткая Литературная Энциклопедия, «результат глубокого изучения жизни, исторических преданий и песен кабардинского народа с древнейших времен и до конца в феврале 1832 года получил первый офицерский чин корнета. Еще через три года был переведен в Отдельный Кавказский корпус поручиком кавалерии и служил сначала в Тифлисе, а потом пять лет в Нальчике секретарем кабардинского временного суда. С увольнением от этой должности в 1843 году был произведен в штабс-капитаны.

Скажем несколько слов и о наградах Ногмова на русской военной службе. Иногда можно прочитать, что за польскую кампанию он был удостоен ордена святого Георгия. Это не совсем верно: как нижний чин, он не имел права на такую награду и получил не орден, а знак отличия военного ордена, то есть солдатский георгиевский крест. Тогда же, как и все другие участники подавления Польского восстания, Ногмов был награжден и знаком отличия ордена военного достоинства (5-й степени), представлявшим собой такой же серебряный крестик. Биограф Шоры А. П. Берже сообщает и о награждении его в 1834 году золотой медалью на анненской ленте, с надписью «за усердие». Для точности добавим, что это, скорее всего, медаль «За усердную службу», учрежденная еще в царствование Александра I для награждения знатных представителей национальных окраин империи. Впоследствии еще и командир Кавказского корпуса Г. В. Розен пожаловал Ногмову золотые часы.

Впервые книга увидела свет в 1861 году в Тифлисе и вышла под редакцией и с предисловием выдающегося кавказоведа Адольфа Петровича Берже, тиражом всего лишь в двадцать экземпляров. Одна из этих бесценных реликвий хранится ныне в книжном собрании пятигорского лермонтовского музея. Впоследствии труд Ногмова не раз переиздавался, в том числе ив 1891 году в Пятигорске — сыном писателя Ерустаном. В советское время осуществлено издание и на кабардинском языке.

И еще об одном. Заканчивая биографический очерк Ногмова, академик Берже оставил авторитетное замечание: «Рассказывают еще некоторые кабардинцы, лично знавшие его, что он познакомился с Пушкиным, во время бытности его в Пятигорске; что Ногмов содействовал поэту в собирании местных народных преданий и что поэт, в свою очередь, исправлял Ногмову перевод песен с адыхейского языка на русский...». Эта многозначительная и как будто недосказанная, оборванная многоточием фраза повлекла в дальнейшем череду новых предположений и догадок. Повторяя вслед за Берже эти слова с большем или меньшей степенью уверенности, авторы расходятся в определении даты этой возможной встречи (1820 или 1829 годы — время пребывания Пушкина на Кавказе), а иногда предлагают уже новое ее место — Петербург. Более того, самые смелые называли Ногмова и прообразом пушкинского Тазита (по-видимому, чеченца, отступника горских обычаев), не находя, увы, никаких документальных подтверждений всех этих фантастических версий. В интересной книге И. В. Трескова приводятся изустные предания кабардинцев о пребывании Пушкина в Кабарде, в том числе и такие сведения, что «переводчиком у него был сам пши Хатокшоко». Пши Хатокшоко это князь Атажуков и, по всей вероятности, Измаил Атажуков — старший современник Ногмова, известный персонаж кабардинской истории. Он, на самом деле, был проводником (отчасти и переводчиком), но только не у Пушкина, а у доктора Ф. П. Гааза, которого любезно познакомил с целебными железными ключами у склонов Бештау. К тому же, задолго до приезда Пушкина на Кавказ этот самый шли Хатокшоко погиб при невыясненных обстоятельствах.

Иногда выдвигается мнение и о знакомстве Ногмова с М. Ю. Лермонтовым — в том же Пятигорске в 1825 году. Да, по обстоятельствам жизни это могло бы и произойти, но не будем забывать, что гениальному мальчику тогда исполнилось всего лишь десять лет!

Более справедливым нам кажется все же суждение, что встреча Шоры в Пятигорске с кем-то из наших главных поэтов - не более, чем легенда, возникшая, однако, в реальной основе: на водах Ногмов действительно познакомился с русским поэтом и вел с ним филологические беседы. Это был Степан Дмитриевич Нечаев (кстати сказать, петербургский знакомый Пушкина), поместивший в 1826 году на страницах «Московского телеграфа» свои заметки о пребывании на Кавказе, отрывок из которых мы предлагаем вниманию читателя:

«Со введением магометанства черкесы пишут на своем языке арабскими буквами. Недостаток их для выражения всех звуков языка черкесского, обильного носовыми и гортанными складами, заставляет желать, чтобы для кабардинских племен изобретена была особая азбука. Один из их узденей, занимающийся разным торгом на Горячих водах, известный всем приезжим Шора, намеревался представить правительству опыт таковой азбуки для напечатания. Одаренный счастливыми способностями, сей молодой человек успел выучиться — сколько можно в здешнем краю — пяти языкам, кроме природного: арабскому, который по справедливости считается на Востоке не только священным, но и ученым; татарскому или турецкому, который от древнего монгольского владычества, не менее от позднейшего распространения суннитского вероисповедания, в таком же всеобщем употреблении между кавказскими племенами, в каком теперь французский язык в Европе; абазинскому, в котором, вопреки некоторым ученым, не находит кабардинский филолог никакого сходства с черкесским; персидскому и русскому... По издании азбуки, он хотел заняться правилами грамматическими и переводами с арабского разных нравственных книг для чтения. Будучи предан русской державе и доказав свою верность участием в наших экспедициях и проч., он сочиняет иногда небольшие поэмы в славу нашего оружия, которые не может распространить между соотечественниками иначе, как чрез изустное предание и медленное изучение на память. По введении собственной грамоты, легче будет рассевать в Кабарде и даже за Кубанью благонамеренные писания, которые конечно могут послужить к смягчению нравов диких наших соседей, хотя скудная и непроходимыми горами пересекаемая их отчизна, долго еще полагать будет преграды к соединению взаимных выгод общим миром».

Один проезжий иностранец, общавшийся с Шорой в Нальчике, сделал наблюдение: «...он говорит и пишет по-персидски, по-турецки, по-татарски и по-русски с одинаковой легкостью; у него приятное лицо и прекрасные манеры». Военные документы сохранили беспристрастное и более детальное описание, там говорится, что Ногмов «лицом бел, рябоват, глаза светло-русые, нос посредственный, волосы на голове и бровях черные». Насколько все это сходится с истиной, судить теперь трудно, так как никакого изображения внешности Ногмова, по-видимому, не осталось, а публикуемые в наше время его портреты представляют собой, вероятно, лишь условную реконструкцию облика. Творения же Ногмова не утратили своего значения и по сей день, навсегда обеспечив автору почетный и заслуженный титул «Нестора кабардинской истории».

В своем труде Шора поведал о походе адыгейских племен на Тамтаракай (Тмутаракань). О столкновении своих дальних предков с дружиной Мстислава он сообщает следующее:

«Тамтаракайцы вышли к ним навстречу со своим ополчением; когда обе армии сблизились, Редедя, по обычаю тогдашних времен, захотел решить участь войны единоборством. Он стал просить у Тамтаракайского князя бойца и говорил ему: «чтобы не терять с обеих сторон войска, не проливать напрасно крови и не разрывать дружбы, одолей меня и возьми все, что имею». Князь Тамтаракайский решился и не стал искать в своем войске единоборца, а пошел сам на вызов великана. Противники сняли с себя оружие, положили его на землю и начали брьбу, продолжавшуюся несколько часов. Наконец Редедя пал, и князь поразил его ножом. Происшествие это прекратило войну, и адыгейцы возвратились в отечество, более сожалея о потере лучшего воина, чем о неудаче предприятия».

О самом Редеде говорится, что «не было в адыгейском народе никого, кто бы мог устоять против силы Редеди; почему современники прославили его в следующей песне: ой, Ридадя, о Ридадя махо ореда, о Ридадя махо! — т. е. «Редедя, Редедя, многосчастливый Редедя!» Эту песню и ныне поют во время свадьбы, жатвы или сенокоса, когда народ бывает в сборе».

Исторический труд Ногмова, составленный по преданиям кабардинцев, издан более 130 лет назад, однако свадебный припев, о котором он пишет, можно услышать у горцев и в наши дни, а иногда, в несколько искаженном и упрощенном виде (о, райда, райда) и у русскоязычного населения Северного Кавказа. Но не все здесь так просто. То, что в нем звучит имя Редеди, не раз ставилось под сомнение, равно как и сам рассказ его, что кабардинские предания сохранили память о давнем поединке. Считали, что Ногмов излагал события слишком близко к русским летописным источникам и версия о том, что «черкесы помнят о Редеде, не более, как миф, — результат простого недоразумения: неверного истолкования припева к свадебным песням» (Н. С. Трубецкой). Другие же склонялись к правоте кабардинского историка и в звуках припева слышали прорвавшийся сквозь толщу столетий отголосок реальных событий, разыгравшихся когда-то у склонов Кавказа.

Спустя несколько лет после гибели Редеди, как повествует Ногмов, адыгейцы собрали большое войско, подкрепленное шестью тысячами оссов (осетин), и после упорной борьбы овладели Тамтаракаем. Захватив богатую добычу и множество пленных, они вернулись домой. С той поры у адыгейцев существует пословица: «Да будет тебе участь Тамтаракая». Еще говорят бранясь: «Будь ты Тамтаракаем!»

Но вернемся к поэтическим замыслам Пушкина. «Преданья темной старины» имели над поэтом несомненную власть. Имя Мстислава (как возможного героя поэмы на исторический сюжет) он упомянул еще раз — в письме от 23 февраля 1825 года к Н. И. Гнедичу, завершившему в то время перевод «Илиады» Гомера: «...Отдохну в после «Илиады», что предпримите Вы в полном цвете гения, возмужав во храме Гомеровом, как Ахилл в вертепе Кентавра? и жду от Вас эпической поэмы. Тень Святослава скитается не воспетая, писали Вы мне когда-то. А Владимир? а Мстислав? а Донской? а Ермак? а Пожарский? История народа принадлежит поэту». (Последняя фраза представляет собой измененные слова из «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина: «История народа принадлежит царю».)

К этому времени Пушкин уже написал «Песнь о вещем Олеге», сюжетом которой послужил летописный рассказ, почерпнутый поэтом в первом томе той же «Истории...» Успех поэмы «Руслан и Людмила», воскрешающей «дела давно минувших дней», а потом и ошеломляющий успех «Кавказского пленника», открывшего читающей России «великолепные картины» Кавказа, — все это могло под-толнуть Пушкина к мысли объединить историческую тему с кавказской в пределах одного поэтического сюжета, и выбор здесь пал именно на «Мстислава». К тому же, как замечает исследователь, «бой Мстислава с Редедей... привлек внимание Пушкина потому, что произошел на севере Кавказа, в местах, которые посетил он в 1820 г.».

В 1822 году Пушкин сделал наброски плана новой поэмы, как бы очертив еще не ясные контуры будущего сюжета, заставляющего вспомнить некоторые ситуации и мотивы «Руслана и Людмилы». Действие начинается в Киеве, когда князь Владимир делит Россию на уделы. Дальше же идет волшебная, приключенческая сказка, финал которой (как и в «Руслане») возвращает нас к событиям, близким к исторической реальности, — набегу печенегов.

Мстислав же «увлечен чародейством в горы Кавказские»: в него влюбляется царевна косогов и увлекает его в сражении за собой под видом косога, убившего его друга.

В сущности, Пушкин отходит от замысла о реальном единоборстве Мстислава, в набросках нет даже имени Редеди, а офантазированный поединок происходит с обернувшейся косожской царевной. В сюжет вплетается линия Ильи Муромца, встречающегося со своим сыном. Трудно судить о том, что из этих отрывочных набросков получилось бы в окончательном варианте; твердо мы знаем лишь то, что замысел о Мстиславе не был осуществлен. Поздним отголоском его можно, видимо, считать строки из «Сказки о золотом петушке», повествующие о походе Дадона в горы:

Войско в горы царь приводит,
И промеж высоких гор
Видит шелковый шатер...

Призрак удачливого и храброго князя тревожил воображение и других поэтов. В 1823 году в «Полярной звезде» Кондратий Рылеев поместил свое стихотворение «Мстислав Удалый»:

Как тучи с гор текли косоги;
Навстречу им Мстислав летел...

Поэма о «древнем поединке» князя Мстислава — не единственный из неосуществленных или неоконченных замыслов Пушкина о Кавказе. Среди них поэма «Тазит», замыслы поэмы о русской девушке и черкесе и романа на Кавказских водах. Даже не воплощенные, они остаются свидетельством активного художественного освоения огромного пространства — новых южных провинций России, когда, по выражению Белинского, «с легкой руки Пушкина Кавказ сделался для русских заветного страною не только широкой, раздольной воли, но и неисчерпаемой поэзии страною кипучей жизни и смелых мечтаний!..»

Читать на тему: Пушкин и Северный Кавказ (Автор: Л. А. Черейский)