А. С. Пушкин и Северный Кавказ

«В рассуждении достоинства он никогда не переменяет мыслей»

Блистательный певец Фелицы не обошел вниманием и нашего героя, которого всегда искренне считал «как лицом, так и нравами человеком прекрасным». В своих записках он рассказал о появлении Валериана при дворе с известием о взятии Измаила. Державин, случившийся в это время в комнатах фаворита, «в первом восторге о сей победе» дал слово радостному вестнику написать оду, что и было в скорости исполнено. Государыня пожаловала автору богато осыпанную бриллиантами табакерку. Зубову посвящены стихотворения Державина:

«К красавцу». 1794.

«На покорение Дербента». 1796.

«На возвращение графа Зубова из Персии». 1797.

«Волхов Кубре». 1804.

Самый же ценный для нас источник — это уникальные «Обьяснения на сочинения Державина относительно темных мест, в них находящихся, собственных имен, иносказаний и двусмысленных речений, которых подлинная мысль автору токмо известна; также изъяснение картин, при них находящихся, и анекдоты, во время их сотворения случившиеся». («Объяснения» составлены самим Державиным, но изложены, как было принято, от третьего лица.)

Здесь, в пояснениях к оде «На покорение Дербента», изложен план кампании — в том виде, каким он был известен самому поэту: «...графу Зубову препоручено было исполнение сего предприятия таким образом, чтоб он, заняв важные чрез Персию до Тибета торговые места, оставил там гарнизоны, а потом обратился с своей армией вправо к Анатолии и там, взяв Анапу, пресек все подвозы и сношения с Константинополем, а тогда же бы Суворов чрез горы и Адрианополь шел к помянутой столице Оттоманской порты. Императрица же сама лично на флоте имела намерение осадить сей город, и сей план должен был начаться в будущий 1797 год, к чему уже Суворов и приуготовлялся; но Провидение, имея свои планы, не допустило сему совершиться».

И далее, в пояснениях к строке «Кому чертеж дают Платоны», имеется и указание на автора «сего предприятия», хотя и завуалированного именем древнегреческого философа, но вполне понятного современникам предначертателя этого грандиозного военного проекта — Платона Зубова.

Что же касается анекдотов, то к ним можно, пожалуй, отнести эпизод с «Петровыми ключами», то есть ключами от Дербента, поднесенными сначала императору Петру, а потом, три четверти века спустя, тем же самым жителем города, уже «столетним старцем» — Зубову. Не все находят этот случай достоверным. Но, как говорится, если это и неправда, то хорошо придумано. Державин, видимо, передает эту историю со слов самого Валериана. Во всяком случае, в его бумагах находилась копия зубовского письма с изложением всего происшедшего в тот победный миг, когда русские, уже не встречая сопротивления, ринулись сквозь поверженные городские ворота. «Но един, — доносит Зубов, — остановил наше стремлением был то 120-летний старец, поднесший в начале столетия ключи Дербентской крепости Петру Великому Первому. Оруженосец Екатерины Второй те же ключи от того же старца принял 10 мая 1796 года».

Верил или нет сам Державин в этот исторический анекдот, не в поэтическом смысле постарался извлечь из него максимум возможного, намного превзойдя и без того чрезвычайно лестную для Валериана параллель с Петром: старца с ключами он уподобил персидскому царю Дарию, а Зубова-покорителю Персии и величайшему полководцу всех времен и народов Александру Македонскому:

В столетнем старце Дарий зрится,

А юный Александр в тебе!

Александр при начале войн с Дарием был еще моложе «оруженосца Екатерины», но Дербента завоевать не мог (город был основан много позже), так что вся державин-ская метафорическая система, связанная с его именем («В тебе я Александра чтил»; «Ступавший Александра в след») есть плод заблуждения или далеко зашедшей поэтической фантазии. Гиперболическая несоразмерность такого сравнения могла показаться и плохо скрытой насмешкой (подобно «графу Анадолийскому»), но в данном случае была вполне искренней и подходила общему духу державинской баталистики, которую Екатерина сравнила однажды с громкой трубой.

Этот выпирающий перебор с Александром все же не остался не замеченным и еще имел свое продолжение. В самом деле, написание оды «На покорение Дербента» было естественным поэтическим актом: она воспевала не просто очередную, а плановую, предрешенную «чертежом Платона» победу русского оружия, одержанную под знаменами того, кому сама государыня не уставала пророчить великую будущность. Появление же оды «На возвращение графа Зубова из Персии» не только не вытекало естествен ным образом из хода событий, но и, опасно противореча ему, сулило автору только неприятности и требовало, несомненно, каких-то особых побудительных причин. Сам Державин объясняет это так:

«К сочинению сей оды повод был следующий: По восшествии на престол императора Павла, когда у графа Зубова была отобрана команда, то, будучи при дворе, кн. С. Ф. Голицын упрекнул автора той одой, которая на взятие Дербента Зубову сочинена, сказав: что уже герой его не есть Александр и что он уже льстить теперь не найдет за выгодное себе; он ему ответствовал, что в рассуждении достоинства он никогда не переменяет мыслей и никому не льстит, а пишет истину, что его сердце чувствует.

— Это неправда, — ответствовал Голицын: — нынче ему не напишешь.

— Вы увидите.

Поехав домой, сочинил сию оду в то время когда Зубов был в совершенном гонении, которая хотя и не была напечатана, но в списке у многих была, несмотря на неблагорасположение Императора к Зубову».

В доверительном письме к А. А. Дельвигу Пушкин как-то заметил, что «у Державина должно сохранить будет од восемь да несколько отрывков, а прочее сжечь». Судя по всему, оду «На возвращение графа Зубова из Персии» он относил именно к этим восьми благоприятным исключениям: две строфы из нее (начиная словами «О юный вождь! сверша походы, Прошел ты с воинством Кавказ») поэт поместил в примечаниях к «Кавказскому пленнику», признавая, что «Державин в превосходной оде графу Зубову первый изобразил... дикие картины Кавказа». В 1825 году в письме к А. А. Бестужеву в ряду лучших произведений Державина Пушкин назвал и оду к Зубову, упомянув, что она «недавно открыта»: ода появилась в печати только после смерти императора Павла, а до этого ходила в списках. Также и пораженный Гоголь выбрал несколько строк из оды (с описанием бушующего Каспия) и поместил их в своей знаменитой статье «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность».

Белинский весьма ценил автора оды как человека и гражданина: «Когда Суворов, в отставке, перед походом в Италию, проживал в деревне без дела, Державин не боялся хвалить его печатно. Ода «На возвращение графа Зубова из Персии» принадлежит к таким же смелым его поступкам». С другой стороны, великий критик не раз потом высказывал сомнение в поэтических достоинствах оды, находя ее слог холодным и прозаическим и считая, что Пушкин вообще оказал Державину и Жуковскому «слишком плохую услугу», когда поместил в примечаниях к «Пленнику» отрывки их произведений: «ибо после его исполненных творческой жизни картин Кавказа никто не поверит, чтоб в тех выписках шло дело о том же предмете...».

Но Державин писал не только оды. Зубовский цикл он завершает стихотворным посланием «Волхов Кубре». Поясним, что на Волхове находилось имение Державина Званка, а Кубра — приток Нерли, там в своем имении Слободка проживай граф Д. И. Хвостов, личный друг Державина и Суворова, к тому же известный поэт. Этим посланием Державин откликнулся на смерть Зубова в 1804 году:

Уже и вождь, ногой железной
Ступавший Александра в след,
Прекрасный человек, любезный,
Луч бедных — блещет между звезд.

Хотя имени персонала здесь нет, оно, по ряду очевидных примет, не вызывает сомнений, к тому же в «Объяснениях» сам автор сделал потом примечание к этим строкам что в них имеется в виду «шедший по следам Александра Великого, царя македонского, завоевавшего Персию, граф Зубов, который имел поддельную железную ногу вместо настоящей, потерянной, как выше сказано, на сражении в Польше».

Поэт до конца верил в высокие душевные свойства Валериана, резко отличая его в этом от заносчивого Платона, которого и упомянул только однажды, в связи с вышеизложенным «чертежом». «Сей граф Зубов, — читаем в «Объяснениях», — был человек снисходительный, говорил и выслушивал всякого с откровенным сердцем, не так как брат его, любимец Императрицы, несравненно старших и почтеннейших себе людей принимал весьма гордо, не удостаивая иногда и преклонением головы». Поверим на слово русскому поэту, считая, что в данном случае приговор — окончательный...

Подробное описание персидского похода можно найти (несколько неожиданно) в автобиографических записках, известных под сокращенным названием «Жизнь Артемия Араратского». Полное же название книги занимает несколько строк и свидетельствует, что написана она была по-армянски, а потом переведена на русский самим же автором. Изданы записки в двух частях в Петербурге в 1813 году. Автор их — армянский писатель Артемий (Арутюн) Хачикянц. Будучи молодым человеком, он находился в услужении у русского офицера из корпуса Зубова и вместе с войсками проделал всю кампанию, после окончания которой отправился в российскую столицу. Книга получила заметный успех и была переведена на основные европейские и грузинский язык, а потом — уже в конце прошлого века — снова на армянский, так как изначальный авторский текст остался неизвестным. Упоминание об этой книге есть у Грибоедова и Пушкина, причем автор «Кавказского пленника», имея интерес к описанию путешествий, держал ее в собственной библиотеке.

О встрече с Зубовым в Астрахани, куда смещенный главком морем вернулся из похода, поведал в своих записках «На Кавказе и в Китае» Ян Потоцкий — польский писатель и археолог, будущий автор знаменитой «Рукописи, найденной в Сарагосе», которой в свое время зачитывался и Пушкин («5 июня я имел удовольствие провести несколько часов с графом Зубовым, который вернулся с войны в Персии»).

И, наконец, еще один автор — на этот раз сам Валериан Зубов. Он блеснул пером в 1801 году, составив «Общее обозрение торговли с Азиею». Это краткие заметки о наших торговых делах на Каспии с древних времен до Петра и Екатерины. Что касается персидского похода, то его целью, как пишет Зубов, было не только наказание «хищника Ага-Мегмед-хана» и защита Грузии, но и «главнейше основать твердым образом с Персиею нашу торговлю».

Для военного обеспечения торговых интересов России предполагалось «ниже впадения реки Аракса построить крепость» и основать город под названием Екатериносерд, который «был бы в совершенной возможности ограждать нашу торговлю от буйных и хищных горских народов».

«Сколь ни велик и ни обширен план сей, — замечает Зубов, — Великая Екатерина предполагала исполнить его мимоходом; и я, напоенный духом ея, считал сие тем более удобовозможным, что был уже близок к совершению онаго».

Можно понять его огорченность, но все же, уйдя в своем стремлении на юг в небывалую прежде даль, Зубов оказался не столь дальновиден в своих политических оценках. Проблема наших рубежей в Закавказье решалась отнюдь не «мимоходом», и здесь еще не раз сталкивались под орудийный гром интересы России и ее беспокойных южных соседей.

Читать на тему: Пушкин и Северный Кавказ (Автор: Л. А. Черейский)