Спелео

На пороге неизвестности

По следам А. А. Крубера

Машина тяжело нагруженная экспедиционным снаряжением, с трудом ползет по пологому гребню северного склона Караби. Позади осталось село Благодатное и одинокий тополь на его окраине, верный ориентир у начала подъема и страж последнего источника воды на нашем пути... Густой шлейф пыли тянется за машиной и закрывает живописную панораму Второй гряды. Справа и слева все скрыто лесом, а впереди голый склон да щебнистая дорога...

Так началось наше знакомство с Караби, настоящим царством пастухов, овец и каменных голубей. Караби – крупнейшая из закарстованных яйл Крыма: двенадцать километров с запада на восток, десять – с севера на юг. От лежащего к западу Долгоруковского массива Караби отделена глубокой долиной реки Бурульчи. На юго-западе она соединяется узким хребтом с отрогами горы Тырке. Южный край ее крутой стеной известняков вздыблен над пожелтевшими от зноя, местами поросшими лесом увалами приморского склона. От островерхих гор Восточного Крыма, сложенных некарстующимися породами, Караби отделяет узкий крутостенный проход Алакат-Богаз. Поднявшись на Караби, попадаешь в какой-то иной мир. Целый день можно идти по плато, или, как говорят в Крыму, яйле, и не встретить ни капли воды, ни одного ручейка. Впереди встают полого очерченные холмы, удлиненные валы, каменные гряды. Между ними прячутся замкнутые котловины, слепые долины, лишенные поверхностных водотоков, но зато покрытые бесчисленными воронкообразными углублениями. Всюду голый камень. Пятна травы выделяют днища воронок, и лишь кое-где зеленеют деревья, оживляя однообразный пейзаж. Типичный карстовый ландшафт... Но что это? Перед нами чернеет грозное отверстие шахты. Гул брошенного камня постепенно стихает, ему вторит слабое эхо. Куда ведет ствол шахты? Какова его глубина? Сколько их, таких шахт, на Караби и других массивах Главной горной гряды Крыма?

Первые сведения о пещерах Караби приведены в книгах, которые давно стали библиографической редкостью. Сто восемьдесят лет назад таврический вице-губернатор видный ученый К. Габлицль писал о шахте Бузулук на Караби, «величайшей яме, в которой весь год лед не исходит». В 1809 году В. Севергин в замечательной географической сводке «Опыт минералогического землеописания Российского государства» также упоминает о «пещере-леднике» на Караби. В 1821 и 1826 годах появляются небольшие статьи естествоиспытателя П. Кеппена о Туакской пещере на южном обрыве Караби. В 1911 – 1915 годах в коротких путевых заметках Петра Петрова, Николая Клепинина, Якова Лебединского мы находим беглые описания нескольких пещер и шахт Караби, изредка иллюстрированные глазомерными планами и фотографиями. Смелые исследователи спускались в шахты на веревках, используя полусгнившие стволы деревьев как примитивные блоки.

Материалы многолетних исследований карста Караби легли в основу опубликованной в 1915 году капитальной монографии А. А. Крубера «Карстовая область Горного Крыма». Он подробнейшим образом описал карстовый ландшафт крымских яйл, начиная от самых мелких форм – карровых гребней и кончая огромными котловинами – польями, в днищах которых вскрыты некарстующиеся породы. Но, к сожалению, так же как и его предшественники, Крубер не смог заняться серьезным исследованием труднодоступных карстовых полостей: в то время в России не существовало не только спелеологии, но даже и альпинизма, широко развитых за рубежом.

«... Во время исследования карстовых явлений мне мешали подробному изучению пещер недостаточность снаряжения, малочисленность участников поездки и необходимость покидать пещеру для того, чтобы искать ночлег», – писал Крубер во введении к одиннадцатой главе своей монографии. Несмотря на все трудности, ему удалось обследовать шестнадцать пещер и пятнадцать шахт Крыма. Две трети из них было обнаружено на Караби. И вот сегодня. 25 августа 1958 года, геофизическая экспедиция профессора Владимира Николаевича Дахнова поднялась на Караби-яйлу. чтобы пройти по следам А. А. Крубера. Для меня участие в ее работах было приятной неожиданностью. Год назад, после окончания аспирантуры при Одесском университете, я стал работать в отделе карстологии Института минеральных ресурсов. Я должен был изучать водный баланс Горного Крыма, но заведующий нашим отделом Борис Николаевич Иванов уже в первой беседе почему-то обратил внимание не столько на детали моего гидрогеологического образования, сколько на общую спортивную, и в особенности альпинистскую, подготовку.

– Со временем это вам пригодится, – интригующе закончил он. – Ведь нельзя заниматься гидрогеологией карстовых районов только с поверхности, не зная, как движется вода в недрах наших горных массивов...

Зимой 1957/58 года мы несколько раз возвращались к этой теме. Борис Николаевич то просил меня составить список научного и спортивного снаряжения, необходимого для исследования пещер, то давал почитать «на ночь» какую-нибудь интересную книгу об исследованиях карста за рубежом... Все яснее и яснее передо мной вырисовывались задачи только что организованной Комплексной карстовой экспедиции, которая должна была состоять из нескольких специализированных отрядов. Но я никак не предполагал, что мне придется в скором времени стать руководителем ее основного, шахтного, отряда.

В разгар полевого сезона 1958 года Борис Николаевич вдруг вызвал меня в институт и прикомандировал к группе Дахнова в качестве «консультанта по геологии Крыма». Разумеется, это была чистая формальность. Уроженец Крыма, его знаток и любитель профессор Владимир Николаевич Дахнов меньше всего нуждался в моих консультациях. Провожая меня к машине, Борис Николаевич напутствовал «консультанта»:

– Вам надлежит прежде всего присматриваться к организации работ. Экспедиция Дахнова – единственная в стране, которая имеет тросовые лестницы, капроновую веревку, карабины, приборы сигнализации, освещение и прочее снаряжение, предназначенное для изучения карстовых шахт и пещер. С будущего года наш отдел приступает к изучению глубинного карста Украины. Придется вам вплотную заняться всем этим хозяйством. ... Испытанный вездеход с выдвижной стрелой над высоким кузовом и мощной лебедкой осторожно пятится к черному отверстию.

– Это моя старая знакомая, еще со студенческих лет, – задумчиво говорит Владимир Николаевич, внимательно следя за небезопасной операцией. – И вот только сейчас, через три десятилетия, мы узнаем, что скрывает ее вертикальный ствол...

Машина сантиметр за сантиметром «сдает» к пропасти. Наконец пятиметровая стрела выдвигается почти к центру входного отверстия. Можно начинать спуск. Но прежде всего научная программа. К альпинистскому карабину на конце толстого, полуторасантиметрового кабеля пристегнут каверномер – вытянутый цилиндр, в четырех продольных пазах которого прячутся длинные металлические щупы. Команда сверху – они раскрываются, напоминая ноги огромного паука. Скользя по стенам полости, щупы то сходятся, то расходятся, а система датчиков фиксирует все эти изменения в виде диаграммы. После каверномера наступает очередь тяжелого, почти двухпудового, электротермометра, а затем и «Робота» – автоматического фотоаппарата, сблокированного с лампой-вспышкой и снабженного системой зеркал, позволяющей получить на одном кадре изображение всех четырех стенок полости. Приборы обслуживают научные сотрудники и студенты-практиканты Московского института нефтехимической и газовой промышленности, где Владимир Николаевич заведует кафедрой промысловой геофизики. «Консультанту по геологии Крыма» пока делать нечего. Набрасываю глазомерный план воронки, замеряю несколько десятков попавшихся под руку трещин (пригодится позже, при обработке материалов) и присаживаюсь на теплые, прогретые августовским солнцем камни у входа в шахту. Рядом на старой выгоревшей штормовке лежит симферопольский альпинист Костя Аверкиев. Он входит в группу Дахнова как «консультант по скалолазанию».

– Нет, не понимаю я этих людей! – ворчит он, косясь в сторону геофизиков, в который раз опускающих в шахту забарахливший электротермометр. – Не понимаю... Электричество, кабель, лебедка, клемма MX... Что это за клемма такая? Только и слышишь: «Клемма MX... », «He фурыкает... », «Не контачит»... Не проще ли спуститься и замерить все самим, а не доверяться этой самой клемме?

Я знаю пылкую нелюбовь Кости к геофизической аппаратуре. Это горячее чувство возникло дней десять назад, после работ в 85-метровой шахте Эмпирической на Ай-Петри, где ему пришлось больше часа висеть над пропастью на грудной обвязке, распутывая «гордиев узел» телефонного провода, вспомогательной веревки и контактных кабелей каверномера. Для меня этот спуск тоже не прошел бесследно.

... Приготовления к спуску в Эмпирическую были долгими и тщательными. Грудная обвязка, основной конец – трос к лебедке, вспомогательный конец – страховочная веревка, телефонный кабель, ларингофоны – все это в отдельности работало прекрасно. Обвешанный приборами, я втискиваюсь в узкую входную щель шахты и повисаю на тросе,

– Майна!

Заскрипела шестернями лебедка. Передо мной медленно проплывают покрытые глубокими бороздами карров и поблескивающие капельками конденсационной воды стены шахты. В сужениях между выступами стен часто встречаются заклиненные камни. Поглядываю на них с опаской: здесь возможны камнепады. 46. 58, 75 метров... Вот и дно – небольшая ровная площадка, покрытая толстым слоем глины. Осматриваюсь, достаю приборы и начинаю диктовать наверх сведения о геологии, гидрогеологии, микроклимате... Вдруг связь прекращается. В микрофонах раздается несколько щелчков, затем свист. Сквозь него прорывается тревожный голос Дахнова:

– Что с ним? Костя, готовьтесь к спуску...

Закричать? Но ларингофоны нечувствительны к крику, а с такой глубины меня все равно не услышат. Вдруг кабель вздрагивает и начинает ползти вверх. Сопротивляться бесполезно, ведь меня тянут полуторатонной лебедкой... И я пассивно повисаю на ремнях, стараясь вовремя увертываться от уступов и непрочно держащихся камней. Через 20 метров подъем прекратился. Я на небольшой площадке. И, как по волшебству, мгновенно восстановилась связь. Расстегиваю страховочный пояс, чтобы немного отдышаться и сделать все необходимые наблюдения, и кратко, но энергично высказываю свое мнение о качестве ларингофонов.

– ... Без команды не поднимать! – заканчиваю я, но, к своему ужасу, чувствую, что наверх дошло только одно, самое последнее слово...

Страховочный конец, как огромная змея, развернулся перед моим лицом и поплыл вверх. За ним с небольшим интервалом пошел и телефонный кабель, потянувший за собой ларингофоны, все еще плотно пристегнутые к моей шее... Привстаю на цыпочки, стараюсь расстегнуть застежки. Вот уже нечем дышать, еще секунда – и... Что может быть глупее – повеситься на собственных ларингофонах! Наконец застежки отлетают, и освобожденный кабель быстро уходит в темноту, унося вместо моего скальпа единственный трофей – очки... Положение невеселое. Связи нет, страховки тоже нет... Приходится выходить наверх, до ближайшего уступа, скалолазанием, а оттуда устанавливать голосовую связь с начавшим спуск Костей... С тех пор мы использовали лебедку лишь для спуска и подъема грузов. Обычная альпинистская страховка, когда чувствуешь товарища каждой мышцей, все-таки надежнее.

... Сетования Аверкиева отвлекают меня от воспоминаний. Костя, конечно, неправ. Для группы Дахнова работы в пещерах Крыма – это лишь этап в исследованиях по гораздо более широкой программе. Геологи все чаще обнаруживают нефть не только в порах и трещинах горных пород, но и в закарстованных известняках. Для изучения таких полостей, разумеется недоступных для спелеологов, и используются различные геофизические методы. Материалы, полученные в карстовых пещерах Крыма, дадут возможность группе Владимира Николаевича сконструировать более совершенные образцы приборов.

– Но зачем применять геофизическую аппаратуру там, куда может проникнуть человек? – не сдается Костя.

– Во-первых, не применять, а испытывать, – вмешивается в наш разговор Эрик Галимов. – Нам важно научиться различать пустые и заполненные полости. Да и заполнитель у них может быть различный: вода, глина, песок, натечные образования и, наконец, нефть.

– А во-вторых, – добавляю я, – даже в доступных для человека полостях многие замеры лучше делать на расстоянии, при помощи приборов. Вот хотя бы шахта Эмпирическая. Помнишь, какая в ней сильная тяга воздуха, направленная, как в дымоходе: летом – вниз, а зимой – вверх?

Шахту Эмпирическую мы обнаружили во время снегосъемки как раз по этой интенсивной тяге: в сильные морозы над заваленным глыбами известняка входом поднимались клубы пара. Зимой в этой шахте устанавливается своеобразный «малый кругооборот влаги». Более теплый воздух шахты, выходя наружу, быстро охлаждается и уже не может удержать содержащиеся в нем водяные пары. Они конденсируются на снегу у входа в шахту. Днем, когда пригревает солнце, снег подтаивает, и капли воды просачиваются обратно в полость, увлажняя воздух и разъедая, корродируя стенки. Вот так и растет она, не имея питающего водосбора. Но это предположение можно проверить только дистанционными наблюдениями, потому что пребывание человека в узкой щели шахты искажает ее ветровой и температурный режим.

Пока мы разговариваем, работа у геофизиков близится к концу. В последний раз ликвидирован разрыв в питающей цепи, устранены неисправности в «Роботе». Владимир Николаевич дал «добро» и на наш спуск. Чем-то встретит нас Караби?