Спелео

«Теоретическая спелестология»

Рассуждение второе

Данная классификация явилась на свет в результате трёхкратной принципиальной переделки моей, предложенной вниманию Юры, версии – и аналогичного изменения версии, сложившейся к тому времени у него. Соответственно, столько же раз полностью переписывался текст моей статьи: от первой до последней буквы. Объекты перетаскивались из класса в класс, из вида в вид,– разделялись и множились новыми и новыми примерами из литературы и архивных источников ( письменный стол был завален спелестологическими изданиями, справочниками и словарями, машинописными копиями и ксераксами “спелеосамиздата”; на “рабочем столе” компьютера одновременно было открыто по пять-шесть спелестологических файлов и интернетных страниц ).

Класс КП, предложенный мной, то терял объекты, то раздувался до просто немыслимых размеров, явно претендуя на роль ведущего и интереснейшего направления в спелестологии — но буквально через полчаса юриной правки ‘усыхал’ до одного-двух объектов и грозил пропасть в скобочных примечаниях к классу ПАС.

Уж очень Юре не нравилось это слово. Как и мой общий подход к классификации, основанный на принципиальном неделении Цели и Генезиса объекта. К введённому мной классу САП ( “стихийно-антропогенные полости” ) у Юры было претензий не меньше,– однако, “класс сдюжил”. Устоял, лишь сменив по требованию Юры название на ОП ( “оказионные полости”; я был вынужден согласиться с этим названием – несмотря на то, что мой вариант представляется мне лично более точным ),– и даже обогатился двумя новыми видами: “погребённым” и “руинным”, сбежавшими под ударами Долотова из класса КП. И видом техногенно-гравитационных полостей, “выпавшим” из класса ПАС. “В отместку” Юра, после цепочки неопровержимо-логических размышлений, удалил из переназванного им класса ОП сольвеционные и ликвационные полости – отнеся их к частному случаю ПГВ; я окрестил этот тип разработок элиминационным.

История же класса ПСП выглядит столь драматично, что о всех перипетиях “борьбы за подземный объём” под этими тремя ( точнее, двумя ) буквами можно ведать в специальном исследовании – первые страницы которого должны включить самое начало развития спелеологии, когда в сознании спелеологов ещё не было разделения пещер на “искусственные” и ”естественные”.

Возможно, в будущем я буду сильно жалеть, что согласился с предложенным Юрой термином “ОП” – помимо некой расплывчатости, фонемно не вполне серьёзном ( всё-таки научная классификация не терпит случайной иронии – при том, что допускает намеренные неологизмы типа “объектов нычечного назначения”: Слово должно быть Точным и “не должно вонять” ненужными ассоциациями ). Мне часто говорили друзья, что там, где не надо, я почему-то проявляю удивительную жёсткость и непримиримость ( при организации какой-то работы, экспедиции, исследования или совместно задуманного “торжественного мероприятия” типа слёта – как, к примеру, было при проведении многих никитских подземных сейшенов, насильно загоняемых мной в рамки заранее намеченной в городе программы; при создании «Радио АЛА», вскрытии Ебаzара, “топосъёмочных суток” с Глашей на Пребывании 1991 года, прохождении вертикального шурфа в глине на месячном Пребывании 2001 года ),– в тоже время там, где эту твёрдость необходимо проявить, отчего-то соглашаюсь с мнением оппонента — что “к положительным результатам” точно не приводит.

У каждого свои недостатки и свой крест. Прекрасно понимая это,– как и то, что недостатки нужно не лелеять, а “гнать поганой метлой”, стараюсь везде, где ловлю себя на некой непримиримости ( за которой – банальная глухота к окружающему Миру ), проявлять по крайней мере уступчивость. В надежде разобраться “по существу дела” потом. После, отойдя на расстояние. < Честно говоря: иной раз предоставив противнику в споре поступать, как тому хочется, по мере обнаружения его ошибки и своей правоты ловится некий кайф,– наверное, не вполне здоровый. > Но чаще соглашаюсь с неразделяемым мной мнением в опасении “перегнуть палку”, за твердолобой упёртостью не заметив действительно толерантного решения, что априори значит для меня много больше “победы” кажущейся персональной правоты.

Не люблю слова “победа” в приложении к Знанию. Ибо Познание Мира заключается в сложении, а не разделении наших интересов и знаний; не в господстве чьего-то Личного Мнения, навязанного прочим с ‘непокобелимой’ уверенностью в собственной правоте — но в паритетном совещании ( не споре! ) и согласии мыслящих.

Мы неизбежно меняемся и развиваемся, “хотим мы этого или нет”. Что за некой эмоциональной зашоренностью или скудностью знаний сегодня кажется единственно верным – завтра покажется смешным. Возможно, через какое-то время пойму – “оказионные полости”, как термин, официально применяемый в горном деле, лучше самостийного неологизма САП. Возможно, одновременно Юра отойдёт от привычного ему ( в силу профессионального образования ) слова – и решит, что САП во всех отношениях точнее. И благозвучней. Интересно, как будем мы относиться к аргументам друг друга в этом случае…

Конечно, здесь Читатель может спросить: а на хрена вообще нужно это деление/классификация? – что оно даёт??? Может, кроме желания как-то прославиться, выделиться средь прочих, за ним и нет ничего?… Вполне разумно решив, что подобное деление абсолютно бессмысленно и пользы никакой не несёт. Иной, заморочившись своей системой представлений, обвинит нас с Юрой в неточностях и несоответствиях,– третий ехидно заметит, что о какой классификации можно говорить, коль каждый объект Подземли уникален и самостен,– эти два болтуна-теоретика даже меж собой не смогли прийти к единому выводу… По поводу тех же храмов Лалибелы. За двое суток непрерывного мозгового штурма и десятки лет предидущего спелестоподготовительного периода.

...Тем не менее, теоретическая спелестология – не столь казуистическое или изначально бессмысленное занятие, как может показаться.

Просто она ещё очень молода.

И рождается на наших глазах.

Нашими руками и управляющими их движениями извилами серого вещества.

И как всякая молодая наука, не может не нести в себе развивающих её противоречий.

А также неизбежных споров. “Нравится это кому, или нет” — дело десятое.

По сути, до В. М. Слукина никто не занимался серьёзной систематизацией подземных искусственных полостей. Попытки, что имели место быть или как-то заявлялись в отдельных археологических, спелеологических иль исторических работах — в лучшем случае интересная тема для беседы меж “разнонесогласных”; в прочих “никакого слова не стоят – даже бранного”. Можно считать, что их не было. Ибо классификация, сделанная в минуту прикола по ходу размышления над совсем иной темой — не предмет разговора. Тем более, когда составитель её ни разу в жизни не ступал в описываемые объекты.

О классификации Слукина можно говорить всерьёз. Хотя бы потому, что она-то и вызвала вначале мою, затем юрину попытки самостоятельно разобраться с этой проблемой. Об излишней громоздкости и сложности её я сказал,– как дал понять принципиальную ограниченность, вызванную, в первую очередь, профессиональным интересом Всеволода Михайловича. Зачем же я возвращаюсь к оставленной, как бы, теме? А вот почему: Принципиальное неприятие её мной и Юрой ( как и недовольство созданными “в противовес” собственными системами ) вызвало к жизни нашу общую работу. В результате которой на свет появилась классификация ГД: по-своему незавершённая,– но представляющая хоть какой-то осознанный шаг вперёд в нашем понимании структур и связей Подземного Рукотворного Мира – что есть Мир Природы одновременно. Классификация достаточно простая, ёмкая, и ясно показывающая эти связи. Это к вопросу о смысле подобных занятий. И о неизбежных наших спорах, расхождениях,– В результате толерантного отношения к которым и складывающего наши знания сотрудничества следует Приближение к Истине.

По сравнению с нашей системой классификация В. М. Слукина – что картина лесного массива, в которой за многократными изображениями каждого дерева со всех сторон не то, что леса не видно – теряется смысл всей этой живописи. И в тоже время такая картина – высокий полёт истинно интеллектуальной мысли, что может позволить себе лишь действительное светило в мире подземной тьмы. Замечательная тренировка воображения, заставляющая думать и размышлять. И пытаться рисовать своё. Более близкое, более подземлёное. [ «Крайне не лишне напомнить опять: ползать рождённый не может летать…» ]

При знакомстве с классификацией Слукина иной воскликнет: – Да я, мол, таких теорий/систематизаций хоть десять за пять минут нанесу!.. Несите, родимые. Лопатами и вилами, монографиями и диссертациями,– Больше – не меньше. Глядишь, чему-нибудь научимся друг у друга. И поднимемся ещё на одну ступеньку в понимании нашего загадочного ( по собственному неразумению ) мира. Сотворив его подлинную картину — пред которой наша с Юрой работа будет выглядеть детским рисунком. Сажевыми граффити на стене древней каменоломни, что говорят нам так много о временах, канувших в лету.

Конечно, теоретические построения Всеволода Михайловича – “вещь в себе”. Но это очень славная вещь. Подлинная Наука тем и отличается от конкретного “прикладного знания”, что не только может – ОБЯЗАНА позволять себе подобный полёт мысли. Точен он или нет, имеет практическую ценность — не столь важно. Ибо прежде чем выпендриваться за штурвалом авиалайнера, нужно научиться летать. Прежде чем делать какие-то абсолютно значимые выводы – дайте своей мысли свободу полёта. Хотя бы учебного. Глядишь, и думать научимся...

Лишь способный представить полную картину нашего спелеомира способен ощутить и воспринять его целиком. Способен очувствовать, как себя,– постичь все его загадки и тайны. Дано это “простому смертному спелестологу” или нет – не предмет разговора. Но стремиться к этому можно. Главное, не пытаться перебирать песчинку за песчинкой, рассматривая и изучая их поштучно со всех сторон — коль поставил себе целью постичь Пустыню. В каждой капле воды отражается Океан. Допусти для начала, что все песчинки пред Пустыней равны – и нет средь их многообразия “более равных” и “менее равных”.

Если кто полагает, что спелестологические объекты каким-то образом делятся на “важные” и “не важные”,– поверьте: он жестоко заблуждается. Ибо в спелестологии “по определению” все объекты равно важны, равно достойны изучения,– хотя бы ради осознания их сходств и различий, методик создания,– в конце концов, постижения мышления этноса, что оставил нам свои рукотворные полости.

По той же причине невозможно однозначно разделить подземные искусственные объекты на “спелестологические” и “неспелестологические”, исходя лишь из их времени существования иль “оприходованности” и “неоприходованности” в наше время: множество “чисто спелестологических объектов” ( например: каменоломни, съедаемые карьерами или обрушившиеся, замытые глиной и паводковыми грунтами до полного своего современного непосещения ) переходят в “спелестологические нети”, ибо посещение их более невозможно; но точно также невозможно в наше время посещение земляных жилищ кроманьонцев – представляющих, тем не менее ( судя по изучаемым археологами остаткам ) явный “теоретический спелестологический интерес”, как реальные объекты “жилого сектора ПАС”. Во многих пещерных городах ( что являются спелестологическими объектами ПАС того же жилого вида ) в наше время продолжают обитать люди,– в иных действуют музеи, промышленные предприятия. Есть также достаточно примеров, когда современная промышленность или хозяйственные службы “захватывают” изученные спелестологами ПАС и ПГВ – или когда объект, что ещё вчера притягивал диггеров и вызывал брезгливое отвращение у спелестологов, выводится городскими коммунальными или военными службами “в хозяйственный заштат” ( бомбоубежища, подвалы снесённых домов, “обрубленные” выходы со станций метро, части их тоннелей, разрушившиеся городские коммуникации ) — а значит, становится спелестологическим.

Как уже было сказано, кое-то из спелестологов с нетерпением ждёт прекращения добычи молибдена в Тырнаузском руднике, дабы внести его в список “спелестологических гигантов класса ПГВ”. Но почему — не сейчас?.. Разве не менее велики и достойны спелестологического уважения современные угольные шахты, опускающиеся на три километра под поверхность Земли ( глубины, в принципе недостижимые в вертикальной спелеологии ),– четырёхкилометровые золотые и алмазодобывающие рудники Южной Африки? Кто сможет провести однозначную “границу жанра”?...

Какой-нибудь подземный объект, что лет десять назад казался неинтересным и “выпадающим” из “спелестологического интереса”, в наше время по воле журналисткой публикации может стать “более, чем модным” и вызвать нескончаемый поток любопытствующих дилетантов. Как, к примеру, произошло с керченскими склепами, что в семидесятые годы спелестологам были просто-напросто безразличны; ныне – “не просто модны”. С тоннелем под проливом Невельского, что строили сталинские зэки, в те же семидесятые и шестидесятые годы, когда исследование его остатков было ещё делом возможным, в спелестологии была “полная официальная запрещёнка” – и не занимались в те годы спелестологи тоннелями столь недавнего происхождения: моды не было. Каменоломни, пещерные города и храмы казались много интересней. Теперь “мода пришла”. Публикация за публикацией, экспедиция за экспедицией...

Да только исследовать нечего — время упущено, всё развалилось и рухнуло. О необходимости тщательного спелестологического изучения естественных пещерных жилищ наших предков, как и изучении опыта жизни людей в снежных пещерах, мной сказано было немало.

Вывод: чтобы “трагически не облажаться”, любая подземная классификация или общее поле наших подземных интересов неизбежно должны не только включать “зримо спелестологические на данный момент объекты”, но и заведомо перекрывать их, захватывая пограничные варианты. Не брезгуя тем, что некоторым представляется “как бы не модным”. Морочное и вредное понятие “мода”. Что от ограниченности нашей проистекает, от зашоренности. От страха заявить себя, как исследователь недозволенного или непопулярного объекта,– научной темы, не сулящей “гражданских пряников” и славы. Конечно, у каждого из нас возникают свои пристрастия и привязанности – на неком этапе жизни, вскоре сменяясь другими; но бывает, что какой-то спелестолог “привязывается” к полюбившемуся ему типу полостей или одной-единственной Системе на всю жизнь. Самое незабавное: в этом случае тем более небрежение прочими полостями ( хотя бы на уровне литературного любопытства ) может сыграть с ним весьма неприятную штуку. И дело даже не в интеллектуальной ограниченности, коей он себя подвергает < это, в конце концов, личное дело >, в первую очередь в том, что одного Зова Подземли для того, чтобы ощутить полное с ней единение и контакт, физиологически мало. Как мало одних профессионально-технических знаний для того, чтобы считаться полноценным и стоящим спелестологом.

Мир Подземли – огромен, един и неделим; множество видимых и неосознаваемых связей складывают его. От геологии давно ушедших эпох через историю людского Мастерства к эзотерическим связям нашего времени, всему богатству индивидуального восприятия подземного пространства, многообразию научной и социальной значимости, спелеокультуре и спелеотворчеству.

Цитата из У. Холидея – замечательного американского спелеолога средины двадцатого века, директора Спелеологического надзора Запада США, медика по образованию и писателя по призванию , вслед за Мартелем и Кастере осмыслившим влекущий нас под землю ЗОВ – и пришедшим к следующим выводам:

«В исследовании пещер нет места для сенсаций. [ … ] Завоевание новых рекордов играет некоторую роль — все мы хотим знать, какая пещера самая глубокая или самая длинная,– но большинство исследователей пещер Запада считают, что завоевание рекорда должно стоять на втором месте после других целей. Оно должно быть только приправой к жадному интересу, пронизывающему каждый поход в пещеру, как бы доступна она ни была. В конце концов, высшее удовлетворение от исследования вытекает из сознания, что благодаря систематическому обследованию наших пещер мы действительно их знаем. Это удовлетворение сохраняется и тогда, когда мгновенное радостное волнение от случившегося рекорда давно забыто, заслонённое чьими-то новыми достижениями. [ … ]

Некоторые из описанных мной пещер совершенно неизвестны рядовому читателю. И всё-таки это именно те пещеры, о которых исследователи вспоминают с тоской, лёжа вокруг костра после успешного дня под землёй или сидя на “больших сборах” в уютной домашней обстановке, далеко от всяких пещер. Другие упомянутые в книге пещеры могут показаться совсем незначительными – но они представляют специальный интерес для учёных. Говорится и о пещерах, известных широкой публике своей красотой и своеобразием. Каждая из этих пещер имеет право на своё место в спелеологии.»

К сказанному пятьдесят лет назад мне добавить практически нечего.