Спелео

«Теоретическая спелестология»

«Но имена тех, кто...»

Как во всякой отрасли человеческого естествознания, у спелестологов были свои предтечи. Кто-то вполне осознанно обращал внимание на таинственные заброшенные подземелья; иные устремлялись в рукотворные подземные ходы в поисках сокровищ. Кто-то спасался от набегов врага или от существующей власти,– здесь большого отличия от отношения к естественным пещерам не было. ( В принципе, человеческое любопытство никогда не делило пещеры на “искусственные” и “естественные”; отсюда трудность точного прочтения ряда исторических и географических источников: “пещерами” именовались и те, и другие. ) Тем не менее, уже в древности появились своего рода специалисты-спелестологи: профессиональные грабители старинных захоронений и искатели кладов. С точки зрения как морали, так существующих в науке представлений эта публика “слова доброго не стоит” – тем не менее, их интерес был прикован к изучению именно заброшенных рукотворных пустот, и зачастую они занимались поиском и вскрытием этих пустот на весьма профессиональном уровне. В принципе, в каждом спелестологе таится кладоискатель. А потому назовём нашу предтечу “стихийными спелестологами” – оставив словечко “дикий” совковой спелеолексике.

Впервые в истории государства Российского серьёзное внимание на заброшенные подземные ходы, существующие на территории Московского Кремля, обратила царевна Софья Алексеевна. В 1682 году она посылала в подземный Кремль дьяка Большой казны Василия Макарьева. Макарьев обследовал доступные подземные ходы и составил их описание, в котором, в частности, утверждал, что прошёл ходом от Тайницкой башни до Собакиной через весь Кремль; по пути видел две палаты, заставленные сундуками до самых сводов. Получив отчёт, Софья дальнейшее посещение подземелий запретила до своего особого указа.

Осенью 1718 года походом дьяка Макарьева заинтересовался пономарь церкви Иоанна Предтечи Конон Осипов. Он обратился с прошением к главе тайного приказа князю Ивану Фёдоровичу Ромодановскому. «Недолго думая, князь Ромодановский велел дьякам осмотреть тайник с пономарём. Дьяки же, Василий Нестеров и Яков Былинский, спихнули грязную работу на подьячего Петра Чичерина

Конон Осипов начал поиски с Тайницкой башни, где и нашёл вход в подземную галерею, а дальше случилось вот что: “[ … ] и оный подьячий тот выход осмотрел и донёс им, дьякам, что такой выход есть, токмо завален землёю. И дали ему капитана для очистки земли и 10 солдат; и оный тайник обрыли, и две лестницы обчистили, и стала земля валиться сверху, и оной капитан видит, что пошёл ход прямой, и послал отписку, чтобы дали дьяки таких людей, чтоб подвесть под тое землю доски, чтобы тое землёй людей не засыпало. И дьяки людей не дали и далее идти не велели, по сю пору не исследовано”. В декабре 1724 года Конон Осипов, не оставивший надежды проникнуть в подземные палаты с загадочными сундуками, подаёт “доношение” в Комиссию фискальных дел:

“Есть в Москве под Кремлём-городом тайник, а в том тайнике есть две палаты, полны наставлены сундуков до стропов. А те палаты за великою укрепою, у тех палат двери железные, попереч чепи проемные, замки вислые, превеликие, печати на проволоках свинцовые, и у тех палат по одному окошку, а в них решётки без затворок. А ныне тот тайник завален землёю за неведением, как веден был ров под Цехгаузный двор, и тем рвом на тот тайник нашли, на своды, а те своды проломали, и проломавши, засыпали землёю накрепко. [ … ] А ныне в тех палатах есть ли что, или нет, про то он не ведает.”

Из Комиссии фискальных дел доношение пономаря Конона Осипова попало в Сенат, последний доложил о нём императору. Пётр I начертал на доношении: “Освидетельствовать совершенно”, и бумага отправилась к московскому генерал-губернатору. Тот, получив распоряжение, развёл руками, однако дал Осипову арестантов для расчистки тайника и приставил к нему архитектора для наблюдения за работами

Найдя ход у Тайницкой башни сильно разрушенным, Конон решил попытать счастья в Собакиной башне. Но здесь его поджидали неудачи на каждом шагу. Во-первых, спуск в подземелье оказался загорожен столбом Арсенала. Пришлось выломать дыру в стене потайной лестницы, что вела вниз с первого этажа – разумеется, это вызвало неудовольствие наблюдавшего за работами архитектора. Во-вторых, всё подземелье, как и начало хода, по которому прежде шёл дьяк Макарьев, было залито водой из родника. При этом четырёхметровые стены башни оказались подмыты почти на метр. Арестанты вычерпывали воду, ремонтировали стены, и только после устройства колодезного сруба Осипов смог заняться тайником. Пройти по тайному ходу можно было только на пять метров, далее вставал столб Арсенала. Пономарь собирался пробить узкую брешь в замуровке у самой кремлёвской стены. За арсенальным столбом тайник должен быть засыпан землёй, а дальше путь по нему свободен, считал пономарь. Но архитектор, опасаясь повреждения стены Кремля [ в этом месте более, чем пятиметровой толщины кирпичная кладка ], приказал пробивать брешь посредине столба [ повреждения при этом Арсенала он, по-видимому, не опасался: вот такие загадки архитектурной психики… ]. Выполнив эту работу, Конон упёрся в монолитный камень: никакого хода за закладкой не было… [ Объяснение тому нашёл в 1931 году И. Я. Стеллецкий – в том месте, куда был впендюрен опорный столб Арсенала, ход поворачивал. Если бы Конон копал без дурацких советов постороннего архитектора, он бы не промахнулся – прим. Автора. ] “И той пробивке срединою было полхода и больше, а мне в том архитекторском запрещении и вице-губернаторском непозволении учинялось продолжение немалое, а мне причитали в вину и отказали”,– жаловался Конон Осипов.

С новым “доношением” Осипов обратился к правительству через десять лет, в мае 1734 года. Просил он дать ему “повелительный указ, чтобы те упомянутые палаты с казною отыскать, дабы напрасно оный интерес не пропал втуне, потому что он, пономарь, уже при старости”. Работу Осипов собирался начать “вскорости, чтобы земля теплотою не наполнилась, и к той работе дать ему из Раскольничьей комиссии арестантов 20 человек беспременно для оного дела”. Сенат потребовал от пономаря точно указать, “в каких именно местах те поклажи имеются”. [ Как будто это можно было сделать!.. ] За десять лет Конон Осипов не раз пытался представить себе, как шёл подземный ход от Тайницкой к Собакиной башне и где его можно перехватить, поэтому поиски тайника он решил вести сразу в нескольких местах: у Тайницких ворот, в Тайницком саду близ Рентареи, за Архангельским собором, против колокольни Ивана Великого. Опасаясь вмешательства архитектора, Осипов пишет: “А ежели я учиню градским стенам какую-то трату, и за то повинен смерти”.» Проведённые раскопки результатов не дали – лишь за Архангельским собором нашлись каменные погреба. Разочарованные столь скромным итогом работ, кремлёвские власти запретили дальнейшие поиски подземного хода: словно в издёвку на тем, что “список Осипова” не был отработан и наполовину. Тем не менее, неугомонный пономарь через год вновь посылает в Сенат очередное прошение о продолжении работ...

Ответа на него Конон Осипов не дождался. Кто знает – не прерви кремлёвские власти начатые им перед тем работы, может, библиотека Ивана Грозного заняла бы положенное ей музейное место… Парадигма – штука серьёзная. “Как начнётся, так продолжится”: этой истине тысячи лет. Говоря эниологическим языком, начало любого деяния во многом кодирует его сущность. Наверное, потому вся история спелестологии в России — какая-то непрерывная череда противостояния козлиной власти и энтузиастов-исследователей. Но быть может, кодирована не спелестология — кодирована власть. От этой мысли не становится легче.

В 1894 году историк-архивист И. Е. Забелин опубликовал “доношения” пономаря с соответствующими “резолюциями” контролёров его раскопок. По мнению Забелина, в сундуках хранился архив Ивана Грозного.

Публикация вызвала много споров – часть историков с мнением Забелина была не согласна; часть предприняла самостоятельные архивные поиски и нашла много новых свидетельств в пользу его предположения. Например, А. И. Соболевский ( полагавший на основе своих архивных изысканий, что речь идёт о библиотеке Ивана Грозного ), указывал, что первое “доношение” Конона, попавшее к Петру I, не могло миновать царского обер-секретаря Алексея Васильевича Макарова, являвшегося сыном дьяка Приказа Большой Казны Василия Васильевича Макарьева ( когда Алексей был простым подьячим, он носил фамилию Макарьев ). Если б рассказ о путешествии его отца был пустым вымыслом, он не замедлил бы предупредить Петра. Но, судя по всему, о существовании сундуков с книгами он знал от отца – а потому резолюция Петра была столь однозначна. После публикации Забелина продолжить поиски библиотеки вызвался археолог, чиновник особых поручений при августейшем покровителе Императорского Исторического музея князь Николай Сергеевич Щербатов. Работы велись с мая по сентябрь 1894 года при особой поддержке московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. Раскопки шли крайне медленно потому, что все палаты и тайные ходы были заполнены землёй и глиной. Но – шли. И подземные полости открывались...

К сожалению, Щербатов не смог их закончить: из-за смерти Александра III и коронации Николая II раскопки отсрочили на неопределённое время; потом у казны не оказалось средств, потом революция, первая мировая война, новая революция...

Злой рок спелестологии торжествовал.

Впрочем, собственно спелестологии пока не было.

До её появления оставалось совсем немного.

XIX век закончился, и закончился период одиноких предтеч реальной спелестологии. Что на равных сочетает в себе архивные поиски и туризм, геологию, горное дело, архитектуру, историю, спелеологию — и Творчество. Являясь при том одним из социальных феноменов – того же уровня, что самодеятельная песня, рок-культура и, собственно, туризм.

Согласно М. Сохину, в развитии отечественной спелестологии ХХ века можно выделить три периода, два из которых сильно персонифицированы. И здесь просто нельзя не привести имена тех, кому современная спелестология обязана своим рождением.

Конечно, каждый из нас шёл к изучению рукотворных пещер своим путём и сам выбирал этот путь – по моему личному глубокому убеждению, руководствуясь в своём выборе не столь “сторонним влиянием”, сколь внутренней мотивацией. Проистекающей от пресловутого Зова Подземли и своего персонального очувствования этого Зова, читал-ли при этом книги, слушал лекции или внимал старшим товарищам — не так важно. Ибо окружает нас неизмеримое количество информации, и столь же неисчислимы всевозможные влияния со стороны; но сколь бы их ни было – мы всегда сами определяем, что или кого нам слушать. Куда идти и что делать. “Нет учителей, есть Ученики”,– полагают даосы. “Желающий слышать — да слышит”. Однако, даже самые лучшие твои устремления и таланты сгинут втуне, коль не будет в Мире какого-то маячка – пусть не сильнее искорки во тьме – но указующего нам на Возможность.

Не будь Галилей знаком с идеями Коперника, и не получи к тому времени распространение подзорная труба – сделал бы он свои открытия?.. Известная притча о Наполеоне кончается фразой ангела, показывающего в этот момент на сапожника: «Вот самый великий полководец всех времён и народов… Но он об этом не знает.» В мире, где не видно звёзд, невозможно стать астрономом. В стране, где нет пещер или информация о них проходит под грифом “совершенно секретно”, нет места настоящей спелеологии. А потому вдвойне значимы для нас имена тех, кто в годы полного мрака делился с окружающим миром искорками своих знаний. Светом своей души. Ибо грош цена всем твоим внутренним устремлениям, коль нет свободы выбора Пути. Которая немыслима без должных маяков-ориентиров. Что равнозначны Возможности Выбора.

Здесь я попробую рассказать о таких людях. И о том, чем обязана им история спелестологии.

Начало века + сороковые годы. Этот период связан с исторической, литературной и интенсивной спелеопрогрессорской деятельностью И. Я. Стеллецкого,– с работ которого ведёт своё начало спелестология, как независимая от спелеологии ветвь подземно-исторических и археологических исследований, включающая туристическое пребывание под землёй. Вообще об Игнатии Яковлевиче хочется ( и должно! ) говорить и писать очень много,– может, хотя бы для того, чтоб как то компенсировать годы официальной немоты в отношении этого Имени — но данное моё повествование, как уже предупреждалось, слишком частно для такого рода исторических отступлений. Тем более, что по сравнению с иными его биографами мне пришлось бы пользоваться вторичной информацией, что, конечно, не вполне “комильфо”. А потому просто процитирую несколько моментов из замечательной статьи «ВОИНСТВУЮЩИЙ ПОДЗЕМНИК», написанной историком-архивистом Таисией Михайловной Белоусовой для книги «Тайны Подземной Москвы» – дополнив их информацией частного рода.

Вначале – небольшая цитата из сообщения Алексея Митрофанова, полученного мной по интернету:

«И. Я. Стеллецкий родился 3 февраля 1878 года в глубокой провинции – селе Григорьевка Александровского уезда Екатеринославской губернии. Отец – сельский учитель (но при этом дворянин). Мать – попова дочка. Образование – церковно-приходская школа, затем Харьковский духовный коллегиум, после духовная же семинария и Киевская духовная академия. Особые успехи – в иностранных языках, в литературе, в пении и рисовании. В 1905 году Игнатий Яковлевич защитил диссертацию по теме "Преобразование учебных заведений в 60-е годы XIX столетия" и был произведен в кандидаты богословия. Из предложенных ему на выбор двух мест службы (Америка и Палестина) он, конечно, выбрал Палестину. Ведь уже тогда Стеллецкого интересовала древняя история. И он поехал в город Назарет преподавать историю и географию в русско-арабской семинарии. Там он постоянно посещал раскопки (Иудея, Турция, Египет, Сирия), сам иногда в них участвовал, писал о них научные статьи и вскоре понял: надо менять профессию. К счастью, у него хватило сил, и, несмотря на возраст (без малого 30 лет) и завидные успехи на старом поприще, он начал жизнь сначала. В 1907 году Игнатий Яковлевич Стеллецкий поступил в Московский археологический институт. Новая карьера была еще стремительнее предыдущей. И в предреволюционном справочнике "Вся Москва" ему в отличие от большинства московских жителей посвящено немало строк:"Стеллецкий Игн. Як. учен. археол. Крымский пр. 3. Т. 17 – 76. Делопроизвод. Моск. арх. Мин-ва Юстиц.; Действ. чл. Имп. Моск. Археологич. О-ва; Археологич. Инстит. им. Имп. Николая II; Женск. Учил. Коммерч. наук А. М. Мансфельд; Чл. Правл. Росс. О-ва "Турист"". Однако наступила революция, и у титулярного советника, коллежского асессора и кавалера ордена Станислава третьей степени Игнатия Яковлевича Стеллецкого реквизировали хамовническую квартиру, а архив с библиотекой куда-то вывезли. И по второму разу приходилось все начинать сначала. На этот раз почти в пятьдесят лет. Он нашел себе жилье другое и гораздо менее комфортное – квартирку в доме № 58 по улице Большой Никитской. Но это была не беда, ведь Игнатий Стеллецкий все равно проживал в другом времени, другом мире…»

А теперь слово Таисии Михайловне:

«Историки часто упрекают этого человека в невысоком профессионализме, в том, что его “раскопочная” деятельность не всегда преследовала научные цели, а начатые работы не доводились до конца…» — пишет Таисия Михайловна.

Замечу на это, что упрёки современных геологов и историков, знакомых с деятельностью Стеллецкого-археолога лишь по газетным статьям двадцатых годов, не всегда справедливы. Научные работы Игнатия Яковлевича в разное время сумели оценить академик Ф. И. Успенский, археологи Н. С. Щербатов, В. А. Городцов и многие другие. Исследование подземных сооружений древности всегда было связано с огромными трудностями; Стеллецкий был вынужден оставлять начатые работы в тех случаях, когда против них выступали власти или домовладельцы. Почти все тайники и системы подземных ходов можно было исследовать только после расчистки, на которую требовались большие деньги,– их археолог не имел. “Поддержка” же власти ( в редких случаях, когда она номинально имела место против своеобычных запретов и ограничений ) была столь эфемерной, что всерьёз говорить о ней не приходится. По возможности он делал обмеры, зарисовки, составлял схемы, фотографировал найденные сооружения и описывал находки; прибавить к этому можно просто неизмеримое количество отобранных в архивах документальных свидетельств — кто из современных исследователей Подземли может похвастаться хоть десятой долей такого рода результатов своей работы, достоин соответствующего уважения. Что же до газетных статей и публикаций Лишь недалёкий и наивный человек может в наше время всерьёз полагать, что научная статья и газетный очерк – одно и тоже. Весь мой личный опыт сотрудничества с прессой однозначно свидетельствует: если редактор в предложенной статье встретит незнакомое слово – оно будет вычеркнуто. Если понятие или термин ему знакомы, но он полагает их неизвестными читателю с интеллектом кухарки – результат будет тот же. “Шибко умные” рассуждения отправятся следом. Коль покажется, что “недостаточно увлекательно” – “увлекательной ахинеи” вне воли автора будет добавлено столько, что хоть вешайся. Или снимай подпись – если, конечно, тебе предоставят такую благую возможность. Безусловно, всё выше сказанное относится и к стилистике статьи. И если некий бодренький наивняк всерьёз вещает, что в газетной статье можно охватить весь спектр излагаемой темы, чего-то не упустив и не скруглив какие-то не вполне очевидные понятия — это не “наивняк”. Это либо отъявленный лжец, либо больной болезнью Дауна.

Можно возразить: раз пресса гарантированно испоганит представленный тобой материал – не суйся со своим бисером к свиньям… А сунулся – не плачь и отвечай за последствия. Да только если не опускаться до личного сотрудничества с прессой, она сама начнёт писать о тебе и твоих исследованиях — при том тем языком и то, что сочтёт нужным. “И мало не покажется”. Так что приходится. Хотя бы оттого, что научная статья рассчитана на любопытство коллег-профессионалов; но ведь откуда-то должно рекрутироваться следующее поколение исследователей и твоих потенциальных помощников? Умный человек никогда не судит по популяризаторскому изложению об истинном уровне пишущего. Как и не пытается черпать действительно значащую информацию из газетных статей и телеящика. Ибо Божий дар и яичница – вещи несопоставимые в принципе.

Возвращаюсь к строкам Таисии Михайловны: «Сорок лет жизни, отданные подземному миру Москвы, стоят немалого. И в то время, когда другие исследователи, обескураженные отсутствием значительных результатов, отходили в сторону, Игнатий Яковлевич продолжал своё дело.

Подземные сооружения древности привлекли внимание Стеллецкого в 1905 году во время работы в Палестине, куда он попал после окончания Киевской духовной академии. “В мире не найдётся уголка, столь богатого пустотами, как искусственными, так и природными, как Палестина. Палестинские пещеры уже с отдалённых времён троглодитов служили местом обитания человека. Позднее, с развитием культуры, для той же цели человеком высекались в скалистой почве Палестины искусственные гроты, подземные ходы, целые удивительные города, как знаменитая Петра Аравийская”,– писал Стеллецкий. За два года ему удалось познакомиться с библейскими пещерами Заиорданья, тоннелями и каменоломнями Иерусалима, подземельями Константинополя, Александрии, Испира и других городов Востока.

В 1907 году, поступив в Археологический институт, Стеллецкий поселился в Москве. А год спустя его заинтересовали её средневековые тайники. Заниматься их изучением можно было лишь “под флагом” какого-либо научного общества. Игнатий Яковлевич вместе с единомышленниками создал комиссию “Старая Москва”. Через два года в комиссии возникли разногласия. Большинство историков считало, что надо заниматься наземной Москвой. Пытаясь привлечь внимание учёных к подземным древностям, в 1911 году И. Я. Стеллецкий выступил с докладом “Подземная Россия” на XV Археологическом съезде в Новгороде. «Установив содержание понятия “подземная Россия” – всякого рода подземные сооружения не ритуального характера,– референт И. Я. Стеллецкий отметил обильное равнодушие археологов к такого рода монументальным памятникам русской старины ввиду особенно большой их научной ценности»,– указывалось в “Трудах” съезда.

Увы, Игнатий Яковлевич не дождался поддержки археологов, а член комиссии “Старая Москва” И. К. Линдеман в ответном выступлении даже упрекнул докладчика в том, что тот “дерзает посылать археологов туда, куда раньше лишь каторжников посылали”. Всё это заставило Стеллецкого заняться созданием научного общества, которое должно было исследовать преимущественно подземные сооружения.»

Через какое-то время усилиями Стеллецкого вот она: реальная польза от доступной широкому кругу общественности “газетной публицистики” – против сотрудничества со специальными научными изданиями, редакция которых зачастую “весьма определённо ангажирована” и может бойкотировать статьи неугодного очередной “научной моде” автора при Московском обществе по исследованию древностей была создана Комиссия по изучению подземной старины. Председателем её стал И. Я. Стеллецкий; товарищем председателя ( официальное тогдашнее именование секретаря, или первого заместителя ) Е. А. Мансфельд; членами правления – С. А. Глазунов и Н. А. Александров.

«В первый год существования Комиссия занималась только подземной Москвой. Поиски в архивах документов, в которых упоминались бы тайники, были почти безрезультатны. Военные и гражданские тайники являлись государственной либо фамильной тайной, и сведения о них никуда не заносились. Члены Комиссии начали собирать предания, легенды, слухи, свидетельства очевидцев и проверять их. При этом нашли подземные галереи из Круглой ( Многогранной ) башни Китайгородской стены, из Тайницкой башни Симонова монастыря, из бывшего дома князя Д. М. Пожарского. Затем были обследованы подвалы зданий XVI-XVIII веков, где обнаружились замурованные арки. Две из них, в церкви Гребневской Божией Матери и в доме Консистории, вскрыли. За замуровкой оказались ходы, накрепко забитые окаменевшей глиной и землёй. Обследовать их можно было только после расчистки, для чего требовались немалые средства, но Комиссия их не имела. Тем не менее, встреченные трудности не остановили энтузиастов. День за днём, вооружённые лишь свечами и заступами, эти люди проникали в заброшенные подземелья, и, как бы вознаграждая исследователей за труды, подземная Москва открывала свои тайны...»

«В последующие годы поиски тайников в Москве продолжались, но всё чаще члены Комиссии ( в основном И. Я. Стеллецкий ) выезжали в другие города для осмотра найденных там подземных сооружений древности. Это позволило изучить слухи под псковской крепостной стеной, ход из замка Плеттенберга в Риге, загадочные подземные палаты со множеством человеческих черепов в Торжке и др. В то же время Комиссия собирала сведения о памятниках подземной старины со всех концов российской империи. Эти материалы должны были войти в сборник “Подземная Россия” ( издать его не удалось ). В 1916 году с отъездом Стеллецкого на Кавказский фронт Комиссия прекратила своё существование.» «Сразу после октябрьской революции, когда Игнатий Яковлевич находился на Украине, его квартира в Хамовниках была разграблена, а архив с документами Комиссии по изучению подземной старины вывезен неизвестно куда . Вернувшись в столицу в конце 1923 года, Стеллецкий задумал восстановить хотя бы часть пропавших документов и обратился в ГПУ с просьбой разрешить ему продолжить изучение тайников. В ответ ему сказали: “В Кремль мы вас не пустим, а вся Москва – ваша”. Но последнее не соответствовало действительности. Здания, занятые правительственными учреждениями, военными организациями, банками, всевозможными конторами, да и ряд жилых домов оказались недоступны для исследователя. И всё же ему удалось найти подземные галереи под Сухаревой башней, домом Брюса, во дворе дома Юсупова. В 1920-е годы археолог часто получал информацию о подземных тайниках от А. М. Васнецова, Н. Д. Виноградова, М. И. Александрова и других членов комиссии “Старая Москва”. На заседаниях этой комиссии Игнатий Яковлевич не раз выступал с докладами, посвящёнными истории московских подземелий и ходов, за что был удостоен шутливого звания “воинствующего подземника”, которому «даже моста старый свод мерещит в землю тайный ход».

В 1933 году при Московском отделении Государственной академии истории материальной культуры имени Н. Я. Марра создаётся Комиссия по строительству метрополитена. Одной из задач Комиссии было изучение памятников подземной старины, встреченных на пути трасс метро. Стеллецкий получил пропуск, дававший ему право посещения тех шахт метро, где велись земляные работы. В этом же году в московских газетах появились статьи, авторы которых утверждали: строительство метрополитена доказало, что “подземная Москва” – миф. В защиту “мифа” выступал один Стеллецкий. «Стремительные темпы ведения работ метро устраняют возможность тщательного и кропотливого исследования встреченных сооружений древности. [ … ] натыкавшиеся на них рабочие не отдавали себе отчёта в их научной ценности и значимости и потому никому вовремя не давали знать о таких открытиях, как не заслуживающих, по их мнению, внимания. На упрёк, обращённый к рабочим на местах, всегда следовал ответ: нам никто не сказал, что это интересно или нужно. При проходке тоннеля метро через кладбище у башни Кутафьей встреченные погребения не могли, конечно, замедлить темпа работы. Я дежурил ночью. Один цельный гроб велел откопать. Пока осматривал другой, первый был растащен крючьями, а череп из него, с волосами, усами и бородой, вызвав огромный интерес, пошёл гулять по рукам, пока не исчез бесследно. Этот случай красноречиво свидетельствовал о том, что даже личное присутствие исследователя не всегда могло гарантировать сохранность находок. Неудивительно, что погиб редчайший экземпляр захоронения [ ... ] вместе с обломками гроба он был вывезен на свалку. [ ... ] на территории грандиозного Дома Совнаркома проходил подземный ход, начало которого было мной открыто в доме В. В. Голицына. При работах по закладке шахты были обнаружены две параллельные стены из массивных дубовых брёвен. Управление метро охотно выделило рабсилу для раскопок. На пути, однако, встали выемки строительства. Интересы последнего, конечно, были превыше всего, и работы по раскопкам были прекращены»,– писал археолог редактору журнала “Вестник знаний”.

При поддержке начальника Управления государственного строительства по сооружению метрополитена П. П. Ротерта Стеллецкий подготовил инструкцию для рабочих и план создания музея “Подземная Москва”. Поскольку Метрострой не имел лишних помещений, все экспонаты музея разместились в небольшой квартире Игнатия Яковлевича на улице Герцена.» После смерти Стеллецкого его вдова бережно хранила эту коллекцию много лет, лишь в начале шестидесятых годов передала в дар одному из павильонов ВДНХ ( по непроверенным сведениям – в павильон Землеведения; по другим – Строительства и Архитектуры). Дальнейшая судьба экспонатов никому не известна.

Несмотря на полное равнодушие городских властей и организаций, ведающих в то время наукой и культурой, И. Я. Стеллецкий постоянно обращался во все возможные инстанции, ставя вопрос об использовании подземных сооружений древности и ссылаясь при этом на опыт Парижа, Рима, Лондона – против которого: “Везде и всюду [ у нас, в Москве ] подземелья временем и людьми приведены в состояние если не полного, то очень большого разрушения. Общей участи не избежал и Кремль, и потому нельзя обольщать себя мыслью, что достаточно открыть один ход и по нему уже легко пройти подо всем Кремлём, если не подо всей Москвой. В действительности, путешествие по Подземной Москве – скачка с препятствиями, притом весьма существенными, устранение которых потребует больших усилий, времени и средств. Но всё это ничто в сравнении с возможным идеальным результатом: очищенная, реставрированная и освещённая дуговыми фонарями подземная Москва явила бы из себя подземный музей научного и любого интереса [ … ]” Это, да и многие другие обращения И. Я. Стеллецкого остались без ответа. Тем не менее, при помощи немногих своих сторонников из числа признанных властью учёных и деятелей культуры, в тридцатые годы Игнатий Яковлевич публикует в журналах и газетах целую серию статей и очерков о Подземной Москве и о развитии “подземного строительства” в России. Целью которых было если не “достучаться” до намерено невидящей и не слышащей обращения автора власти — завербовать новых сторонников исследования подземной старины; найти и привлечь на свою сторону тех, кто мог бы в будущем продолжить подземные исследования в России. Конечно, в первую очередь эти очерки предназначались для молодёжи – что обусловило форму и манеру подачи материала. Кратко суть их можно было выразить лозунгом «Все в пещеры!» – с лёгкой руки журналистов ставшим популярным в те годы. “Общество пролетарского туризма” поддержало Стеллецкого; к сожалению, лишь на какое-то, не столь значительное время – ибо само вскоре было ликвидировано властью, “не на словах, а на деле” заботящейся о достойном досуге и отдыхе трудящихся… Но “дело было сделано”: несмотря на запрет дальнейших публикаций, к Стеллецкому потянулись студенты – будущие археологи и геологи; с ними и заинтересовавшимися туристами он предпринял несколько экспедиций по Подмосковью в поисках заброшенных подземных ходов и каменоломен.

По-видимому, с этих походов-экспедиций подмосковная спелестология может вести свой отсчёт-родословлю. Одним из пришедших к Стеллецкому был молодой геолог Борис Беклешов; под руководством Стеллецкого его группа впервые исследовала и описала Сьяновские каменоломни.

«Эти красочные рассказы строились как на основе фактических данных, так и на основе версий автора. Как правило, из редакции любой газеты статья попадала в НКВД, куда приглашали Стеллецкого. После обсуждения статьи нередко в ней оставались только сказочные версии. Однако Стеллецкий был согласен на появление в печати даже таких материалов. Он верил, что публикации привлекут внимание “новой советской общественности” к Подземной Москве и археологи смогут осуществить раскопки тайников. Да, тайными ходами заинтересовались… опять-таки сотрудники НКВД, которые попросили Игнатия Яковлевича составить план Подземной Москвы. Получив карты и планы, НКВД принялся замуровывать и засыпать подозрительные, с его точки зрения, подземные палаты и галереи. На публикацию же материалов Стеллецкого ( в частности, о раскопках в подземелье Угловой Арсенальной башни ) был наложен запрет. “Такие чувства остро переживал, пересматривая свои 10-летние бумаги о Подземной Москве, собираясь писать очередную докладную записку П. П. Ротерту о Подземной Москве с тем, конечно, чтобы даже она не была напечатана… Как никогда меня охватило раздражение, злость. С какой стати загублен мой научный век? Почему мне долгими годами зажимают рот и я ничего не могу напечатать о своих открытиях, которые, безусловно, наделали бы шум?!” – пишет он в дневнике. Стеллецкому оставалось надеяться только на то, что собранные им сведения пригодятся кому-либо в будущем. Из докладной записки археолога в НКВД известно, что к началу 1940-х годов он имел описательный и иллюстративный материал на 200 подземных точек столицы. Сюда входили подземелья-слухи и погреба с замурованными арками, заброшенные каменоломни и засыпанные колодцы, подземные ходы и старинные водостоки. Ещё 150 объектов Игнатий Яковлевич предполагал обследовать. [ … ] Долгие годы Игнатий Яковлевич мечтал написать книгу о Подземной Москве, в которой хотел обобщить всю собранную им информацию. Этой мечте не суждено было сбыться.»

В 1947 году был принят знаменитый Указ, поставивший любые подземные исследования в нашей стране – коль их не проводило соответствующее геологическое ведомство – вне закона.

На любую работу Игнатия Яковлевича был наложен полный и окончательный запрет. В 1949 году был принят “Закон о недрах”, зафиксировавший основные положения Указа “на законодательной основе”. [ Первая же фраза Закона предупреждающе гласила: «Недра нашей страны принадлежат государству…» ] В том же 1949 году на улице у Игнатия Яковлевича случился приступ инсульта. Потеряв равновесие, он упал, ударился головой о тротуар. У подъезда своего дома на Большой Никитской улице, где он прожил последние 30 лет своей жизни. В малюсенькой однокомнатной квартирке. Полгода Игнатий Яковлевич провёл, прикованный к постели – лишённый речи, лишённый возможности двигаться.

Из сообщения А. Митрофанова:

В результате этого удара Стеллецкий полностью потерял память. Он не мог сидеть, стоять, ходить, самостоятельно принимать пищу. То есть мог, но как бы не умел. Точнее, разучился. Он потерял способность говорить. И понимать, что говорят другие. Но вскоре почти все функции его организма вернулись. За исключением речевой. Стеллецкий не мог произнести по-русски ни одного слова. Пытался писать – безуспешно. Зато в его памяти полностью восстановился арабский – один из многих, некогда доступных ему языков, выученный последним. Пришлось нанимать переводчика. А Стеллецкий уже сознавал свое трагическое положение. И от отчаяния то яростно раскидывал все в своей комнате, распугивая проходящих по Большой Никитской обывателей громкими арабскими ругательствами, то тихо плакал, сидя на краю своей кровати. Спустя семь месяцев после несчастного падения его не стало.

В начале 1940-х годов он написал: "Похоронить меня завещаю без кремации на родной Украине, на Лысой горе, под г. Лубнами, в разрытой скифской могиле и водрузить каменную бабу с надписью: "Спелеолог Стеллецкий. 1878–194..." Похоронили Стеллецкого в Москве на Ваганьковском кладбище. Могила утрачена

После смерти Стеллецкого вдова бережно хранила три тома его научного наследия – дневники, письма, статьи, планы и описания раскопок, фотографии, собранные архивные сведения и главы так и не законченной книги. Одна из частей которой посвящалась поискам библиотеки Ивана Грозного. По сообщениям лиц, знакомых с этими материалами, Стеллецкий, в отличие от прочих исследователей, действительно мог знать, где возможно её местонахождение. Ибо из собранных им материалов такой вывод следовал однозначно. В начале шестидесятых годов, когда обстановка в стране изменилась и “спелестологию как бы разрешили”, вдова Игнатия Яковлевича передала два тома из трёх на хранение в ЦГАЛИ – тогдашний Центральный государственный архив литературы и искусства. Третий том, как особо ценный, был доверен для копирования ученикам и продолжателям Стеллецкого. Непонятным образом эта копия бесследно исчезла из архива ГКС ( группа краеведов-спелеологов; основана в 1961 году И. Ю. Прокофьевым ).

Собственно, ничего удивительного в том нет. Дело вовсе не в халатности людей – чего-чего, а халатности по отношению к бесценнейшей научной информации у учеников Стеллецкого не было. Свидетельством чему собранные ими весьма значительные архивы собственных исследований: как полевых, так и архивно-исторических. Что такое несанкционированный гэбэшный шмон, проводимый, как правило, в отсутствии хозяев, я знаю на своей шкуре. Подобным образом у меня из дома ( и квартир моих друзей ) несколько раз исчезали ценнейшие материалы – часть из которых не так давно “всплыла” в кругах, близких к лубянским архивам. Очевидно, недостающие части архива Стеллецкого искать следует именно там. В настоящее время в фонде И. Я. Стеллецкого, хранящемся в Российском государственном архиве литературы и искусства ( РГАЛИ, бывший ЦГАЛИ ), имеется лишь часть указанных в описи материалов. Как правило, это короткие записки, состоящие из нескольких строк, или копии статей и официальных писем, направленных автором в разного рода инстанции. Подробные описания подземных объектов, собранная о них архивная и иная информация, фотографии и планы подземных сооружений исчезли так же бесследно, как архив Комиссии по изучению подземной старины в 1919 году и личный архив Н. С. Щербатова. Согласно мнению официальных лиц, “среди предоставленных материалов их просто-напросто не было”. Каково верить в нашей стране заявлениям “официальных лиц”, знают все.

Согласно мнению учеников и друзей И. Я. Стеллецкого, а также его вдовы – все, указанные в описи материалы, БЫЛИ. Им веры больше. Далее цитирую Таисию Михайловну:

«Об исследованиях Стеллецкого вспомнили во время хрущёвской оттепели. В 1962 году при поддержке главного редактора “Известий” А. И. Аджубея в газете “Неделя” появляются главы из книги Игнатия Яковлевича. Эти публикации вызвали поток писем читателей, где повторялся один и тот же вопрос: будут ли продолжены поиски библиотеки? Год спустя в Москве была создана общественная комиссия по розыску библиотеки Ивана Грозного. В неё вошли историки, археологи, архитекторы, архивисты: С. О. Шмидт, М. Р. Рабинович, А. Г. Векслер, В. Н. Фёдоров, Н. Черников и другие. Возглавил её академик М. Н. Тихомиров. В том же году в Дирекции музеев Московского Кремля состоялись два заседания комиссии, определившей направления своей деятельности. Предусматривалось проведение архивных изысканий, изучение топографии Кремля и осуществление археологических раскопок. Вероятно, с помощью А. И. Аджубея удалось бы получить доступ в подземный Кремль. Однако с приходом к власти Брежнева Кремль вновь захлопнул свои ворота перед учёными. Не получив поддержки от руководства страны, комиссия вскоре прекратила своё существование. Сразу после этого к вдове Стеллецкого М. М. Исаевич обратилось несколько частных лиц, желавших получить дневниковые записи о раскопках в Кремле и третий том документальной истории библиотеки Ивана Грозного. В РГАЛИ попали первые два тома, судьба третьего неизвестна. В письмах к другу семьи Исаевич упоминала о загадочном квартиранте, который поселился у неё после долгих уговоров, а в один прекрасный день не вернулся домой. Возможно, рукопись третьего тома исчезла вместе с постояльцем; не исключено, что он был работником спецслужб. По словам доктора исторических наук А. А. Амосова, в семидесятые годы на любой лекции, где речь шла о библиотеке Ивана Грозного и её поисках в подземельях Кремля, непременно присутствовали люди из КГБ, которые донимали его вопросами, пытаясь выведать, “откуда докладчику известно о тайниках Кремля и что именно известно”...»

Сороковые + пятидесятые годы:

Понятно, что до II Мировой войны совецкому правительству было просто наплевать на развитие спелеологии в нашей стране – альпинизм развивали изо всех сил, ибо планировал товарищ Сталин воевать на территории Европы, во всяческих Татрах-Альпах-Судетах — а не на родной земле,– на прочие виды “туризма, как досуга человека и общества”, власти было в лучшем случае плевать. Спелеология была просто непонятна совковым деятелям ( “зачем это надо: лезть под землю?..” ); спелестология вызывала в лучшем случае интерес на грани “можно-ли как-то использовать обнаруженные скрытые городские подземелья в военных целях” и “куда сыпать грунт ( лить бетон, закладывать взрывчатку ), чтобы пресечь несанкционированное проникновение из-под земли на государственные объекты?..” Судьбы основоположника отечественной спелеологии Крубера, а также исследователя Одесских каменоломен Грицая и московских подземных ходов Стеллецкого — тому ярчайшее подтверждение. Как и судьба собранных ими уникальных архивов. После войны положение в корне изменилось. И невозможно сказать, что “в лучшую сторону”: Как уже писалось, в 1947 году зашуганный МДП, боящийся собственной тени несостоявшийся Правитель Земного Шара уж и герб был утверждён соответствующий, и на месте храма Христа-Спасителя гигантское здание ДС строилось, в котором было решено “принять в состав СССР последнюю республику” издал Указ о запрещении несанкционированного ( самовольного ) посещения рудников, шахт, каменоломен и прочих подземных объектов. Включая пещеры.

Вот вам спелеология. А уж спелестология какая пошла...

В ознаменование этого психопатического Указа прошли по обоим берегам Волги от Калинина до Ржева сапёрные части НКВД из дивизии “Незабудка” — и взорвали к чёртовой матери все обнаруженные входы в каменоломни, карстовые пещеры ( имелось в районе немало таких – сказочной, между прочим, красоты ) и даже барсучьи норы. Не удивляйтесь: барсук – первый помощник спелестолога, он свою нору в районе с каменоломнями всегда норовит выкопать как можно ближе к Системе, чтобы войти в неё и использовать её, готовую – вместо того, чтоб копать сотню метров от природы необходимых ему лабиринтов. Также были взорваны каменоломни на западе Московской области. И поблизости от Ленинграда и Москвы. В результате чего через тридцать лет мы, конечно, получили немыслимых сложностей прохождения и вскрытия лабиринты,– многие из спелестологов законно полагают, что самые сложные в техническом отношении не вертикальные пещеры и не гипсовые гиганты Подолии – а наши родные бывшие каменоломни, приведённые бериевской “Незабудкой” в состояние полного спортивно-тренировочного рая... Но хотелось всё ж, чтоб таких незабываемых подарков в истории нашей было поменьше.

Именно тогда случился инсульт у И. Я. Стеллецкого. Почему – догадаться не сложно. И нужно было обладать просто немыслимым мужеством, чтобы в эти годы обратиться не просто к спелеологическим – к спелестологическим исследованиям Подземли.

Это сделал БОРИС БЕКЛЕШОВ; именно с его именем и деятельностью связан так называемый “второй период” развития спелестологии в нашей стране. Беклешов – один из учеников И. Я. Стеллецкого; профессиональный геолог ( окончил МГРИ ) и археолог. После отечественной войны, несмотря на очевидные и явные гонения на всех исследователей подземных полостей ( тем паче искусственных, и уж тем более – заброшенных горных выработок, каменоломен ) организовал кружок школьников, где занимались изучением карста и планомерными походами-обследованиями ПГВ, располагающимися в долине подмосковной реки Пахра. Продолжив исследования этого района, начатые ещё И. Я. Стеллецким, Беклешов вывел их на безусловно современный научный уровень при сохранении изначальной романтики посещения Подземли. Эти походы/обследования переросли в серьёзные научные экспедиции при Совете по изучению производительных сил АН СССР. Следует помнить, что происходило это в годы, когда в полной силе были сталинский Указ “О запрещении самовольного посещения рудников, шахт, горных выработок и прочих подземных полостей” от 1947 года и не более “разрешающий” спелеологию и спелестологию исторический “Закон о недрах” от 1949 года, зафиксировавший положения сталинского Указа на законодательном уровне. По сути, только Беклешову мы обязаны тем, что история спелестологии в нашей стране не выглядит туманным пунктиром случайного любопытства туристов-дилетантов, но представляет собой непрерывную картину развития как туризма, так и науки, слитую в единое целое — от первых исследований Стеллецкого начала XX века до наших дней.

Именем Беклешова назывался один из исторических входов в подмосковную Систему Сьяны.

Шестидесятые годы — период массовой, не зависимой от власти ( и её институтов ) спелестологии. Начало периода совпало с “хрущёвской оттепелью”, интенсивным развитием самодеятельной ( туристической, авторской ) песни и всех видов туризма – включая спелеологию, до того пребывавшую в нашей стране в летаргически-запрещённом состоянии в смирительной распашонке “от официально дозволенного карстоведения”. Не смотря на истинную массовость этого периода и просто неисчерпаемый список исследователей подземных полостей искусственного происхождения, нельзя не выделить несколько действительно знаковых имён:

1) ГКС – ГРУППА КРАЕВЕДОВ-СПЕЛЕОЛОГОВ – и И. Ю. ПРОКОФЬЕВ

Одна из старейших московских спелестологических групп – созданная в начале 1961 года замечательным исследователем рукотворных подземных полостей Игорем Юрьевичем Прокофьевым – изначально была нацелена как на исследовательскую работу по изучению “родного края в его подземной части”, так и на постоянное обучение начинающих, не взирая на их возраст: от детского до весьма солидного ( что не лишний раз свидетельствует: спелестология, как движение, не только не младше спортивной спелеологии, но и изначально не нуждалась для своих свершений ни в каких руководящих совещаниях, указаниях и съездах ). Именно подмосковным экспедициям ГКС мы обязаны многими ныне успешно посещаемыми пещерами и существующими их схемами и картами: И. Ю. Прокофьев первым начал заниматься планомерным картографированием подземных искусственных объектов, их систематизацией и поиском; им был создан уникальный по своему объёму и значимости банк спелестологической информации – между прочим, всегда доступный для пользования любому желающему посвятить себя исследованию рукотворных полостей; впервые также было применено лозоходство для поиска и вскрытия подземных объектов; впервые создан не только постоянно и эффективно действующий независимый от государства поисковый отряд, включавший в себя постоянное обучение “вновь приходящих” — но и ПЕРВЫЙ ПОДЗЕМНЫЙ СПАСАТЕЛЬНЫЙ ОТРЯД. Вообще подмосковная спелестология крайне обязана этому замечательному человеку; возможно, не меньше, чем западная спелеология – Э. А. Мартелю. И здесь я не могу не назвать имена людей, что составили в те годы ядро ГКС – и кому мы обязаны многими известными подмосковными каменоломнями не меньше, чем его замечательному руководителю. Это Владислав Геннадьевич Пронюк, Лев Дьячков, возглавивший исследования ГКС в г. Подольске и его окрестностях, Саша Пономарёв и Людмила Дронова – позже работавшая с наиболее результативной московской спелестологической группой “Летучие Мыши”.

2) ГРУЗИНСКАЯ НАУЧНАЯ ШКОЛА

В начале шестидесятых годов Г. Гаприндашвили, К. Мелитаури, Н. Чубинашвили, Л. Мирианошвили, Т. Санадзе, Н. Бахтадзе и их сподвижники организовали планомерное обследование искусственных подземных полостей, находящихся на территории Грузии и в примыкающих регионах,– причём не в рамках некой спелеологической программы, а как отдельное научное направление. В то время сходными исследованиями в России занимался, пожалуй, лишь И. Ю. Прокофьев, организовавший ГКС,– более имён мне неизвестно. Если кто и занимался спелестологией, то не разделяя посещение искусственных подземных выработок и естественных Систем – или в рамках некой иной деятельности ( скажем, прикладной археологии ),– где изучение искусственных подземных сооружений было своего рода “побочно-случайным продуктом”. Или разновидностью не менее случайного отдыха. Следует отчётливо представить, что в годы, когда самой-то спелеологией заниматься “как бы не приветствовалось” и спелеотуристы вынуждены были маскироваться под учёных-карстоведов — для того, чтобы решительно заняться специальными исследованиями искусственных пещер, отмежевавшись от даже “полуразрешённой спелеологии”, нужна была не только определённая творческая – но и гражданская смелость.

Можно много писать об истинном научно-спелестологическом подвижничестве Гаприндашвили и его товарищей, о трудностях, которые им пришлось преодолевать и о значении, которое имеют их исследования для всей спелестологии — достаточно сказать, что Грузия стала единственной республикой в составе бывшего СССР, где власть не просто “обратила серьёзное внимание” на исследователей рукотворных полостей – объявила искусственные пещеры национальным достоянием. В Грузии издавался единственный в СССР спелестологический ежегодник «Пещеры Грузии» – где удавалось иной раз напечататься российским и украинским археологам, изучавшим на свой страх и риск рукотворные пещеры: древние выработки, подземные города и храмы. Заложив научное направление исторической спелестологии, спелестологи Грузинской школы на много лет вперёд дали спелестологии существенный карт-бланш перед любыми нападками и гонениями властей. Что, конечно, следует помнить при исторических изысканиях любого рода, связанных с изучением искусственных подземных полостей. И ощущать определённого рода обязанность.

3) СЛУКИН ВСЕВОЛОД МИХАЙЛОВИЧ

Впервые ввёл в обиход понятие терратектуры – то есть подземного архитектурного сооружения; термин “спелестология” также был впервые предложен именно им в одном из писем к И. Ю. Прокофьеву, написанном в средине семидесятых годов. Однако за информационной разобщённостью тогдашнего спелеомира ( информационной, но не духовно-психологической! ) распространения не получил, и сам Всеволод Михайлович им в не пользовался. Возможно потому, что время было не делить и разделяться, но – создавать, объединять и умножать Знания. Слово СПЕЛЕОЛОГИЯ, обозначающее научное познание пещер вне зависимости от их генезиса и вида, тогда устраивало всех.

С средины шестидесятых годов В. М. Слукин, архитектор и геофизик по образованию, профессионально занимался изучением разнообразных искусственных подземных полостей, их систематизацией и поиском; итоги своих изысканий он обобщил в поистине замечательной и уникальной во всех отношениях книге «Архитектурно-исторические подземные сооружения: типология, функция, генезис» [ Свердловск, Издательство Уральского университета, 1991 г., 236 стр. ] – написанной сколь простым и ясным, столь профессионально строгим языком. Любой исследователь рукотворного мира Подземли, начав читать её первые страницы, уже не в силах оторваться до самой последней точки < испытал на своём опыте >. В этой книге впервые обобщён мировой опыт исследования искусственных подземных полостей; предложена их классификация, принципы географического и исторического районирования спелестологических объектов, рассмотрены различные типы и принципиальные отличия подземных архитектурных сооружений от горных выработок,– фактически, это первый в мире учебник по спелестологии. И одновременно – итог её векового развития. Печально лишь, что в соответствии с реалиями нашей страны столь уникальная и необходимая для тысяч исследователей книга вышла тиражом… в 500 экземпляров.

На всю Россию. И прочее “пространство СНГ” – в котором, даже по самым скромным оценкам, любителей и серьёзных исследователей Мира Подземли в сотни раз больше. Так что “она как бы есть – и в тоже время отсутствует”. Как и, к сожалению, какая бы то ни была связь с её замечательным Автором.

Если кто полагает, что развитие спелестологии – столь синкретично-славно сочетающей в себе спорт, науку, туризм и искусство – начиная с шестидесятых годов ХХ века текло “мирно и плавно” — он сильно заблуждается.

“Третий период” закончился в начале семидесятых годов, когда КГБ, отрапортовав Политбюро ЦК КПСС об успешном разгроме диссидентского движения, принялся искать себе новое “дело по плечу” – и быстро нашёл его: в виде самодеятельной песни и спелестологии. И наступило то, что я в своих работах называю “прагматическим периодом” в развитии спелестологии. Подробно он описан в монографии «Катакомбный мэйнстрим»; поскольку данное повествование о другом – позволю себе лишь краткое описание этого пакостного, во всех отношениях, времени, что позже будет названо “эпохой застоя” и “кризисом мировой системы социализма”. Спелеология к началу семидесятых годов была ввергнута её официальными руководителями в состояние чисто спортивной дисциплины; что взгляд этот разделяло не более 5% всех спелеологов страны, власть не раздражало и не коробило.

Спелеонавтика и уж подавно спелестология стали просто бранными понятиями. Ну никак не вписывались они в казенные спортивные реляции, буквально никаким боком ( а уж в систему регламентированного официально-клубного туризма подавно! ) — что ж: тем было хуже для них. На свет божий были вытащены пыльные Указ от 1947 года и Закон о Недрах от 1949.

Были проведены разного рода устрашающие акции ( любопытствующие могут прочитать о них в моей монографии «Катакомбный Мэйнстрим» [ часть I “Книга Истока”, часть II “Книга Русла” ], в прекрасной книге К. Б. Серафимова «Экспедиция во Мрак», а также в не бесспорном произведении В. Мальцева «Пещера мечты, пещера судьбы» – издательство “Астрель”, 1997 г. ),– одна из этих акций заключалась в уничтожении вскрытых к тому времени спелестологами входов в каменоломни. В основном в подмосковные. Бетоном был залит вход в крупнейшую подмосковную Систему Сьяны ( при этом чуть было заживо не замуровали человека ); бутом завален вход в Кисели, взорваны входы в Никитскую Систему.

Для борьбы с не пожелавшими организоваться “на официальном клубном уровне” спелестологами был создан так называемый “спасотряд” – основной целью которого стали разного рода провокации и пакости. Пресса периодически печатала статьи, открывающие обывателю “истинный лик катакомбного дикаря” – то-ли алкоголика, то-ли бандита, то-ли мелкого хулигана,– в любом случае, крайне маргинального элемента.

Силами гэбэшного “спасотряда” было сорвано несколько спелеонавтических экспериментов; “подмётные письма” из Московской спелеокомиссии ( как бы верховного органа как бы всех спелеологов страны ), разосланные на работы медикам и физиологам, что занимались спелеонавтическими программами и исследованиями медицинского, биоритмологического, бактериологического и физиологического рода под землёй, ПОСТАВИЛИ КРЕСТ НА ИХ НАУЧНОЙ КАРЬЕРЕ. Письма подкреплялись соответствующими справочками из КГБ о преступной сути “дикой спелеологии”. Лидеры которой вызывались непосредственно на “гэбэшный ковёр” и всячески “пужались”. В подкрепление угроз студенты вышибались из ВУЗов и забирались в солдаты; тем, кто уже отслужил, на работе создавались просто невыносимые условия.

Доступ к архивно-историческим исследованиям был перекрыт наглухо.

Ментура зверствовала в районах расположения пещер.

Местное население науськивалось на погромы и избиения спелестологов.

Клубы, сочувствовавшие спелестологам или близоруко не разделявшие исследования искусственных пещер и естественных, разгонялись.

До открытого судебного процесса не дошло только потому, что кто-то наверху понял: смешно это будет и глупо. Ибо судить людей только за то, что они имеют интерес к тайнам Подземного Мира ( причём даже не городского! ) — но нам, варившемся в этой совковой смоле, было не до смеха. Тем не менее, именно в эти годы спелестология окончательно оформилась в независимый от спелеологии “жанр жизни” – и приобрела своё современное наименование. В эти годы, несмотря на гонения властей, были проведены ключевые спелеонавтические и спелестологические исследования в нашей стране.

В эти годы сложился Никитский Круг, учредивший в 1993 году Российское Общество Спелеонавтики и Спелестологии ( из которого в 2000 году, как независимая спелестологическая организация, выделилось РОСИ, издающее современный Спелестологический Ежегодник ),– именно Никитский Круг организовал и успешно провёл в городе Старица в 1997 году Первую Международную Спелестологическую конференцию. Я благодарен многим людям, что были рядом со мной в эти годы; полный список моих друзей, учителей и товарищей мог бы занять страниц 20 убористого текста. Нас было не так уж и мало – как казалось дуре-власти. И её небрезгливым приспешникам.

И хотя невозможно даже упомянуть всех, я не могу не отметить тех, без чьей помощи моё изложение просто не могло состояться,– прекрасно понимая, что каких бы слов благодарности ни написал, их всё равно не хватит для отражения моего творческого долга:

• Александру Игоревичу Морозову, Владимиру Георгиевичу Попову, Леонарду Николаевичу Жданову и Саше Мишину — как своим истинным Учителям;
• Степанову Максиму – за возможность публикации в Интернете;
• Саше Никольскому – за возможность публикации в Интернете, предоставленные материалы, создание РОСС и организацию Первой международной старицкой спелестологической конференции;
• Косте Волкову – за тактичную и весьма необходимую коррекцию первой части «Катакомбного Мэйнстрима»;
• Мише Сохину – за сохранение архивов ГКС и других подмосковных спелеогрупп, также за весьма альтернативное мнение по ряду вопросов и описание исторически важных эпизодов, свидетелем которых я не был;
• Андрею Парфёнову – за дружбу и истинно профессиональные геологические и топографические Знания;
• Юре Долотову – за совместную работу по созданию Единой спелестологической классификации подземных полостей, исторические и геологические консультации;
• Антону Прохоренко – за славную спелеобиблиографическую деятельность: только благодаря его стараниям я мог ознакомиться с трудами В. М. Слукина и Т. М. Белоусовой, важнейшими для меня лично работами И. В. Черныша и В. Н. Андрейчука; соответственно — Таисии Белоусовой и Слукину Всеволоду Михайловичу – за прекрасные книги о спелестологии; Вячеславу Андрейчуку – за исследования подземного микроклимата; Игорю Всеволодовичу Чернышу – за подлинно прогрессорскую деятельность на спелеопедагогической ниве и замечательные исследования пещерных городов Средней Азии;
• Виталию Викторовичу Стёпкину – за исследования культовых пещер Среднего Дона и духовного аспекта спелестологии;
• Ю. Ю. Шевченко – за поведанное чудо исиахии;
• Оларду Диксону – за открытие Пути Шамана, подземные камлания и медитации;
• Паулю Пилигриму – за слово “спелестология” и написанные об этом слова;
• Константину Борисовичу Серафимову – за Слово и Дело;
• Данилову Ивану ( Хмырю ), Ионкину Андрею ( Зелёному Змею ), Ване Ростиславову ( Мамонту ) – за всё, что нас соединило в вечной ночи белого камня;
• Юре Агафонову, Саше Пузанкову, Андрею Любченко и Ивану Галкину – за доверенные мне дневники и письма;
• Диме Галкину, Сергею Полковникову, Кузнецову Сергею, Сергею Кирееву, Ане Лагуткиной и Фёдору Николаеву – за помощь при топосъёмке наиболее сложных участков Никитской Системы, их найденные Продолжения и разделённый уют Пребываний;
• Оле Дьяковой — за то, что подарила мне возможность написания этой книги;
• Лёше Константинову – за профессиональные медицинские знания и необходимые физиологические и параметрические консультации;
• Диме Веселину — за эниологические консультации в свете феномена САЯ;
• Юре Кирину – за прекрасные рисунки и многолетнюю редакционно-художественную деятельность на посту “главного господина оформителя” наших газет-маразматок;
• Мише Горбаченкову и Сергею Школьникову – за опережающие время технические изобретения в области Подземного Света и замечательные подземные фотографии;
• Глебу Зырянову – за истинно высокохудожественную фотосъёмку под землёй и на поверхности оной; также – за открытие системы Мартингал;
• Кире Желяеву – за Звук под землёй;
• Юлику Рашковскому и Серёже Лещине – за созданные ими стихи и песни;
• Грише Чернякову ( Чёрту ) – за вскрытые никитские Продолжения и избранную судьбу Спасателя;
• Игорю Юрьевичу Прокофьеву – за открытие Системы Никитская;
• Милутину Велковичу – за истинно Великое Пребывание в пещере Самар и написанную об этом книгу;
• Маурицио Монтальбини – за потрясающие спелеонавтические Пребывания 1987 года и возрождение понятия “спелеонавтика”;
• Мишелю Сифру – за идею спелеонавтических Пребываний;
• Миру Подземли — за дарованный кайф и радость его постижения;
• Всем своим друзьям по Свече, Рюкзаку и Гитаре — за написанные мной книги “ильинского спелеоцикла”.

А теперь я позволю себе перейти к описанию современной спелестологии, как науки – и её теоретических воззрений.