Ессентуки

С. В. Рахманинов на Кавминводах

На рассвете майского дня 1916 года Сергей Васильевич Рахманинов (1873—1943) из окна вагона увидел пятиглавую громаду Бештау и весь окружающий его «архипелаг скалистых островов». «Весна,— вспоминает близкая приятельница композитора М. С. Шагинян,—выдалась у него такая тяжелая й неудачная, заболела жена, потом началась подагрическая боль руки, мучившая его всю последующую жизнь и испугавшая как пианиста».

Не только болезнь угнетала первого в мире пианиста и композитора. Шла кровавая империалистическая война. Близилась революция. Тревожили личные переживания. Биографы вспоминают: «Как ни странно, в годы его полного признания он был болен сомнением в композиторской силе, и никакие успехи не могли его успокоить». Этим летом он был как раз в таком творческом кризисе. Врачи направили Рахманинова на лечение в Ессентуки, где он поселился в комфортабельном и дорогом частном пансионе — даче Фигуровых. Тут его окружили лочетом, отвели две лучшие комнаты, поставив в одной из них рояль. Обычно на гастроли пианист возил свой «Бехштейн», но теперь приехал на лечение, и ему дали другой инструмент.

По рассказу М. Шагинян, которую Рахманинов по избранному ею в переписке псевдониму называл «Ре», композитор жаловался на плохое настроение, у него не было желат ния работать, угнетала «невозможность быть чем-то большим, чем известный пианист и заурядный композитор». Мариэтте Сергеевне стоило немалых усилий «окутать» его, по ее словам, верой в свой большой талант. Она привезла ему тетрадку со стихами для будущих романсов: 15 М. Ю. Лермонтова и 26 стихотворений новых поэтов-символистов.

Мариэтта Сергеевна была ближайшим другом Рахманинова, оставила прекрасные воспоминания о нем. Особая их ценность в том, что обычно замкнутый Рахманинов открывал ей душу и они сотрудничали творчески: Шагинян знала и музыку, и поэзию, сама писала стихи и помогала композитору выбирать для романсов стихотворения по мелодическому их рисунку. Предлагала ему музыкой передать «Сказки» Андерсена. Он увлекся было, но не свершил.

В Ессентуках Рахманинов начал цикл романсов: «Маргаритки» на слова Игоря Северянина, «Крысолов»—В. Брюсова, «Сон»— Ф. Сологуба, «Ивушка»—К. Бальмонта, «Ау»—А. Белого. Эскизы этих романсов он вскоре «показывал» здесь К. С. Станиславскому в несравненном исполнении Н. П. Кошиц, которая отдыхала с композитором на Водах. Осенью в любимой Ивановке, имении Рахманинова, была закончена шлифовка всего цикла, а в октябре в концерте-дуэте с Н. Кошиц он был исполнен в Москве и вое-, принят как «новый расцвет творчества Рахманинова». Сам композитор считал удавшимися «Маргаритки» и «Крысолова».

О романсовом творчестве Рахманинова известная русская певица А. В. Нежданова писала: -«В его романсах масса лирики, подлинного чувства поэзии, правды и искренности. Равнодушно петь их нельзя». Иногда Рахманинов делал транскрипции своих романсов только для фортепиано, исполняя их без вокальной партии. И тогда рояль «пел» под его «волшебными» пальцами и, говорят, ни одной певице не удавалось спеть так, как играл — пел свои вещи композитор-пианист. Днем Рахманинов, Кошиц, Кусевицкий и гости Фигуровых бродили по парку, пили воду и слушали музыку оркестра Терского казачьего войска. Музыканты «явно не казачьего вида», были смешны в синих черкесках с газырями. Рахманинов и Шаляпин смеялись, но музыка на воздухе звучала хорошо, и Сергей Васильевич был доволен. Его радовала жизнь, аромат цветов, разлитый в парке, красота казачек. Он говорил, что женская красота—это тоже талант.

Шагинян вспоминает памятный июнь 1916 года: «Лето на Водах выдалось необычайное, в первой половине июня еще стояла весна. Отошли дожди, небо без облачка, деревья в светлой, молодой, еще не густой кудрявой зелени, пропускавшей золотые кружочки солнца на землю, дивный горный воздух...» но все-таки Рахманинова не покидало уныние. В. Д. Корганов тоже припоминает композитора на прогулке в ессентукском парке, у иcточников: «Молчаливый, задумчивый, он, видимо, тяготился медленностью своей композиторской работы, и, я думаю, отсутствием или недостатком вдохновения... Говорили, что несмотря на множество назойливых поклонниц, Рахманинов остается образцовым семьянином...»

Держался он замкнуто, очень сдержанно, и хотя был всегда безупречно элегантен, не привлекал к себе почти ничьего внимания, «как бы терялся в толпе», тогда как при виде шумного, экстравагантного и заметного Шаляпина гуляющие приходили в волнение, громко вскрикивали, разглядывали его во все глаза. «Да, актер всегда ближе к толпе, чем автор!»—замечает Корганов. В Ессентуках, в дружеском кругу Рахманинов охотно аккомпанировал многочисленным певцам.— гостям дачи Фигуровых: и другу своих юных лет, композитору и певцу, М. А. Слонову, и Н. П. Кошиц; пел с ним и Петр Павлович Фигуров.

Петь под аккомпанемент Рахманинова было «чудо несказанное»... Музыкальный критик Ю. Д. Энгель писал: «Аккомпаниатор Рахманинов был какой-то созидательной плавильней, то бурной, как поток, то ювелирно тонкой». А. Н. Нежданова тоже вспоминает о его «вдохновенном, выразительном, проникновенном аккомпанементе, который воодушевлял певца».

В следующее лето, уже революционное. 1917 года, Рахманинов в последний раз прошелся по аллеям ессентукского парка и дал свой последний концерт в Кисловодске. Он еще более, чем в прошлом году, был удручен творческой вялостью. Мучила тревога, как жить дальше с больной рукой, без денег, которых не хватало на жизнь уже большой семьи, что станет с ним, художником звуков, в России, охваченной бурей революции.

Двоюродному брату, композитору А. И. Зилоти он пишет из Ессентуков: «Буду краток... На свое имение Ивановку я истратил почти все, что за свою жизнь заработал... около 120 тысяч... На них я поставил крест»... Обычно ему особенно хорошо работалось в Ивановке, среди тишины и покоя любимой им сельской жизни, но Зилоти он теперь говорит: «...условия жизни там таковы, что после трех недель пребывания решил туда больше не возвращаться... Я работать не могу и боюсь закиснуть совершенно. Все окружающие мне советуют временно уехать из России. Но ку­да и как?!» Он просит Зилоти поговорить с министром Временного правительства Л. И. Tерещенко о возможности уехать за границу

с семьей, «хотя бы в Норвегию, Данию, Швецию... Все равно, куда». Только М. С. Шагинян советовала не уезжать, переждать, пока прояснится политическая обстановка в стране и художник найдет себя снова в творчестве. Но в поисках «нормальных условий для спокойной творческой работы» величайший русский композитор и пианист, как никто любящий и чувствующий Россию, в конце 1917 года уехал. Свидание с любимым Кавказом оказалось тогда последним и, вероятно, самым последним радостным воспоминанием о России... Трудно было решиться на отъезд, еще труднее оказалось вернуться. Здесь, на Кавказе, он познакомился с поэтом И. Северяниным, создал несколько романсов на его стихи, на чужбине Рахманинова «жгли» северянинские строки:

От гордого чувства, чуть странного
Бывает так грустно подчас:
Россия построена заново,
Другими, не нами, без нас...

«Писать я здесь не могу, мне надо забыться и взяться за исполнение чужих произведений»,—пишет он в первые годы разлуки с Родиной своим корреспондентам. Потом он играл и сочинял, но что-то из души ушло, родное, милое. Вместе с Шаляпиным, тоже в тяжелый момент неосторожно уехавшим за рубеж, постоянно встречаясь, как и прежде, они вспоминали Кавказ, Лермонтова... Рахманинов тосковал, продолжал любить Россию, музыку ее природы, ее народ. Плакал, слушая советские песни.

Уже всесветная знаменитость, в годы Отечественной войны он давал концерты, собирая средства для помощи Советской Армии. И он вернулся бы, конечно, но смерть унесла мечты о возвращении. Сейчас мелодии великого сына России, часть которых родилась на Кавказе, звучат повсюду-и у нас, и в маленьком пригороде Нью-Йорка Кенсико, где нашло последний приют его тело.

Когда пианист Ван Клиберн, завоевав самый трудный первый приз на музыкальном конкурсе имени П. И. Чайковского, возвращался в Америку из Москвы, он увез с собой куст белой сирени и посадил его на мо­гилу автора поэтичнейшего и нежного романса «Сирень», а потом, отерев слезы, достал из пакета горсть земли с могилы П. И. Чайковского и смешал с чужой землей, укрывшей прах великого русского композитора.

Создатель музыкальных полотен, больших и малых, трагически-задушевных и так тесно связанных с Россией, ей и принадлежит. Его похоронили в свинцовом гробу, в надежде, что останки величайшего композитора и пианиста когда-нибудь перевезут на Родину, вдохновлявшую его бессмертную музыку. Рахманинов — наш! И по его особой любви к Кавказу — кавказец!