Библиотека

ПЕРВОЕ ЗИМНЕЕ ВОСХОЖДЕНИЕ НА ЭЛЬБРУС

ЗАВЕТНАЯ МЕЧТА

В. Б. Корзун родился 1 мая 1913 года в станице Кисловодской. С юных лет его заветной мечтой было восхождение на Эльбрус. Гора завораживала сияющими снегами, сверкающими ледниками на заре и переливами световой гаммы неимоверной красоты. В кисловодской школе, где учился станичный слеток, начались занятия по подготовке проводников и экскурсоводов для экскурсионного бюро общества «Советский турист».

«Слова лектора, - вспоминал горовосходитель, - возвращали мне мечты детства - побывать на Эльбрусе, первым вступить на его зим­нюю вершину». С лета 1929 года молодой гид начал работать проводником на Кисловодской турбазе. За три года юный слушатель туристско-экскурсионных семинаров приобрел хороший опыт на горных маршрутах. Корзун водил туристов в теснины Малки и Эшкакона, к Алибекскому леднику в Домбае, на Клухорский перевал, взбирался на плато Скалистого хребта, поднимался на отвесные кручи Бермамыта, Канжала, Шат-Жатмаса. Об этом трехлетнем периоде своей начальной деятельности в туризме Корзун вспоминал весьма восторженно: «Я узнал, -признается он, - радость побед над снежными вершинами Софруджу, Белалы-Каи, Сунахета и многими другими. Бывал в лесах Абхазии, купался в водах Кодора, узнал холодные ветры высот Магуаширхи, лави южных склонов и снега северных. Зимой с ружьем за плечами я прокладывал первые лыжни в дебрях Худесских гор и на просторах Бичасына».

В зиму 1931/32 года Корзун работал инструктором при Кисловодском райсовете Общества пролетарского туризма и экскурсий. В начале тридцатых годов заметно развивался местный лыжный туризм, и 18-летний гид отважился на лыжное восхождение на Эльбрус. Зампредседателя райсовета ОПТЭ Б. Виноградов понимал важность первой попытки освоить зимний Эльбрус и сделал все возможное для лучшего снабжения первопроходцев необходимым питанием и снаряжением. Вячеслав Никитин и Анатолий Еремеев стали спутниками Виктора Корзуна в этом рискованном приключении.

Многие годы спустя Виктор Борисович вспоминал об этой затее не иначе как об авантюрной. Однако достичь вершины Эльбруса зимой, чего прежде не случалось, так и не удалось. Несмотря на то что восхождение не осуществилось, лыжный траверс оказался знаменательным. 25 февраля 1932 года кисловодские путешественники вошли в урочище Ирахик-Сырт.

«Влево в ущелье Малки спускались отвесные скалы и на другой стороне гигантским восьмидесятиметровым ледяным столбом стоял замерзший водопад Кокорсук. Мы взошли на перевал и вступили в урочище Ирахик-Сырт. От подножия Эльбруса нас отделяло несколько сот метров речной террасы, - рассказывает Корзун об этом походе в своей книге «Три года на Эльбрусе», - чтобы посмотреть на его вершину, приходилось запрокидывать голову. Отсюда Эльбрус можно было наблюдать целиком от подножия до вершины. От лавовых скал, валами поднимавшихся к ледникам, нас отделяла теперь широкая ровная долина, пересекаемая сетью рукавов реки Ирахик-Су. Спустились к замерзшей реке.

По дороге я случайно заметил на скале заросшую лишайниками выбитую надпись. Заинтересовавшись ею, мы расчистили это место и с волнением прочитали:

1829 года с 8 по 11 июля Лагерь под командой генерала от кавалерии Емануеля

Эта надпись была вырублена при первой попытке восхождени Эльбрус.

Списав текст, наткнулись на развалины домика геологоразведоч партии, с которого свирепствующие здесь ветры давно сорвали крышу. Перебравшись через замерзшие рукава, мы вступили на массив Эльбруса. Снег здесь был сметен сильными западными ветрами. С радостным трепетом я лазил по лавовым скалам. Ведь я ходил склону Эльбруса!... Отсюда травянистые склоны с выступами скал беспрерывно поднимающиеся вверх до моренных осыпей; дальше и покрывают вечные снега... И так - до самой вершины.

Я посмотрел вверх. Нам не страшно. Идти и идти, пока хватит сил заночевать и опять идти. Но я вспомнил наше положение. Нам нужно было отступить. Там, сзади, лежит больной товарищ, которому нужна помощь. Я махнул рукой отошедшему в сторону Славцу, что нужно возвращаться. При спуске я невольно замедлял шаг. Больно было уходить, так близко подойдя к цели. Началось отступление, для того чтобы обязательно вернуться. Когда - неизвестно, но вернуться».

Таково было непреодолимое желание 19-летнего горовосходителя достичь вершины главной горы Кавказа.

В июле 1932 года Корзун заведовал турбазой «Кругозор» на южном склоне Эльбруса на высоте 3200 м над уровнем моря. Здесь он познакомился с директором Кавказского горного бюро погоды Константином Константиновичем Туроверовым. Именитому земляку нужны были люди для организации высокогорной метеорологической станции.

В 1898 году Русское географическое общество намеревалось открыть на Эльбрусе первую в России высокогорную метеорологическую станцию. Однако инициатива общества не получила поддержки со стороны правительства. В 1906 году метеостанцию на Эльбрусе решило строить Кавказское горное общество. Предложенный проект остался лишь в публикации «Ежегодника» общества. Финансовой поддержки от государства так и не последовало. Куда важнее было затеять войну для удовлетворения собственных амбиций и развалить империю. Теперь уже новое поколение, зачарованное горами, стремилось к познанию природы заоблачных вершин.

Мысль о строительстве зимней базы на Эльбрусе пришлась В. Корзуну и его ближайшему другу В. Никитину по душе. Это позволяло приблизиться к давней мечте, пройти нужную акклиматизацию и выбрать благоприятные погодные условия для зимнего восхождения.

Итак, предложение было принято. Новоявленные метеонаблюдатели закупали оборудование в Ростове, Москве, Армавире. В Пятигорске им пришлось учиться на наблюдателей-метеорологов, чтобы уметь снимать и обрабатывать данные установленных приборов. 3 декабря 1932 года три грузовика вечером выехали из Пятигорска. После ночевки в селении Заюково отправились дальше, но при въезде в ущелье у автокара лопнула рессора, и груз пришлось перевозить двумя машинами.

Описание въезда в Баксанское ущелье сделано В. Корзуном блестяще: «Высоко вздымаются, сверкая на солнце ледяными панцирями, вершины Главного Кавказского хребта. Морозами скованы занесенные глубокими снегами ущелья. Там, где летом гремели потоки горных рек, рассыпаясь бисером кристальных брызг, стоит мертвая тишина. Ледяные водопады зелено-голубого льда висят, застывшие на обледенелых скалах. Чист и прозрачен морозный горный воздух. В оцепенении застыли старые курчавые сосны, покрывшись шапками пушистого снега. Фиолетовые тени ложатся на синь волнистых сугробов. Только изредка на соседних склонах слышится отдаленный грохот снежных лавин, плавно и неудержимо летящих вниз, захватывая камни, ломая деревья и сокрушая все на своем пути.

Разлетается снежная пыль, и снова спит лес, спят горы, оживляясь только ревом ветров в дни непогоды. Когда гаснут солнечные лучи на вершинах гор, небо затягивается пеленой снежных облаков и разрывы серых туч обнимают темнеющие снега. В тот день ярко сверкало солнце, освещая только одну сторону ущелья; другая оставалась в тени. Внизу снега было немного, он слегка припудрил сухую траву на склонах гор и каменистое дно ущелья, но выше его становилось все больше и больше.

Я лежал в кузове автомобиля и с тревогой смотрел в глубь ущелья. Оно медленно разворачивалось бесчисленными изгибами, склоны становились круче и скалистее, сжимая горло реки. Тонкий ледок, нарастая с обоих берегов, в некоторых местах уже перекрыл реку. Густые холодные струи воды лениво обтекали обмерзшие камни. В стороне показалось несколько балкарских аулов. Мирно дымились сакли. 1 ус-юй сизый дым лениво поднимался тонкими струями к небу, бесследно растворяясь в морозном воздухе.

Из-за очередного излома ущелья вынырнула даль. В синей дымке за срезами скал появились очертания знакомых вершин в окрестностях Эльбруса. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить количество павшего снега: все скалы были закрыты. Стало ясно, - на подъеме к зимовке нас ждали глубокие, неслежавшиеся снега.

По мере приближения к Главному хребту опускалась линия выпашего снега. Холодало. Колеса автомобилей оставляли все более глубо кий след. Клонило к вечеру. Зубчатая тень, незаметно двигаясь по склонам подбиралась к вершинам, которые зажглись яркими красками заката Раскрылось ущелье Адыл-Су, и совсем близко встали, врезавшись в синеву неба, острые, скалистые пики Бжедуха и Башкары. Вершины заснеженных сосен обрамляли снизу эти грандиозные, но странно легкие снежные громады.

Медленно разносилась в воздухе пыль от больших хлопьев снега сброшенных с тяжелых темных ветвей неосторожным крылом ищущей ночлега птицы. Дрожа в морозном воздухе, в небе зажглись яркие крупные звезды. Мы с трудом пробирались по лесным дорогам. Пробивая глубокий снег, завывали от напряжения моторы. В радиаторах кипела вода. И когда в просветы корявых стволов редеющего леса волчьими глазами замелькали огоньки маленького кошевого селения Терскол, мы остановили машины и дали им остыть.

Из бокового ущелья, над крутыми изломами ледопада Терскольско-го ледника, спадающего вниз могучими сбросами, выделялся своими легкими очертаниями на вечернем небе Эльбрус. С этой громадой нам предстояла борьба. Этого великана мы должны были победить в самое суровое время года. Победить во что бы то ни стало. Через полчаса автомобили въехали в селение. Навстречу шли балкарцы. Некоторые, узнав меня, радостно здоровались и расспрашивали о причинах приезда. Я вкратце сообщил, что мы хотим идти на «Кругозор» и зимовать там. В ответ слышалось протяжное:

- О-о-о! Честное слово, это очень трудно... О-о-о!...

Они нам говорили, что там даже волки зимой не ходят и ветер таком сильный, что сбивает человека с ног. Говорили, что зимой туда никто не поднимался, и приводили еще десятки всевозможных доводов. Но, уговаривая не подниматься, они все же помогали разгружать автомобили. После разгрузки мы сидели в доме Леона Маргияни, обал карившегося свана, и, греясь у пылавшего костра, договаривались о подъеме грузов на зимовку. Под ногами взрослых, не боясь мороза сновали полуголые, закаленные ребятишки, стреляя любопытными глазенками.

Поужинав, мы уснули. Ночью машины ушли за оставшимся грузом. На следующий день в 10 часов вечера в морозной тишине мы услышали выхлопы и побежали встречать... 7 декабря утром пошли на «Кругозор» проверить состояние снега и возможность подъема. Я и Славец двигались на лыжах, а Туроверов и врач - пешком.

По долине раскинулся густой сосновый лес. Сквозь густые ветви проглядывали запорошенные зимним снегом неприступные стены Донгуз-Оруна с ледяной шапкой на вершине. Изредка срывались небольшие лавины, клубясь, без звука неслись вниз и, не долетев до ледника, растворялись в воздухе тающим белым облачком. Чуть слышно под лыжами шуршал снег. Огибая сосны и засыпанные ветвистые стволы, мы двигались по зимнему лесу, оставляя позади синеющую лыжню. Через час вышли на поляну Азау. Лес кончился. Вверх, на километр по вертикали, поднимались крутые засыпанные снегом склоны. На самой вершине стоял чуть заметный горный приют «Кругозор» — место нашей зимовки».

Пятитонный груз начали перевозить 11 декабря. Местные балкарцы навьючили своих ишаков и помогли справиться со столь нелегкой работой.

«Вереницы нагруженных ишаков целый день тянулись с поляны Азау на «Кругозор» по крутой снежной тропе, - рассказывает В. Корзун о первой зимовке на Эльбрусе. - Местами они по уши уходили в траншеи, а местами карабкались по обвеянным, обмерзшим склонам. Только «горный мотоциклет», как мы в шутку называли ишаков, мог проделать такую работу».

К вечеру из-за Главного хребта, с юго-запада, потянулись перистые облака. Туроверов предупредил, что надвигается циклон, а это чревато буранами, сквозь которые к «Кругозору» не пробьешься. Транспортировка грузов продолжалась ночью. К трем часам ночи поднялись последние десять вьюков. Опоздание на один день было чревато переносом зимовки на следующий год.

Их осталось трое в безмолвных снегах Эльбруса: В. Корзун - начальник станции, В. Никитин - помощник и наблюдатель, С. Лысенко - радист. В эту зиму Эльбрус стал впервые обитаем.

Ветхий домик, пронизанный щелями, едва ли внушал доверие зимовщикам, однако выбирать было не из чего. Снежные бураны засыпали комнаты снегом, температура внутри опускалась порой до -14°С Тем не менее приборы для метеонаблюдений постепенно устанавливались. Хлопоты с налаживанием подачи электричества от ветровика принесли желаемые результаты, хотя отсутствие саморегулирующего механизма не допускало равномерной работы ветродвигателя. В буран перенакал грозил сжечь лампочки и обмотки, в затишье пропеллер не крутился. Радиосвязь никак не удавалось наладить.

Впервые люди встречали Новый год на склоне Эльбруса! 1 января 1933 года погода выдалась ясная, и давние приятели решили при пер вой же возможности осуществить свой замысел - первовосхождение в зимних условиях. 3 января утром пошли на вершину, оставив Сергея Лысенко на станции. «На леднике лежал глубокий снег с непрочной коркой наста, - рас сказывает В. Корзун о второй попытке восхождения на Эльбрус зимой - Мы шли медленно, глубоко проваливаясь в снег. Достигли области трещин и надели лыжи, но без специальной мази они по насту разъезжались и скользили назад. Это нас не пугало, и хотя выбились из сил, но зону трещин прошли благополучно. Мы уже миновали ледник и приблизились к удобной дороге на морене. Увлекшись прокладыванием лыжни, мы не смотрели на небо, а когда взглянули на него, у нас пропала всякая охота двигаться дальше. Из-за хребта Хотю-Тау, с запада, выползли длинные перистые облака с загнутыми краями».

Надвигался циклон, барометр падал, дальнейшее продвижение сулило плохие последствия. Альпинистам-зимовщикам ничего не оставалось как вспомнить предыдущую неудачную попытку восхождения и посетовать на нынешнюю. В январе зимовка попала в полосу буранов. Затем февральский фен принес тепло и вызвал лавины. «Весь день от лавин, летающих по всем склонам, дрожала земля, -рассказывает В. Корзун. - Грохот обвалов доносился с отвесных стен далекого Донгуз-Оруна. Горы ожили и тяжело вздыхали, освобождаясь от тяжести пластов зимнего снега».

Наступила весна, и мартовские пейзажи изменили склоны Эльбруса.

«Весь мир очистился и обновился, - записал В. Корзун в своем дневнике от 8-го числа. - Везде незапятнанная чистота. Вверху - си нева, а внизу - белизна свежего снега. Ходишь по сугробам и не чувствуешь сопротивления снега, будто под ногами густая серебристая паутина. Наблюдаем падение больших пылевых лавин. Кажется, что видишь немой фильм. Лавины летят без звука. Шорох заглушает расстояние. До подножия горы обычно ничего не долетает, весь снег разлетается Сегодня загорали даже без всякой одежды и в таком же виде на лыжах катались. Я вывел заключение, что если бы люди катались на лыжах без одежды, то даже начинающие лыжники никогда бы не падали. 9 марта. Сегодня катались на пластовых лавинах. Снег такой мокрый и тяжелый, что на гладком склоне ехать на нем одно удовольствие. Движение медленное, и перед концом легко выскочить в сторону. Этот спорт, по-моему, никогда и нигде не развивался».

Первая метеостанция на Кругозоре стала удобным приютом для московских альпинистов, прибывших сюда 22 марта для восхождения на Эльбрус. В. Корзун оказался очевидцем и участником этого скорбного события. Обратимся к записям Виктора Борисовича. «На край площадки у ветродвигателя вышел коренастый молодой альпинист. За его спиной виднелся весьма объемистый зеленый рюкзак, в который без особых затруднений можно было бы поместить самого хозяина. Я приблизился к нему. На меня взглянули прямые голубоватые глаза. Не произнеся ни слова, мы крепко пожали друг другу руки. Я мог с уверенностью сказать, что это Алеша Гермогенов, председатель Московской горной секции, начальник пришедшей на Эльбрус горнолыжной экспедиции. Вместе с ним поднимались на Эльбрус известные альпинисты Абалаков и Гущин.

- Отель «Эльбрус»! - воскликнули они, прочитав вывеску над дверью, в шутку разрисованную Славцом.

- Не хотел бы я долго в этом отеле жить...

- Не долго, а жить придется, - сказал я, выходя из «Приюта».

Один за другим подходили лыжники в зеленых альпийских костюмах. Все здоровые, жизнерадостные, загоревшие. Среди них оказалась одна женщина - московская альпинистка Волгина. По очереди входили в дом и издавали возгласы удивления:

- Как здесь уютно!

- Да это и впрямь высокогорный отель!

В углу на рюкзаке сидел Андрей Малеинов и, завладев балалайкой, тренькал единственную знакомую ему вещь «Ах вы, сени, мои сени» и, заразительно смеясь, подпевал.На него шикали, кричали, а он, не в такт ударяя по струнам, опять наводил:

- Ах вы, сени, мои сени...

Неожиданный приход группы лыжников нас взбудоражил и опрокинул мирное течение жизни. Зимовка наполнилась смехом, шумом, говором девяти человек, и восемнадцать окованных шипами ботино загрохотали по гулкому, промерзлому полу. Явившись с гор Сванетии, они принесли с собой новости. ДОлг расспрашивали мы их, а они нас. Завтра они пойдут на вершину. Гермогенову я советовал:

- Устройте на «Кругозоре» дневку, отдохнете, акклиматизируетесь а на следующий день пойдем.

- Нет, - говорил он, - мы уже запоздали, нужно скорее в Москву Выступим завтра.

23 марта. Пропустить этот случай я, конечно, не мог и присоединился к экспедиции. В 7 часов утра при хорошей погоде на вершину выступило десять человек. Барометр стоял высоко. Давно уже синеву неба не закрывали тучи. На леднике надели лыжи, предварительно смазав их резиновой мазью от обратного скольжения при подъеме. По твердому насту до «Приюта одиннадцати» дошли незаметно. По дороге я производил метеорологические наблюдения. У всех была тренировка, и поэтому высота почти не сказалась.

На «Приюте одиннадцати» расположились с удобствами. Повара занялись приготовлением обеда. Фотографы защелкали затворами фотоаппаратов.

- Удержится ли погода? - с тревогой спрашивали меня участники. вглядываясь в бирюзовое небо.

- Как видите - приличная, но эти слои перистых облаков мне определенно не нравятся, - отвечал я, показывая на покрасневший в закате горизонт.

Солнце село за облака. Значит, они надвигались. Но над ними синее, чистое небо, и склоны Эльбруса выглядели легкими и доступными. Нас беспокоили темные пятна льда по пути восхождения. Меня удивляло, почему Гермогенов так много на них смотрит.

- В кошках мы эти места без труда пройдем, - замечаю я как-то.

- А разве у тебя есть кошки? - удивился он.

- А разве у группы нет? - в свою очередь спрашиваю я удивленно.

- Нет, мы ведь шли на Эльбрус в весенние месяцы и думали подняться на лыжах, а не на кошках. Кошки внизу.

- Как внизу?

- Да так, в Тегенекли.

Идти в горы и из-за тяжести не захватить кошек! В снежных горах без кошек, как без ног... Опросили, кто взял кошки. На десять человек оказалось три пары: у меня, у Гермогенова и еще у одного участника. Вспомнили, что на всю группу всего один ледоруб. Совсем плохо. Веревок хватало на всех, и восхождение решили продолжать. Я думал, что группа посидит хоть денек на «Приюте одиннадцати», но спешка гнала их без остановок даже там, где необходима была остановка.

24 марта. Выступили в три часа ночи тремя связками. В первой веревке передний Гермогенов шел в кошках, затем следовали Волгина и Донской, во второй веревке шел я с кошками и двумя альпинистами, и в третьей - Е. Абалаков в кошках и остальные трое.

Абалаков, плотно одетый, обросший, был похож на медвежонка, без устали ползущего в гору. На него, по-моему, не влияли ни усталость, ни высота, ни холод. Наткнувшись на лед, Гермогенов стал рубить ступеньки. Подпрыгивая и звеня, на нас беспрерывным каскадом летели осколки. Ступени он рубил через несколько шагов. Головной каждой веревки, поднявшись выше, укреплялся и подтягивал остальных. Часто падали, но всегда задерживались лыжными палками.

Время от времени под ногами слышался сухой треск разрывающегося льда, хруст снега под кошками и удары ледоруба. Рассветало. Из-за гряды облаков выплыло расплюснутое холодное солнце. Под ледяным дождем осколков к 9 часам утра дошли до скал «Приют Пастухова». 4681 метр. Лавров и Донской почувствовали себя плохо. Сказали, что дальше они идти не могут и возвращаются на «Приют одиннадцати». Гермогенов жалуется на головную боль.

Влияние высоты я не чувствовал, но очень сильно промерз. Из «Приюта» вышел в ботинках, и ноги моментально подмерзли, а на дороге переобулся в валенки, но пальцы ног уже больше не оттаяли. На «Приюте Пастухова» я замерз еще сильнее. Выше склон был пологий и снежный. На пути лежали два штабеля досок, завезенных прошлым летом для стройки на седловине Эльбруса нового приюта. Я окончательно продрог и, не ожидая других, пошел к седловине, чтобы в ходьбе разогреться.

Я уже поднялся метров на сто к первому штабелю, а группа еще только тронулась от скал Пастухова. Я чувствовал себя необыкновенно легко и хорошо. Поднимался совершенно свободно, как на «Кругозоре». И тут я подумал: «Не подняться ли в лоб на Восточную вершину? Врмя раннее, пока они дойдут до седловины, я уже спущусь туда с вершины».

Но потом я от этого плана отказался. Во-первых, не хотел тащить на вершину рюкзак со всеми вещами, а во-вторых, все равно на следую щий день после ночевки на седловине мы решили подняться на обе вершины Эльбруса. Я лег на доски и уснул. Разбудили пришедшие участники. Веревка Гермогенова почему-то двигалась очень медленно и далеко внизу Группа часто садилась на снег и отдыхала.

Сильно промерзнув, я опять быстро пошел наверх. Опять мелькнула мысль пойти на Восточную вершину. Но солнце склонилось к закату, с запада подул резкий пронизывающий ветер. На уровне вершин плыли беспокойные кучевые облака. Они предвещали грозу, но небо по-прежнему было безмятежно синим. Желая согреться ходьбой, я прямо добежал к скалам седловины. Высота 5200 метров. Ветер усилился, по холодеющим склонам бежали волны поземки. Пока я завязывал соскочившую с левой ноги кошку, пальцы рук потеряли чувствительность.

Замерз окончательно. Тогда я сбросил рюкзак, вынул спальный мешок, залез туда, согрелся и опять уснул. Разбудили голоса проходившей мимо группы. Темнело. Я им крикнул:

- Идите на седловину и расставляйте палатки. Нагоню. Тихо идти не могу, мерзну.

Зашло солнце, снега Эльбруса оделись синим саваном ночных теней. Я вынул термометр, произвел отсчет и даже испугался: -34 "С, а еще только вечер! Да, для этой температуры я одет более чем легко. Немного согревшись, я незаметно для себя уснул. Очнулся уже в темноте. Вначале испугался своего положения: «Где я?». Потом вспомнил и вылез из спального мешка. Словно ледяная вода меня обнял холод. Он сразу пронзил все тело. Упаковал спальный мешок, привязал кошки. Зубы выбивали частую дробь, руки потеряли чувствительность. От холода забыл, что нахожусь выше пяти тысяч метров, и бегом бросился к силуэту Западной вершины.

Послышались далекие крики, дчоносившиеся из ледяной темноты. Думая, что это зовут меня, я ответил долгим пронзительным криком и заспешил к седловине.

Сорвалась кошка. Проклиная и кошки и валенки, на которых они не держатся, я руками, потерявшими чувствительность, пытался ее привязать, но все усилия были напрасны. Скрипя зубами, схватил ее и, скользя, побежал дальше на одной кошке. Несколько раз упал. Крики ближе.

- О-о-о-э-э-э-й! - несется с черно-синих склонов.

- Го-го! - слышу я совсем рядом и различаю сбившихся в кучку людей.

- Я здесь!

- Сколько вас? - слышу из темной груды.

- Как сколько? Я один.

- А где же веревка Гермогенова?

- Я их не видел.

Повисло тревожное молчание.

- Нужно пойти навстречу, - говорит Е. Абалаков, и двое, отделившись от темного пятна, идут вниз.

Их голоса теряются в глубине. Поднимается ветер. Он пронизывает до костей. С двумя участниками, которых я не узнаю, прямо на снегу расстилаем палатку Здарского и, вынув спальные мешки, тесно забиваемся внутрь. Дрожа, мы забылись в тяжелом сне и не слышали, как пришел Гермогенов. Проснулся я от холода. Не слышно ни одного человеческого голоса. Тяжело бухает уставшее сердце. Приоткрываю палатку: лицо обдает ветер и легкий снег.

- Буря! - хочется мне крикнуть, чтобы все услышали, но губы вяло шепчут это слово. Меня охватывает апатия, и я опять забываюсь.

Сколько спал - не знаю. Будит собственная дрожь. Я хочу шевельнуть ногами и выпрямиться, но, к моему ужасу, их совсем не чувствую. «Отморозил», - лениво думаю о случившемся. Палатку треплют жестокие порывы ветра. Шуршит переметаемый по газгольдеру снег. Словно отдаленный прибой, глухо ревет буря. Я нащупываю электрический фонарик и часы. Зажигаю. Свет режет глаза. Без четверти час...

Нужно снять наблюдения, но онемевшие пальцы не могут вынуть из чехла термометр. Громадным усилием воли я произвожу эту операцию и высовываю термометр из палатки.

Долго держу. Затем быстро зажигаю фонарик. Ищу ртуть и убеждаюсь, что на шкале столбика нет. Ртуть ушла в резервуар и замерзла. Температура воздуха ниже 40°. Я ошеломлен. Натягиваю мешок на плечи, но по-прежнему весь в нем не помещаюсь Опять забываюсь....Все мучительно ожидали рассвета. Он пришел вместе с завываниями и порывами ветра. Меня будят товарищи по палатке.

Застонав, я пришел в себя и хочу шевельнуть ногами, но это н моих силах. По колено они бесчувственны...

- Я отморозил ноги, нужно растереть, - говорю впавшим в забыть товарищам и сидя разуваюсь. До изнеможения оттираю ноги снегом, но подмораживаю руки и увидев безрезультатность этой меры, обуваюсь.

Откуда-то из рева и серого полумрака долетают крики. Нужно подниматься и идти вниз. Мы, еле двигаясь, собираемся. Палатка трепещет под ударами ветра. Снег залетает внутрь и засыпает одежду. Мокро, холодно. Долго не решаемся покинуть спальную нашу палатку. Кто-то, набравшись храбрости, выходит наружу и кричит:

- Светло, поднимайтесь!

Проходит несколько минут, и я выбрасываюсь на снег. Хочу подняться из белой мягкой мути, но обмороженные ноги не держат. Не чувствуя летящего в лицо снега, разгибаю колени и, с трудом напружинив одеревеневшие мышцы, поднимаюсь во весь рост. Делаю несколько шагов. В стороне чернеют две палатки и фигуры людей. Сливаясь в полосы, густо несется снег. Вдруг слышу резкий вскрик:

- Умирает Алеша!.. Сюда! - в голосе слышится отчаяние погибающего человека.

В груди что-то хлестнуло, рванулось. Хочу побежать - ноги не слушаются, и я падаю в снег. Сметаю с лица как пух налипшие снежинки и подбираюсь к группе людей. Вблизи различаю: кто-то перегнул через колено Алешу Гермогенова и держит. Рядом стоят не знающие что делать товарищи.

Безвольное тело свесилось над снегом. Я различаю побелевшие кисти рук и склонившуюся голову. Озверелый ветер, словно насмехаясь, бросает в лицо горсти снега, но... Алеша даже не вздрагивает и н морщится. Лицо не меняет выражения. Он мертв.

Сердце мучительно сжалось, затем забилось редкими ударами, от дающимися в висках. В скалах плачет и свистит ветер. Волной набегает снежный порыв, а мы, застывшие, стоим у тела погибшего товариша-альпиниста. Осевший на лице Алеши снег не тает.

- Что же делать? - слышу я отчаянный возглас.

- Завязать в спальный мешок... в палатку и вниз, скорее вниз!

Одетые в белые саваны фигуры оживают. Вблизи мелькает лицо Волгиной, на щеках замерзли полосы стекающих слез. Лихорадочно быстро скатываем палатки, связываемся... Тело Алеши закутываем в спальный мешок и, волоча по снегу, начинаем спуск. Идем медленно. Плач и вой бури заменяют оркестр и похоронный марш. Черный сверток, привязанный к альпийским канатам, зарывается в снег и показывается вновь.

С остановками двигаемся к выходу из седловины. Медленное движение меня убивает, я чувствую, как обморожение поднимается выше колен. Через час я перестану ощущать под собой ноги и упаду. Мне нужно согревающее движение, быстрый спуск. На остановке я обращаюсь к товарищам:

- Ребята! Можно, я пойду быстрее? Я отморозил ноги и рискую остаться без них. Я отмораживаю их выше и скоро, наверное, упаду. Мне нужен быстрый спуск. Я приготовлю все внизу и пошлю помощь.

- Это хорошо, но куда же ты пойдешь один? - изумленно спрашивает Гущин. - Посмотри...

Да, в нескольких шагах ничего, кроме снежной пустоты, не видно.

- Я дорогу найду.

- Иди, - говорит Гущин, - но я бы никогда не пошел. Вместе спокойнее.

Я боюсь, что сейчас упаду и больше не встану. Вторые сутки без еды и питья. «Куда же идти? Так легко влететь в трещину». Закрыв глаза, представляю себе карту Эльбруса. Вправо - Западная вершина, влево - Восточная, прямо - сбросы в котловину с трещинами в несколько десятков метров. «Ага! Левее...» Я с трудом тяжело трогаюсь и, автоматически переставляя бесчувственные ноги, утопаю в ревущей белизне. Я иду, как маньяк, как луатик. Ветер шатает, но упасть - значит замерзнуть. В несколько минут заметет без следа. Дальнейшее похоже на мучительный долгий сон, от которого никак не проснешься. Влево мелькнули скалы.

«Держаться на них», - думаю я, а сам иду прямо. Напряжением всех сил изменяю направление. Затем пошел крутой склон, я широко шагаю, От быстрого движения ноги оживают. С силой ставлю их и стараюсь на ходу шевелить пальцами, но это бесполезно. Ступни отморожены.

Я делаю очередной шаг... Короткий рывок - и тело висит в пустоте. Я даже не успел ничего подумать. Притуплённое сознание не может быстро реагировать, даже на угрозу смерти.

Болтаю ногами, висну над темной глубиной трещины, держась ками за края пробитого свода. Мне нисколько не страшно. Все воспринимается как обычное и заурядное.

Отдыхаю и, напрягая все силы, выползаю на край. Меня спасла лыжная палка: она легла поперек трещины и не позволила провалиться глубже. Теперь мне кажется, что вокруг сплошной лабиринт скрытых тре щин. Я еще забираю влево, затем вниз и неожиданно попадаю на камни «Приюта Пастухова». Меня заливает радость: «Отсюда я уж доберусь до цели!» За три часа до темноты я услышал из тумана крики и, направив туда неверные от усталости шаги, подошел к «Приюту одиннадцати». Меня заметили и подбежали Донской и Лавров:

- Что, все идут?

Я собираюсь с силами и огорошиваю их сообщением:

- Алеша Гермогенов умер...

Они не произносят ни слова, только Донской делает резкое движение руками, будто что-то хочет схватить.

- Остальные спускаются с телом Алеши ниже седловины. Я отморозил ноги и иду за помощью. Приготовьте все возможное, будут еще обмороженные...

Теперь они стали слабее меня и плетутся сзади к «Приюту». Меня напоили, накормили, целых полчаса оттирали ноги, но безуспешно: все пальцы и участки кожи на ступнях обморожены. По-прежнему бушевала непогода, смешивая космы белесого тумана с поднятыми в воздух сугробами снега. Я надеваю лыжи и, попрощавшись, еду вниз. При сильной усталости и отмороженных ногах это очень трудно. Я почти лишен возможности поворачивать и развиваю бешеную скорость, а затем падаю. Еду наугад, держа в голове карту местности.

За мной по пятам гонится ночь. Спотыкаясь, иду по моренам, но на леднике Малый Азау перестаю различать носки лыж от снега. Со всех сторон окружают неизвестно откуда взявшиеся трещины, и единственным выходом оказывается новый ночлег на снегу.

Мокрый от тающего снега и пота, выбившийся из сил, я лег в спальный мешок на лыжи и попытался уснуть.

Всю ночь где-то в соседней трещине завывал ветер, затихая только тогда, когда я забывался. Опять подморозил ноги. Утром в тумане нашел правильный путь и спустился на «Кругозор». Славец, веселый, вышел встречать, но при взгляде на мое лицо вся его веселость исчезла.

- На седловине умер Алеша Гермогенов, - говорю я устало. Эти несколько слов так тяжелы, что от их скрытой тяжести... Славец, присев на сугроб, растерянно спрашивает:

- А остальные?

- Спускаются. Беги вниз за помощью: я ноги отморозил.

Он срывается с места и, захватив лыжную палку, прыгает на снежный склон и съезжает на маленькой лавине в сторону поляны Азау. При входе на зимовку я проверил радиоаппаратуру. Передатчик работал, а приемник отказался действовать. «Могу ли я дать в эфир SOS? У нас катастрофа, один умер, остальные в неизвестности, обязательны серьезные обморожения. Да, могу». Я составляю короткую радиограмму, где сообщаю о случившемся, прошу принявшую станцию передать мое сообщение в Нальчик, чтобы срочно выслали автомобиль и помощь.

Сажусь за передатчик и начинаю выстукивать понятное всему миру, тревожное, волнующее и скрывающее за собой несчастье сочетание трех букв - SOS. Часто вспыхивает индикатор. Передаю текст и впервые с Эльбруса ввысь, в пургу, над снежными вершинами несется: «SOS... SOS...SOS». И опять текст радиограммы: «Приемник не работает» - даю я после каждого повторения. Индикаторная лампочка вспыхивает все слабее и слабее. Рука деревенеет и наливается усталостью. Индикатор потух. Аккумуляторы истощились. Прекращаю работу.

С жадностью выпиваю несколько кружек воды, чем-то закусываю. Приходит срок часа дня. Спотыкаясь, на пухнущих ногах пробираюсь к будкам, снимаю наблюдения. До безумия уставший падаю на кровать и засыпаю глубоким, освежающим сном...

В два часа дня на зимовку пришла вся группа, и только один Алеша Гермогенов был привезен на доске. Он уже замерз и не сгибался. Тело положили в среднюю комнату. Участники ходили хмурые и убитые горем. Кое-кто отморозил ноги, кое-кто руки, а Кузнецов так сильно на спуске обморозил ноги, что ему впоследствии в Москве ампутировали чуть не все пальцы.

Рассказы участников дополнили всю картину неудачного восхождения.

Алеша плохо себя чувствовал еще на «Приюте Пастухова» и при подъеме к седловине его состояние все ухудшалось. На уговоры спу титься снизу он отвечал отказом. Он считал, что начальник должен быть всегда впереди, и, морально страдая, боролся со своей физиче ской слабостью, и шел дальше. До седловины поднялся через силу. О дальнейшем рассказывала Волгина, находившаяся с ним в одной палатке:

- Ночь провел беспокойно, жаловался на недостаток воздуха Утром попросил пить, воды не было, и я дала ему лимон. Он его пососал, потом бросил и сдавленно проговорил: «Воздуху, воздуху дайте». Он в судорогах задыхался. Я откинула полу палатки. Он хотел приподняться, захрипел и упал мертвым. Когда вы подбежали к палатке, он уже был мертв.

Причина смерти - надо думать, нарушение деятельности сердца Алеша не успел отдохнуть от летних походов и в зимнюю экспедицию поехал, едва перенеся стрептококковую ангину. В походе, не доверяя никому, везде сам прокладывал первую лыжню. Переутомление сердца, осложнение и на большой высоте - смерть.

Дальнейшие происшествия таковы. После моего ухода альпинисты медленно спускались вниз. На склоне разошлись и заблудились. Е. Абалаков и Гущин, спускавшие тело Гермогенова, влетели в трещину и остались там ночевать, причем Абалаков спал вместе с трупом, а Гущин просидел всю бурную ночь на краю трещины, охраняя Абалакова от дальнейшего падения.

Остальные четверо провели ночь на «Приюте Пастухова», где Кузнецов обморозил себе ноги. На следующий день добрались к «Приюту одиннадцати» и, захватив Донского и Лаврова, сошли на «Кругозор». Ночь прошла спокойно, хотя по-прежнему выл ветер и летел снег. Усыпленные усталостью и бессонными ночами, все спали как убитые.

28 марта. Из досок сколотили гроб и, положив туда закутанное тело Гермогенова, отнесли на верхнюю площадку «Кругозора» и поставили у могилок.

Все спускались в долину. Я решил лечиться домашними средствами, а именно картофелем и керосином. Я знал свои ноги: при обморо жении они не гнили, а деревенели, высушивались. И действительно пальцы были бесчувственны семь месяцев, но все остались целы.

Славец проводил альпинистов до Терскола. Там уже ждал автомобиль. Славец вернулся вечером».

Памятником трагедии, случившейся в марте 1932 года, стала вершина в ущелье реки Адыл-Су, названная именем председателя Московской горной секции, всеобщего любимца, Алеши Гермогенова. В апреле радиста Лысенко сняли со станции за бездеятельность. Никитин и Корзун остались одни. Продукты заканчивались, и зимовщики охотились на уларов.

В летний отпуск В. Корзун ездил на Центральный Кавказ, где совершил несколько восхождений, включая пятитысячник Коштан-тау. В июле на Эльбрусе работала геодезическая экспедиция Московского геодезического управления под руководством инженера Кумани-на. Корзуну приходилось общаться и помогать многим научным экспедициям, работавшим в то время в Приэльбрусье. Не обошлось без него и в этот раз. На Восточной вершине Эльбруса им был установлен один из высочайших триангуляционных пунктов для съемки новой карты Кавказа.

Вячеслав Никитин также был занят важной работой. Кабардинское агентство «Интурист» обратилось к нему с просьбой организовать строительство высокогорного приюта из материалов, заброшенных к седловине еще в прошлом году. На оставленных досках Корзун спал, делая передышки, во время восхождения группы Гермогенова.

В лето 1933 года «Интурист» приступил к строительству на второй поляне «Старого Кругозора» (на 30 метров выше первой) большого комфортабельного здания высокогорной гостиницы. Кроме удобного отеля для альпинистов, на седловине Эльбруса, около скал восточного ребра Западной вершины, на высоте 5300 метров производилась сборка высокогорного приюта «Седловина». Несмотря на небольшие размеры приюта, его строительство было наиболее трудным объектом из всех строек на Эльбрусе. «Зазимовавший» груз был, наконец, доставлен к месту стройки. Работы затруднялись большой высотой места строительства (по отношению к уровню моря). Трудно было дышать из-за недостатка кислорода, строители заболевали горной болезнью, и их приходилось спускать вниз. Руководил строительством кисловодский альпинист В. Никитин, находившийся на месте постройки длительное время. Трудности, возникшие в процессе строительства, были преодолены, и здание приюта «Седловина» в 1933 году было полностью закончено.

Наши альпинисты получили еще один высокогорный приют «Седловина», которой является по местоположению высочайшей постройкой в мире.

Так рассказывает о летнем строительстве на Эльбрусе альпинист В. Кудинов в своей книге «Эльбрус в наши дни». К сожалению, автор умолчал о последствиях этой работы для руководителя стройки на седловине. Об этом становится известно из книги В. Корзуна «Три года на Эльбрусе», которую вскоре после публикации изъяли.

Условия высокогорья сказались на здоровье В. Никитина. Ближ -ший и преданный друг уехал в связи с начавшейся одышкой.

«Славца уже не было, - с грустью рассказывает Виктор Корзун. Две недели назад он уехал в Пятигорск. Руководя постройкой приюта на седловине, он прожил там несколько дней. Уставшее от долгой жиз ни на зимовке сердце не выдержало, и он стал страдать одышкой Дальнейшее его пребывание на зимовке было невозможным. Мне было искренне его жаль. Потерять близкого друга, с которым пройдены первые тяжелые шаги, на целый год, а может быть, и больше... Это причиняло мне боль. К счастью, спустя несколько месяцев сердце вошло в норму, и Славец выздоровел совсем и без последствий».

Заниматься устройством новой станции В. Корзуну пришлось с другими зимовщиками.

На скалах, названных «Приют девяти», Кавказское бюро погоды решило строить деревянное здание высокогорной метеорологической станции. В отличие от существовавших в то время на Эльбрусе построек легкого типа, здание планировалось более фундаментальное, так как предполагалась круглогодичная работа станции, с постоянным нахождением на ней метеоработников. В сентябре в Терскол прибыли автомобили с разобранным новым домом станции и оборудованием. Новую метеорологическую станцию решено было строить выше прежней.

«Вслед за этим, - рассказывает В. Корзун, - потянулись вереницы груженных досками ишаков. Они сплошным потоком двигались к «Приюту девяти» и обратно. Новый дом по частям переносился на высоту 4250 метров над уровнем моря. Переброска продолжалась до 8 сентября».

8 сентября. Вечером на «Кругозор» поднялась группа рабочих-строителей станции и новый радист А. П. Горбачев. Ко мне подошел крепко сложенный человек в форме радиста гражданской авиации и, крепко пожав руку, сказал как старому знакомому

- А, Виктор! - и потом добавил: - Будем знакомы. Саша.

К этому простому сильному человеку, с русыми волосами, голуоы ми глазами, крепким подбородком боксера, я сразу почувствовал глу бокое расположение. «Этот не сдаст», - подумал я, глядя, как он сбрасывает с ишака. тяжелые вьючные мешки».

Строительство здания метеорологической станции на «Приюте девяти» было завершено глубокой осенью 1933 года. Зданию была придана обтекаемая форма, стены тройные с шевелиновой (из древесной ваты) прокладкой. Домик был рассчитан на силу ветра в 70 м/сек. Снаружи здание было покрыто толем, впоследствии замененным железом. Здание располагало четырьмя небольшими комнатами-каютами, кают-компанией, двумя подсобными помещениями и тамбуром. Бюро погоды затягивало подвоз материалов и провианта, что послужило причиной временного отъезда Корзуна и Горбачева на Кавказские Минеральные Воды.

«В Пятигорске пробыли почти месяц - двадцать пять дней, - рассказывает Виктор Борисович. - Пользуясь независящей от нас задержкой, я учился на опытной научно-исследовательской метеорологической станции: необходимо было повышать свою квалификацию. 25 октября. Я и Саша Горбачев с двумя автомобилями приехали в Терскол. Две тонны самого необходимого груза нужно было поднять на зимовку. По вине Бюро погоды задерживалась выдача продуктов, и теперь вся работа станции стояла под вопросом».

Как и прежде, на выручку пришли балкарцы. Двадцать пять вьюков решили поднимать спешно, так как погода портилась и сквозь глубокий снег даже ишаки не смогли бы поднять груз. Началась метель. Бедные животные, увязая в снегу, едва поднялись до 4 тысяч метров. Выбившихся из сил ишаков стали освобождать от груза и складировать вещи у скал, чтобы перенести все самим. Пурга свирепствовала так, что дальнейшее продвижение было невозможным.

«Подбирая уставших людей и животных, спускаемся вниз, - вспоминает Корзун. - За спиной ревет пурга. Там, на высоте, она буйствует неудержимо. Темнота застигает нас на «Кругозоре». 29 октября начали перетаскивать груз из временного «склада» на зимовку».

При переброске оборудования Александр Горбачев - новый радист, приехавший на зимовку, обморозил ноги и ему пришлось спуститься вниз. Корзун остался на время один. Буран не прекращался. Обмороженная щека постепенно отходила, и одинокий зимовщик занялся созданием уюта.

«Я выверял и налаживал метеорологические приборы, - рассказывает Корзун, - устраивал различные полки и мастерскую. Жил в тепле: установил печку. Две комнаты и кают-компанию оклеил светлыми обоями, они стали чистыми и веселыми. Появились столы, оборудо- мастерская, радиорубка и еще много усовершенствований».

На двенадцатый день одиночества случилась беда. Корзун сильно ранил руку топором - разрубил верхний сустав большого папьца. Без врачебной помощи ему было не обойтись. Пришлось одеваться и идти вниз. Снег затягивал, как болото. Туман лишал видимости. Сбившись с гряды морены, Корзун рухнул в ледовую трещину. Из дневника Корзуна становятся известны подробности этого происшествия.

«Нужно, не теряя времени, спускаться вниз. Я тщательно и тепло одеваюсь... В рюкзак кладу трехдневный зап продовольствия, сухого спирта, беру ледоруб - и готов в путь. Зимовка скрывается уже через двадцать шагов. Я погружаюсь океан тумана, снега и воющей мглы.

Шесть километров по неизвестным местам. Вытаскивая одну ногу за другой, я переваливался с бока на бок. Снег засасывал, как болото Мне казалось, этому напряженному движению не будет конца. Разболелась рука, будто в палец загоняют иголки. Я потерял счет времени. Мне жарко, но расстегиваться нельзя - сейчас же всюду набьется снег. Склон, кажется, идет правильно. Я делаю передышку и быстро двигаюсь большими шагами. Вдруг... взметнулась белесая мгла, я почувствовал, что лечу... Готовясь к удару, все тело сжалось, напружинилось. Я обо что-то с силой ударился боком. Перевернулся и мягко зарылся в снег. Бешено застучало сердце, забилось медленными ударами.

«Упал в трещину, - оценил я положение, - нужно подумать, что делать».

Но тут, заглушая все, словно разгораясь, по руке разлилась острая боль от потревоженного пальца. Открыл глаза - темно. Лицо почувствовало холод, и стало трудно дышать. Я лежал на левом боку. Осторожно, чтобы не провалиться куда-нибудь глубже, я двинул правой рукой - не поддается. «Неужели сломана? - мелькнула мысль. - Почему нет боли?». И сразу вспомнил: держит ледоруб. Потянул сильнее - поддается. Тяну к себе с ледорубом. Около лица снег оттаял и образовалось пустое пространство. Теперь можно подумать...

«Значит, я провалился в трещину. В каком же леднике: в Гара- Баши или в Малом Азау? Как я не заметил гряды скал? Пройти не мог,сле довательно, я в Гара-Баши... Где там первые трещины? Влево под плато поперечные. Почему же я туда попал?»

Руку опять свела боль. Я всем телом дернулся к ней. Теперь понимаю: желая дать покой ноющей руке, я все время наклонялся к ней в левую сторону; этим скосил шаги, изменил общее направление и ушел в левую сторону. Как я это не учел раньше...

Теперь я лежу в трещине ледника, может быть, на уступе, а может быть, на засыпанном дне. Страха никакого не чувствую. Нужно вылезать. Снег вокруг меня очень мягкий. Я освобождаю ледоруб и расковыриваю перед собой снег. Матовый снег становится ярче. Сажусь - и моя голова освобождена. Справа и слева гладкие темные ледяные стены трещины. Из тусклого зеленоватого света вырисовываются острые как сабли сосульки, спускающиеся с краев трещины и снежного свода, закрывающего ее сверху пластом. И только над самой головой этот светлый пласт пробит моим падением.

Через круглое отверстие в этот ледяной склеп падал сноп дневного света и сыпались снежинки. До отверстия было метров двенадцать. Прямо передо мной трещина скрывалась в темноте - дно слегка поднималось. Я осторожно встал на ноги, но еще глубже погрузился в рыхлый морозный снег, осевший на дно трещины. Мое положение походило на положение попавшего в болото: с каждым движением я проваливался все глубже.

«А что, если я стою только на пробке, а ниже идет опять пустое пространство и трещина склинивается?»

Я впервые почувствовал весь ужас своего положения. Оглянулся назад - нервы напряглись до предела. Дно трещины через несколько метров круто падало вниз, ледяные стены резко раздавались в стороны, чернела жуткая пустота. Привыкшие к темноте глаза различали на переднем плане острые изломы, уступы, и все дальнейшее терялось в ледяном мраке. Над головой нависали десятки тонн снега, щитом перекрывшего края трещины сверху. Свежий осенний снег еще не укрепился и может обвалиться.

«Я буду похоронен в ледяном склепе, и никто никогда не узнает, где и как я умудрился погибнуть... Нет, нужно вылезать!» Я осторожно укрепился и стал утаптывать под ногами снег, осыпая его с поверхности. У левой стены делаю площадку и вытряхиваю снег из складок платья.

Путь спасения лежит прямо вверх, по ледяным стенам, к этому отверстию, пробитому собственным телом. Придется вырубать ступеньки и выбираться, расширяясь ногами в разные стороны, а вверху... Вот наверху - неизвестно, хватит ли моих ног или нет. Если бы была веревка и несколько ледяных клиньев, я бы не беспокоился и даже с больной рукой вылез бы здесь совершенно свободно.

Вырубаю правой рукой первые две ступеньки на разных сторона останавливаюсь в раздумье: вылезать или нет. Здесь так тихо, нет снега и ветра, в десяти метрах надо мной ревет буря. Уже поздно, скоро начнет темнеть... «Успею ли я засветло добраться до «Кругозора»? Буду ночевать здесь», - решаю бесповоротно.

Оцениваю положение: лучше всего вырубить нишу в ледяной стен и можно будет спокойно спать. Если даже обрушится свод, я вылез невредимым. Поднимаюсь на пару метров вверх и начинаю вырубай пещерку. Работать приходится ножом и только одной правой рукой Перемерзший крепкий лед обламывается громадными кусками и со звоном ударяясь о порфировые стены, падает в снег. Ниша растет. Работаю долго. Дно ниши делаю с наклоном внутрь, чтобы не вывалиться ночью. Сбрасываю рюкзак и с наслаждением присаживаюсь на край Устроился как дома. Мне совсем не холодно, только чувствуется усталость и сильно хочется есть.

Посмотрел на оконце вверху - оно потускнело: темнеет. Ночь так ночь. Неразлучной финкой выравниваю дно - удобнее будет спать. Распаковываю рюкзак, вынимаю сухой спирт, мясные консервы, сухари, сахар. Через минуту, отражаясь на льду, порождая голубые и синие огоньки, большими языками пламени заполыхал спирт. Разогрел мясо, с удовольствием закусил, согрел чаю и стало даже весело. Осенняя ночь длинная, спать надоест. Я вспоминаю о случайно взятой книжке Аверченко «Юмор для дураков».

- Организуем культурный отдых, - говорю я громко. Вынимаю книжку, зажигаю электрический фонарик и устраиваю его на небольшом выступе.

Мое ледяное ложе, вся ниша вдруг осветилась чудесным переливающимся светом. Каждый кристалл льда по-своему преломлял лучи прямого и отраженного света. Весь лед искрился и казалось, что стены были выложены редчайшими разноцветными камнями, топазами, рубинами, бриллиантами. Я был поражен.

Стоило изменить наклон головы, как менялась вся картина, словно кто-то за спиной включал новое освещение. Я даже не подозревал, что лед может так переливаться, что лампочка карманного фонаря может произвести такую чудесную иллюминацию. Я почти совсем забыл, где нахожусь, но раскрытая книга вернула меня к действительности. Я стал читать.

Почитав, я разворачиваю книгу и кладу под голову вместо подушки. Рюкзак расстелен подо мной. Закрыл глаза. Словно осенние туманы, проносятся отрывки мыслей, и я быстро засыпаю. Проснулся от звенящего грохота. Где-то в глубине ледника обрушилась или треснула глыба - послышался тяжелый глухой треск, и все смолкло. Ледяное безмолвие поглотило все звуки. Я заглянул вверх - ночь.

Проснулся, когда уже было совсем светло, и сразу вспомнил, где я нахожусь. После тьмы ночи моя трещина была освещена очень ярко. Отверстие почти замело, сыпался мелкий снежок. Значит, наверху по-прежнему буря.

Закусил, собрался, привязал кошки и приступил к своему освобождению. Первые ступеньки вырубались просто и держаться было очень легко. Трещина постепенно расширялась. Я рассчитал, что у самой поверхности моих ног не хватит. Отчаяния не было, только еще раз вспомнил о веревке и ледяных клиньях: имея их, я посмеялся бы над любой трещиной. До поверхности осталось несколько метров. Ширину шага уменьшают две пары брюк. Вынимаю нож и распарываю. На больную руку перестал обращать внимание. Особенно сильную боль заглушаю скрипением зубов. Конец пальца, наверное, отворачивается, оголяя кость. Такая адская боль! Временами кружится голова. Я у самой цели. Дотягиваюсь ледорубом до маленького отверстия в снежном потолке и расширяю его. На разгоряченное лицо сыплется мелкий снег. Необычайно яркий свет слепит. Качнулся, но удержался. Как легко отсюда упасть... Растягивая все свое тело, поднимаюсь еще на полметра. Обрубаю край трещины и убеждаюсь, что взяться не за что.

Я очень устал. В постоянном напряжении силы убывают. Вспоминаю один прием, спасший меня при переходе Шхельдинского перевала. Выхватываю больной рукой из-за пояса финку и, выбрав место, вонзаю ее в твердый снег на краю трещины. Собираю остатки сил и, рывком подтянувшись на финке, с силой ударяю ледорубом выше, уже за краем трещины. На секунду повисаю на нем. Вырвись он - и я полечу в темную глубину. Еще один отчаянный рывок, и я в изнеможении падаю на край трещины. Сразу оглушило завывание бури, свист, ропот ветра, залетающего в трещину; казалось, он ругал ее человеческим голосом за то, что она меня выпустила.

Выпустила, но не совсем. Вокруг меня еще десятки таких же трещин, предательски закрытых снегом. Мне нужно разгадать эти ловушки и умело обойти. Я встал. Мне теперь ясно, что нужно идти на юго-запад. Ощупывая ледорубом впереди себя каждый шаг, осторожно иду по леднику. Местами ледоруб свободно пронзает снег: значит, трещи на, ищу обход. Отдыхая, я пересек ледник и неожиданно очутился у скал, приняв их издали за новые трещины. Теперь я знал, где нахожусь, и уверенно пошел вниз. Снегу меньше. Примерно через полчаса я вышел на знакомую морену. Под вечер в густом тумане добрел до «Кру гозора». Когда сел на койку, почувствовал, что усталость заполнила каждую клеточку тела. Окружающее стало безразлично. Я вспомнил о Саше. Под натиском беспокойства все прошло. Ведь он знал путь во много раз хуже меня. Может быть, он лежит сейчас в какой-нибудь трещине замерзший...

Я оглядываю стол и замечаю небольшой клочок бумажки. Хватаю и пробегаю глазами: «Спустился благополучно. От «склада» тумана не было. А. Горбачев». Стало легко. Я за него радовался больше, чем за себя. Проклятый палец. Я приподнял отяжелевшую от боли руку, но перевязывать не стал. Врач разберется. Ночью подходил к Терсколу».

Пятигорское бюро погоды задерживало провиант и, пользуясь возможностью, Корзун уехал в Москву «произвести ряд закупок и подыскать на зимовку нового наблюдателя». Работать на метеостанции вызвался техник-электрик Александр Гусев. Альпинисты встречались прежде на «Кругозоре» и знали друг друга.

Палец заживлялся и прирастал. Вскоре Корзун вернулся вместе с Гусевым. Из Нальчика они уехали в Баксанское ущелье. Горбачев должен был выехать из Пятигорской больницы, где лечил ноги, и присоединиться к ним позже. Забрасывать провиант на «Приют» им помогали местные балкарцы и два альпиниста - Н. Гусак и В. Андрюшков, которого приятели называли «Василь-тау» («тау» по-балкарски - гора) за громадный рост. В середине декабря со склона Азау-Гитче-Кара-Баши сошла огромная лавина.

«Мы были поражены грандиозностью этой лавины, - рассказывает Корзун, - одним воздухом уложило несколько гектаров хорошего соснового леса! Мы четверо и двое балкарцев оказались первыми людьми, увидевшими это необычайное зрелище. Об этом в селениях еще никто не знал. Это произошло, видимо, 16 декабря, когда с этой стороны слышался грохот.

Во многих местах упавшие деревья совершенно завалили дорогу, и нам пришлось пробираться сквозь ветви. Пошли в ход топоры. Лошади, утопая по самые вьюки в сугробах, с трудом перебирались через полузасыпанные стволы и камни.

Казалось, мы пробирались где-то в дикой тайге. Лес поредел, снега стало меньше, и мы вышли на поляну Азау. Бросили взгляд на склоны «Кругозора». Все покрыто толстыми пластами зимнего снега, сереют только одинокие скалы. На подъеме к «Кругозору» вскоре убедились: не пройти здесь лошадям... В одном месте передняя лошадь утонула в сугробе по самое горло и, побарахтавшись, покорно положила голову на снег.

Сняли вьюки, сложили все вещи в одну кучу, выкопали увязшее животное и, распрощавшись с балкарцами, отпустили их вниз. Уходя, они щелкали языками и приговаривали:

- Честное слово, сумасшедшие люди! Снег, холод... бр-р-р... - и издали кричали: - Аида домой!

Передохнув, мы взвалили на спины по рюкзаку и, утопая в сухом снегу, пошли по сугробам вверх». Переждав буран на «Кругозоре», длившийся несколько дней, альпинисты вернулись в Терскол, где встретили Новый год. Не дождавшись Горбачева, А. Гусев и В. Корзун 8 января отправились в свой «Приют». Горбачев прибыл 11 января, и с этого дня Эльбрус стал постоянным «населенным пунктом».

В январе несколько дней Эльбрус красовался на ясном небе. 15 января В. Корзун и А. Гусев решились на восхождение. Вечером 16 января зимовщикам представилось увидеть редкое природное явление, как знамение свыше перед отчаянной попыткой осуществить мечту.

«Перед вечером, - записал Корзун в своем дневнике, - наблюдали очень интересное явление - галосветовые столбы. Явления гало происходят вследствие отражения света от граней мельчайших кристаллов, находящихся в воздухе. Обычно световые столбы наблюдаются над солнцем или с продолжением под солнцем. В нашем случае было по-другому: один светящийся столб стоял над солнцем, а другой - на небольшом расстоянии слева, причем ложного солнца у второго столба не было. В это время при безоблачном небе сыпались мелкие ледяные кристаллики. Концы светящихся столбов опускались намного ниже нас и горизонта к леднику Большой Азау. Излучаемый столбами свет был ярко-матовый, без присутствия каких-либо других тонов.

Столбы, простояв 18 минут, постепенно исчезали, по мере того как рассеивалась и проносилась прозрачная туманообразная пелена из ледя ных кристаллов».

Ночь на 17 января В. Корзун провел и тревоге: мысль о приближении заветной мечты не давала покоя. Серебристый звон будильника прервал беспокойный сон в 3 часа утра.

Завтрак, короткие сборы, застывший испуг в глазах Саши Горбаче ва - в случае несчастья он оставался один в этом ледяном пространстве. Запись В. Корзуна от 17 января дает представление о состоянии альпиниста, задумавшего столь непредсказуемое восхождение:

«Связались веревкой и прикрепили к валенкам кошки. Я взял с со бой рюкзак с продуктами, термометром, фотоаппаратом.

- Пойдем, - обратился я к Гусеву.

Закутанные с ног до головы, гремя кошками, мы взяли ледорубы и вышли в ночь. По безоблачному небу были рассыпаны миллиарды мерцающих звезд, но темнота была непроглядная, она скрывала все изломы склона, словно глаза закрывали вороньим крылом. Эльбрус совершенно сливался с небом. Стало страшновато удаляться от этого островка жизни тепла и света, чтобы идти куда-то на ледяные склоны и обмерзшие скалы. Пугала неизвестность.

Мы впервые за века и тысячелетия существования Эльбруса решились в январскую морозную ночь идти по его обледенелым склонам на зимнюю вершину. Горы застыли в оцепенении, стоял полный штиль. Так вот когда, наконец, наступил тот момент, к которому я готовился восемь лет, с того самого времени, когда мой взгляд, взгляд мальчика, задержался на пылающем закатными огнями зимнем Эльбрусе. В памяти пронеслись воспоминания о зимней экспедиции к Эльбрусу два года тому назад, когда я робко дотрагивался рукой до скал его подножия. Вспомнился леденящий холод ураганной ночи в прошлом году и смерть Гермогенова на седловине».

Подробно о первовосхождении на зимний Эльбрус В. Корзун рассказывает в двух книгах: «Три года на Эльбрусе» и «На заоблачных высотах». Последняя публикуется в нашем сборнике. Однако, описание рассвета во время восхождения 17 января в книге «Три года на Эльбрусе» отличается от предлагаемого и потому приводим его полностью:

«Когда первые лучи солнца зарумянили Восточную вершину, мы остановились на ледяном склоне примерно на 5000 м. Вырубили удобные ступеньки и сняли первые метеорологические наблюдения. Температура воздуха -31,0°С. Отдыхаем, наблюдаем восход.

Солнце расточает пламенные поцелуи всем вершинам Кавказа, оно согревает лаской своих лучей и скалистые пики, и ледяные грани снежных вершин. Но, вставая с неведомого ложа за горизонтом, оно свой первый поцелуй всегда дарит седому великану Кавказа - Эльбрусу. И последними меркнущими лучами заката оно всегда ласково обнимает седого Шата.

Вот и сейчас: Эльбрус уже горел, снега наливались золотом солнечных лучей, а в долинах лежали тяжелые тени ночи и все вершины были синими и холодными, будто под нами разостлана грандиозная рельефная карта, окрашенная разными тонами ультрамарина. Горы совсем побелели. Золото лучей на вершине Эльбруса, пожелтев, растекалось по склонам. И один за другим стали загораться гиганты Кавказа: Дых-тау, Коштан-тау, Шхара. Вспыхнули вершины Безенгийской стены, лучи проворно забегали по сотням вершин, прикасаясь к ним и зажигая снега и льды.

Наконец солнце осветило нас... Воздух и даль утонули в чистой розовой дымке. Ущелья наполнились утром». Итак, в возрасте 21 года Корзун осуществляет свою мечту — он первым поднялся на высочайшую гору Кавказа и подтвердил фумарольную стадию вулкана Эльбрус, на которую в 1903 году обратил внимание геолог Дубянский.

Его напарник по связке Александр Гусев, как и сам Виктор Корзун, оказался не лишенным дара рассказчика и позднее оставил заметный след в альпинистской литературе своими книгами - «Эльбрус» (1948), «От Эльбруса до Антарктиды» (1972) и «Эльбрус в огне» (1980). Впечатления В. Корзуна от пребывания на Эльбрусе отличаются поэтическим описанием пейзажей и неимоверных красок заоблачных высот. Эти строки едва ли могут оставить читателя равнодушным к необычайной смене тонов природной палитры. Предшествующий урагану январский вечер 21-летний альпинист описывает весьма толково.

«С долины Уллу-Кама, с верховьев Кубани поднимались тяжелые лохмотья густого черного тумана. Они медленно проносились под ледником Эльбруса, расползались на куски и терялись в морозном воздухе. Вот он опускается в волнистой поверхности океана - пожар охватывает весь мир: светило расплавилось, растекаясь по облакам жемчужными бликами. Пурпурно-красный свет залил горы. Розовые, малиновые тона разлились по диким хребтам Кавказа, и там, где они меркли, слетались крылатые синие тени».

Буран отбушевал над «Приютом» и Александру Горбачеву все же удалось наладить радиосвязь. 28 января 1934 года впервые со склонов Эльбруса зимовщики дали радиограмму. Это был самый радостный день - они больше не чувствовали себя изолированными от всего мира Метеостанция наконец-то начала полноценную работу с передачей сводок синоптикам. В. Корзун чувствовал одновременно и радость, и усталость от изнурительного четырнадцатимесячного труда, который теперь завершился успехом. Вместе с метеосводками в эфир полетело сообщение о первовосхождении зимой.

Вслед за столь бурными событиями потянулись будни метеостанции со снятием показаний на приборах и смене лент на самописцах Читатель едва ли может представить, каким напряжением сил порой добывалась информация для синоптиков. Дневник В. Корзуна испещрен такими записями. Обратимся к одной из них от 4 февраля 1934 года.

«Утром буран ревел как никогда. Через входные двери и коридорчик нанесло снег в кают-компанию. Это вторжение нам не понравилось. Смена лент на самописце превратилась в мучительную операцию. Пальцы сразу же обмерзали и теряли чувствительность. У меня и Гусева всю зиму концы пальцев были подморожены, и слезла кожа. К будкам ходили задом наперед, прямо идти нельзя - задыхаешься. Наблюдения снимаем на память, без книжки. При возвращении в каюту имели жуткий вид. Снег залеплял всего с ног до головы, лицо мокрое, красное и лоснящееся от растаявшей снежной маски. Печка не горит. К часу дня сила ветра достигала 40 м в секунду. Вечером к будкам ползал на четвереньках — стоять нельзя. От порывов мелко подрагивает дом. Нам кажется, что хуже быть не могло. Мороз минус 25,7 °С в сочетании с ураганным ветром и тучами несущегося снега привычен, пожалуй, только белым медведям».

Ночью, держась за страховочную веревку, Гусев вышел для снятия данных с приборов; ураганный ветер так швырнул зимовщика, что тот не удержался на страховке, отлетел в сторону на скалы и вывихнул коленку.

22 февраля буран разыгрался еще сильнее.

«Проснулся, - вспоминает Корзун, - с ужасным чувством человека, под которым качается и трясется земля от ударов землетрясения. Оглушительный рев бури вернул к действительности... В каюте чувствовался сильный мороз. Одеваясь, закоченел окончательно. Открыл дверь и от удивления замер. Вся каьот-компания засыпана снегом: наблюдательский стол, печка, приборы, стены и даже антенна были покрыты слоем снега; он фонтанами выбивал из щелей двери и медленно оседал на всех предметах... Такого урагана еще не было, это что-то невероятное, сущий ад. Самописцы стали, будки занесло ветром, флюгера не видно, да он уже ничего не показывает».

Минута наблюдений за приборами стоила Гусеву обморожением щеки и брови. Температура минус 28°С. Давление упало до 410,5 мм. К ночи температура опустилась до -40° С. И ртуть замерзла. Но время терять жалко. Под вой бурана, закутавшись в одеяло, в перчатках Корзун читает - готовится к будущей учебе и пробует свои силы в поэзии. От его поэтических строк остались лишь обрывки. Короткий набросок сохранился в книге «Три года на Эльбрусе»:

Завывают февральские бури,
Накаляя морозом снега.
С юго-запада ветры подули -
Завтра страшная будет пурга.

Рвутся в скалах косматые тучи,
Убегая к вечерним теням.
Снег несется в порывах могучих
По холодным эльбрусским полам.

Наладив радиосвязь, зимовщики столкнулись с новыми проблемами: батарей не хватало. Пришлось спускаться на склад за частями ветряка и динамо-машиной. Январский вечер столь восхитил своими красками начальника метеостанции, что он не преминул записать свои впечатления.

«Возвращаясь, - записал В. Корзун в своем дневнике, - наблюдали исключительный по красоте закат. На синеве неба нет и намека на облака. Словно залитое расплавленным золотом стояло вдали Черное море. При заходе солнца восточная часть небосклона окрасилась в темно-фиолетовый тон с оранжевой каймой. Эта оранжевая кайма ограничивала тень изогнутой поверхности земного шара на небосклоне. По мере захода солнца, над левой частью этой тени, на небе, вырисовывался такой же фиолетовый контур вершины Эльбруса. Трудно было охватить пространственно и уложить в своем представлении всю действительность и грандиозность этого явления.

По долине Баксана уже ползла ночь, а мы еще были освещены розовыми лучами заходящего солнца. Видимые пики и вершины залились красным светом, потом стали бледнеть, похолодели, окутались синими сумеречными тенями и слились с тускнеющим небом. А на вершинах Эльбруса еще разливались, искрясь последними вспышками, рубиновые лучи закатных огней. Полная неизмеримая тишина повисла над необозримыми горными просторами. Ледяные гиганты засыпали, что бы пробудиться с первым лучом зари... Из-за горных скалистых пиков Шхельды-тау выглянул полумесяц и, зацепившись рогом за скалистый выступ, долго не решался оторваться, но, наконец, убедившись, что все спокойно, пустился в одинокое плавание по звездным просторам ночного неба».

Март заголосил в эльбрусских снегах веселыми переливами жаворонков и криками альпийских галок. Недостаток продуктов и ограниченный рацион стали сказываться на здоровье зимовщиков: болели десна, слабели зубы - появились признаки цинги. Команда начала впадать в апатию, и В. Корзуну приходилось искать способы отвлечь приятелей от грустных мыслей, дабы зимовка не превратилась в кошмар.

С приходом весны чувствовалось утомление, стремление к зеленеющим в долинах лугам, пестрым коврам цветов; хотелось ринуться в гущу людей, в городскую жизнь; отсутствие общения с близкими сказывалось не лучшим образом. Но В. Корзуну предстояла еще одна зимовка, не менее знаменательная, чем прежняя.

Из книги В. Кудинова «Эльбрус в наши дни» (1954) известно, что 14 января 1935 года на Западную вершину поднялись зимовщики метеостанции В. Корзун и А. Горбачев. Однако приоритет первовосхождения на Западную вершину отдается Николаю Гусаку (сменившему ушедшего на учебу А. Гусева) со спутником. Дополнение «со спутником» и отсутствие даты выглядят весьма странно. Еще более странной выглядит запись В. Корзуна в книге «Три года на Эльбрусе»: «Совершено первое зимнее восхождение на Западную вершину Эльбруса и туда уже проложена тропа, по которой идут».

Действительно, зима 1935 года считается началом массового восхождения на Эльбрус: за зиму на его вершинах побывало девять групп, с общим количеством участников 91 человек, и такому быстрому продвижению к Эльбрусу зимой немало способствовал Приют, обустроенный Виктором Корзуном. Но кому стал неугоден провинциальный альпинист из Кисловодска, пока остается неясным. Кто запретил Корзуну упоминать свой второй успех в битве с Эльбрусом? Разобраться с этим вопросом предстоит будущим исследователям. Сомневаться в данных Владимира Кудинова есть весьма веский повод.

В книге «Эльбрус.» В. Кудинов сообщает: «В январе 1935 г. зимовщиками было совершено первое зимнее восхождение на Западную вершину». Источником этих сведений был сам В. Корзун, так как эта фраза списана из его книги «Эльбрус» (1938. С.65). Сравните: «В январе 1935 года зимовщикам: было совершено первое зимнее восхождение на Западную вершину» - Не мог же не названный по имени спутник оказаться незимовщиком!

Но, как бы там ни было, похоже, что Виктор Корзун даже не осознал, что в истории отечественного альпинизма он стал первым русским альпинистом, поднявшимся на Восточную и Западную вершины Эльбруса в зимних условиях.

До 1935 года мы могли назвать лишь одно такое имя русского первовосходителя на обе вершины Эльбруса - военного топографа Андрея Васильевича Пастухова, совершившего свои восхождения с целью съемки местности в 1890 и 1896 годы. Виктор Борисович Корзун сделал то же самое в 1934 и 1935 годы, но в более сложных условиях -зимой! Однако никто об этом не упоминает. Похоже, что провинциальному альпинисту не простили первенства среди именитых спортсменов, да и изъятие его книги «Три года на Эльбрусе», видно, сказалось на дальнейшей судьбе выходца из Кисловодской станицы.

В январе 1935 года кисловодчанин Е. Виноградов передал Корзуну записку с предложением поступить на литературный факультет в институте во Владикавказе, где в те времена учился земляк и приятель Виктора. 28 апреля 1935 года начальник метеостанции покинул зимовку. Перед ним открывалось творческое будущее и возможность раскрыть свой талант литератора. Созданный им «Приют» работал до 1942 года, до прихода спецотряда дивизии «Эдельвейс» под командованием капитана фон Гротта.

После тяжелых зимовок В. Корзун успешно сдал экзамены и поступил во Владикавказский институт, где руководил альпсекцией. В студенческие годы бывший зимовщик издает в Пятигорске в 1936 году книгу «Три года на Эльбрусе», а в 1938 году - книгу «Эльбрус», которыми зачитывалась молодежь тех времен. Его имя становится широко известным не только среди альпинистов. Закончив обучение на отлично, Корзун остался в аспирантуре и продолжил свою литературную, научную, а затем начал преподавательскую деятельность.

Даже в годы войны, когда инструкторы-альпинисты так нужны были в горах, чтобы сдерживать натиск егерей горно-стрелкового корпуса фашистов, Корзун оставлен был в стороне - на Сталинградском поле битвы. На Кавказе в это время были Н. Гусак и А. Гусев, возглавившие в феврале 1942 года две штурмовые группы для снятия немецких штандартов с вершин Эльбруса.

После войны несколько лет ученый-филолог работал в Пекинском университете. Похоже, что это была благодарность за умолчание об успеxax на Эльбрусе. В дальнейшем Корзуну не нашлось места ни в Москве, ни в Петербурге. Виктор Борисович продолжил свою преподо вательскую деятельность в Чечено-Ингушском пединституте. Из-под его пера вышли в свет научные труды: «Советская чечено-ингушская литература», «Фольклор горских народов Северного Кавказа», «Литература горских народов Северного Кавказа», «Биография Коста Хетагурова» и другие.

В предлагаемой публикации мы решили переиздать одну из лучших книг В. Б. Корзуна - «На заоблачных высотах» (Ставрополь, 1957) в которой эльбрусский зимовщик рассказывает о встречах с животными - обитателями гор, о грозных явлениях природы и о своем зимнем первовосхождении на главную вершину Кавказа 17 января 1934 года (рассказ «Впервые в истории»).

В 1967 году ученого-филолога Виктора Борисовича Корзуна похоронили в городе Грозном. Дом, где жили Корзуны, разрушен во время бомбежек 1990-х годов. Едва ли что осталось и от могилы выдающегося альпиниста. Но сохранилась память земляков об этом светлом человеке. Благодаря хлопотам и настойчивым публикациям в местной прессе председателя Краеведческого общества в Кисловодске Евгения Виноградова, в январе 1994 года, спустя 60 лет после знаменательного восхождения на Эльбрус, имя Корзуна внесено в список «Почетные граждане города Кисловодска». К сожалению, архивных материалов о Корзуне почти нет: несколько фотографий да карандашный рисунок 1935 года - портрет студента Корзуна, хранящийся в Краеведческом музее Кисловодска.

Гостиницы Приэльбрусья