Альпинизм

Вверх по Баксану

Когда киевский поезд подкатил к высокой платформе железнодорожного разъезда, было еще рано, солнце только-только поднялось и едва успело разогнать предутреннюю дымку, стелющуюся над долиной.

Прошедшие накануне обильные дожди прибили пыль, воздух был чистым и прозрачным. Те горы, что появлялись у Минеральных Вод, сперва с одной стороны, потом — с другой, остались где-то позади, и из окна вагона просматривались лишь одни зеленые склоны Машука.

— Кому на Лермонтовку — выходи,— послышался громкий голос проводницы и сразу со всех вагонов повалило много народу с рюкзаками.

Сошли и мы с Андреем Кудрявцевым. Мы с Андреем из одного города, вместе работаем на железной дороге. Я — по локомотивной части, Андрей — по проектированию гражданских сооружений. Невысокого роста, слегка сутуловатый и внешне неказистый, он был незаменим в походах: настойчив, спокоен, неприхотлив. Все делал как-то незаметно и легко. Быстрее всех выберет место для палатки, разведет костер, вскипятит чай.

Мне приходилось встречаться в горах с разными людьми. Попадались и такие (они и на службе встречаются): то им поклажа невмоготу, то колики в боку, то еще что-то. Кудрявцев совсем другой. Ходить с Андреем одно удовольствие. Если вдруг что-то забыто, у него всегда найдется в «загашнике»...

— Андрей, нет ли у тебя фитилей для кошек?

— Какие тебе? Кожаные или матерчатые?

— Лучше б матерчатые.

— Сейчас будут.

— А подкислить чем-нибудь водичку найдется?

— Конечно. Захватил про запас лимонный экстракт.

Те, кто знал Кудрявцева, были уверены, если пообещал, значит, сделает, подсобит, придет на помощь. Только сошли с поезда, а Андрей идет уже с чемоданом.

— Не волнуйтесь, — бормочет какой-то миловидной девушке-туристке, — мне совсем не тяжело...

Лермонтовский разъезд. Высокое продолговатое здание с колоннами и широкой каменной лестницей. За станционным зданием — проезжая дорога, а чуть в стороне, за посадкой,— узкая тропинка на турбазу.

Было рано, но полотняный городок уже давно проснулся. Кроме плановых, организованных туристов, там были самодеятельные или просто «дикари» и немало заезжих альпинистов. Одни, как и мы, только что с поезда, другие, в пыльных ковбойках и выцветших штурмовках, вернулись с гор. Табором расположилась какая-то спортивная команда. Ребята зачехляют палатки, укладывают в рюкзаки веревки, крючья, мешочки с продуктами.

Шумно в городке. Кругом слышится говор, смех, а из-за крайней палатки доносится песня.

Пусть скалы угрюмы,
Нам весело думать,
Что в этот предутренний час
Товарищей много
Такой же дорогой
Начнут восхожденье сейчас...

«Песня песней,— думаю,— а с жильем надо устраиваться».

Вдруг вижу, из-за палатки появляются двое: девушка в фетровой шляпе, ярком свитере в обтяжку, с серебристым значком альпиниста на груди и коренастый спортсмен в клетчатой ковбойке.

Андрей с любопытством уставился на девушку. Он разглядывал ее так внимательно, что чудом сбереженное от солнца лицо альпинистки зарделось. А когда она поравнялась с ним, Андрей удивленно воскликнул:

— Вот так встреча, Милочка!..

Эмилия Дмитриченко — фельдшер дорожной санэпидемстанции и одна из лучших в Киеве альпинисток. Дважды была чемпионкой Юго-Западной дороги по скалолазанию, много ходила в горах. Своими смелыми восхождениями особенно отличилась в Тянь-Шане. Там она поднималась на знаменитые Иглы Туюк-су и по северной стене на пик Комсомола. Совершила Мила и другие интересные восхождения в горах Заилийского Алатау.

Коренастым спортсменом в клетчатой ковбойке оказался Макридин, инженер из Харькова.

— Откуда, друзья?

Оказывается, они только из лагеря «Джантуган». Игорь там работал тренером Всесоюзной школы инструкторов альпинизма, а Мила была курсантом школы.

Дмитриченко я хорошо знал по альпинистской секции, а с Игорем еще до войны ходил на Клумкол-баши. Игорь был не новичок в горах. Это ему и двум его товарищам, Михаилу Борушко и Юрию Москальцеву, принадлежит честь первыми в стране пройти пятикилометровый гребень, начиная с Двузубки и кончая тремя вершинами Светгара и пиком Дальневосточник, совершить выдающийся траверс Лацги с северо-запада на юго-восток.

Так мы стояли, хлопали друг друга по плечу, как это часто бывает при встречах, вспоминали прошлое и засыпали друг друга вопросами...

— А помнишь, Игорь, вечер в «Науке»? — спросил я Макридина и рассмеялся.

Вспомнилось, как когда-то в Адыр-су, в альпинистском лагере «Наука», он рассказывал о своей первой поездке в горы. Игорь тогда учился и часто болел.

— Вам нужно лечиться, молодой человек, и поменьше на солнце бывать,— однажды посоветовал ему знакомый врач.

Расстроился Игорь и поведал о своих неприятностях Мише Борушко. Миша тогда уже был альпинистом со стажем. Посмотрел он на парня, ухмыльнулся и сказал:

— Плюнь на все, Игорь, и мотай в горы, вот увидишь, вся хворь пройдет.

Так и попал Макридин в горы. С тех пор прошло немало лет: война и первые послевоенные пятилетки. Игорю уже давно за пятьдесят, но с того времени каждое лето он приезжает на Кавказ и как инструктор находится в горах до самых дождей. По его внешнему виду нетрудно понять, что и сейчас Игорь в добром здравии и прекрасном настроении...

Но вернемся к палаточному городку. Как всегда заботливый и сердечный, Игорь потащил нас в свою палатку.

— В тесноте, как говорят, да не в обиде.

В палатку так в палатку, и мы не раздумывая воспользовались любезным приглашением. Посмотрев на часы, я понял, что времени у нас вполне достаточно, тем более, что местный экспедитор клятвенно заверил нас: раньше обеда машина в горы не уйдет. Позавтракали, чаю попили и даже успели перезарядить пленку.

— А что, если на Машук сходить?..

— Это идея,— одобрительно кивнул Андрей, и довольная улыбка еще долго не сходила с его лица.

Машук — это невысокая гора с зелеными склонами, поросшими грабом, буком, берестом с подлеском из крушины, бирючины и других кустарников. По народному преданию, с этих мест совершал набеги против угнетателей храбрый абрек Машуко. С тех пор народ и назвал гору, где скрывался крестьянский бунтарь его именем.

Машук — это не только легенды, зеленые склоны, санатории, туристы. Это и Пятигорск, и первые русские топографы, и знаменитые поэты. На склонах Машука могила и памятник выдающемуся альпинисту и военному топографу А. В. Пастухову. «Похороните меня на Машуке, чтобы передо мной всегда был Эльбрус»,— завещал он. Друзья выполнили его завет. На склонах горы есть и другие памятные места...

С Кавказом неразрывно связано имя великого русского поэта Михаила Юрьевича Лермонтова. Вот почему, когда представилась возможность побывать на месте дуэли М. Ю. Лермонтова с Мартыновым, мы не колеблясь согласились идти. Собралась большая компания: кроме нас с Андреем и Милы Дмитриченко, было трое ленинградцев, молодых историков; Ваня Прокопенко, маркшейдер из Лисичанска, и девушка-туристка из Ростова, белобрысая, с косой до пояса и тоненькими, будто нарисованными бровями. Подавая каждому руку, Невзорова представлялась:

— Леночка.

Так и стали называть ее — Леночкой...

Тихо-тихо шелестел лес. В зарослях шиповника и побуревшей высокой траве слышались разноголосые птичьи напевы: трели певчего дрозда, малиновки и непревзойденного пернатого солиста — соловья. Пахло душистым сеном, мятой, полевыми цветами, и казалось, что все они были пропитаны ароматом золотистого меда.

Узкая тропа причудливо петляла по лесу. Она сворачивала то вправо, то влево, то совсем терялась в зарослях папоротника. Хотя я и бывал в этих местах перед войной, но дорогу к месту дуэли почти не помнил.

— Сюда, сюда! — вела нас Леночка, кокетливо оправляя немыслимо белую для всей этой лесной обстановки кофточку.

Она была веселой, общительной, читала наизусть «Русалку», «Последнее новоселье», «Родину», «Бородино» и другие лермонтовские стихи. Ко всему еще, хорошо ориентировалась на местности и вскоре вывела нас к зеленой поляне с красивой оградой, литыми фигурами грифов по углам и высоким памятником-обелиском.

— Это и есть место дуэли Лермонтова с Мартыновым? — вдруг спросил Ваня-маркшейдер.

— Официально — да, а в самом деле нет,— ответила Леночка и рассказала, как однажды, побывав здесь, случайно встретилась с Ираклием Андрониковым, знаменитым лермонтоведом, и услышала от него, что место дуэли поэта находится несколько выше — у Перкальской скалы..

Идти было недалеко, шагов двести. Вскоре Ваня Прокопенко натолкнулся на каменный столб. Он нагнулся, внимательно прочитал какую-то не совсем разборчивую надпись и глухо сказал:

— Кажется, он самый!..— Потом, забросив за плечи спортивную куртку, стал аккуратно отмерять расстояние: 30... 40... 80... 100 шагов.

— Выходит, здесь стоял Лермонтов,— Ваня хотел еще что-то сказать, но промолчал. Насупившись, он глядел на траву и мял в руке потухшую папиросу.

К Ване подошел Кудрявцев. Повернувшись лицом к Перкальской скале, он молча отмерил десять шагов, осторожно опустил на траву свой старый «ФЭД», выпрямился, и губы его стали шевелиться, словно он что-то подсчитывал про себя.

— Десять шагов... Есть от чего содрогнуться...

— Лермонтов понимал вздорность дуэли,— говорила Леночка, — и предупредил Мартынова, что ни в коем случае не будет стрелять. Сверкала молния, и небо разрывалось от частых раскатов грома. Начался дождь. Лермонтов спокойно отвел пистолет в сторону и выстрелил в воздух. Мартынов в бешенстве закричал: «Стреляться!» Дуэлянтов разделяло пятнадцать шагов. Лермонтов оставался на месте, а Мартынову дистанция показалась слишком большой. Он сделал пять шагов вперед, подошел к самому барьеру — лежащей на земле шапке, хладнокровно поднял пистолет, долго целился и... выстрелил в упор...

...Мы уходили и часто невольно оборачивались. Ведь это были места, где Машук последний раз видел Лермонтова живым.

В Пятигорск поехали автобусом. В городе были в доме Чиляевых, куда после дуэли, дождливой ночью 1841 года, привезли тело поэта. В доме Чиляевых не раз останавливался М. Ю. Лермонтов. В этом доме, расположенном в то время на окраине города, поэт написал стихотворения: «Тамара», «Сон», «Выхожу один я на дорогу...» Теперь здесь знаменитый «Домик Лермонтова». В 1948 году музею был передан бывший дом Верзилиных, где произошла ссора Лермонтова с Мартыновым.

Пятигорск... Так же как Михайловское, — священное место для всех, кому дорога русская поэзия. Здесь все напоминает о М. Ю. Лермонтове. На вершине скалы — беседка «Эолова Арфа», описанная Михаилом Юрьевичем в повести «Княжна Мери». А под ней в гранитной толще небольшая пещера, впоследствии названная «гротом Лермонтова». Поэт избрал ее местом встречи Печорина и Веры и сам приходил сюда.

С именем Михаила Юрьевича связан и «грот Дианы» в Цветнике, где последний раз в своей жизни поэт веселился с друзьями. А напротив, в тени вековых тополей, расположено здание ванн, в которых он лечился во время первой ссылки в 1837 году.

Не раз бывал Лермонтов и на знаменитом Провале, о котором говорил устами Печорина: «... он находится на отлогости Машука, в версте от города. К нему ведет узкая тропинка между кустарников и скал...»

Печорин в действительности не существовал. Это — собирательный литературный образ, но его так жизненно и ярко написал Михаил Юрьевич, что даже теперь, приезжая в Пятигорск, нельзя не поверить, что именно здесь он из окна своей квартиры глядел на Машук и Бештау, гулял возле «Эоловой Арфы», сидел с Верой в гроте, танцевал в ресторации с княжной Мери...

Вдалеке за горизонтом, словно в мареве, виднелись снежные горы, а на отлогостях Машука курчавилась зеленая шапка леса с черными полосками скал. В низинах за Провалом росла черемуха и белыми цветочками выделялись кусты жимолости. Уезжать не хотелось, но часовая стрелка неумолимо подползала к двум.

— Кому на Лермонтовский,— послышался голос высокого мужчины в яркой узбекской тюбетейке,— вас ждет автобус.

Не прошло и получаса, как мы уже расхаживали по турбазе, откуда в горы предстояло добираться грузовой машиной. Солнце нещадно било в глаза, обжигало. Наш шофер Алим, молчаливый, совсем не похожий на кабардинца, все еще возился у своего газика: что-то крепил, подтягивал. А когда наконец окончил профилактику, хлопнул на радостях капотом и прокричал:

— Садитесь, товарищи, Баксан ехать будем!

Мы только этого и ждали. В кузов полетели рюкзаки и прочий альпинистский скарб. Потом, подсаживая друг друга, забрались в машину. Не было только Вани-маркшейдера. Но скоро и он заявился с арбузом и пухлой авоськой в руках.

— Давай, Алим, поехали!..

Потрепанный газик фыркнул отработанным газом и подпрыгивая на выбоинах, понесся по пыльной дороге' Мелькают кустарники, редкие дубравы, зеленые пригороды Пятигорска, дачные места. Осталась позади и станица Горячеводская. Мы едем к селению Этоко В просвете лесопосадки блеснула водная гладь Большого Тамбуканского озера. Раньше в неглубокой котловине было два озера, но Малое Тамбуканское теперь совершенно высохло.

Подъезжаем ближе. Тамбукан — внешне унылое, непривлекательное озеро, но оно знаменито на всю страну. Черная пластическая грязь с его дна обладает исключительно целебными свойствами, и ею пользуются все кавказские лечебницы.

Короткая остановка, и мы покидаем Тамбукан. Дальше тянется совершенно ровная и гладкая равнина с бесконечными плантациями кукурузы и подсолнуха, золотые волны которых убегают к самому горизонту. В небе ни облачка. Только в далекой высоте парит одинокая птица.

— Наверное, орел?

— Скорее всего коршун,— кивнул в ответ Леночке.

Снижаясь, хищник медленно делает круги. Еще мгновение — и коршун камнем ринулся вниз и тут же взмыл к небу. В цепких когтях его судорожно бился суслик.

За зеленой посадкой показалась Малка. Эта река берет начало в ледниках Эльбруса и течет, петляя по равнине, строго с юга на север. Малка — быстрая и шумная. По обеим сторонам ее большое одноименное селение. За Малкой вправо от дороги тянутся к белеющему на горизонте Эльбрусу горные увалы — знаменитые Зольские пастбища. Туда на все лето колхозы чуть ли не со всей Кабарды выгоняют на выпас крепких кабардинских скакунов, крупный рогатый скот и отары овец.

Газик подпрыгивает на поворотах, но не сбавляет скорость. Мелькают телеграфные столбы с белыми фарфоровыми чашечками изоляторов, в строгом порядке, словно часовые, тянутся красавцы тополя, пестрят на обочинах белые и желтые колокольчики, синие горичавки.

Машина сворачивает влево и подъезжает к районному центру — Баксану, — благоустроенному городу с широкими улицами, красивым парком в центре, около которого расположены здания сельскохозяйственного техникума, средней школы и Дома культуры. Не раз до войны, будучи студентом Днепропетровского института инженеров железнодорожного транспорта, я бывал в Баксане, оттуда с товарищами выезжал в горы, чтобы совершать восхождения. Бывал в этих местах и в 1942 году. Выполняя задание военного командования, мы с партизанским разведчиком Петром Трактовенко шли из Новомосковских лесов на связь с 37-й армией, которая тогда держала в горах оборону.

За плечами уже более двух тысяч километров тяжелого и опасного пути. Ноги у Петра распухли, но он крепится:

— Не обращай на меня внимания, перейдем линию фронта — тогда и передохнем.

Фронт в пятнадцати километрах. С одной стороны Баксана бьют немцы, с другой — наши. Дважды пытались мы с ним перейти фронт — и все неудачно.

Баксан не только населенный пункт, но большая и бурная река, берущая свое начало в ледниках Эльбруса. Весной и летом, когда высоко в горах тают снега и ледники, Баксан нередко становится непокорным, доставляя населению немало хлопот. На такой Баксан и я рассчитывал, отправляясь уже один к линии фронта.

До воды оставалось метров сто пятьдесят. Вдруг появились вооруженные солдаты. Хотел повернуть назад, но было уже поздно. Солдаты-румыны меня заметили. И тут, как это бывает в минуты опасности, решение пришло моментально: схватил, я хворостину и, словно ничего не случилось, медленно побрел к пасущейся невдалеке корове.

— Стой! — вдруг раздался короткий приглушенный окрик.

«Дрянь дело! Быть мне в полевой жандармерии», — промелькнуло в голове. Я остановился. Солдаты пристально разглядывали меня.

— Корова твоя? — спросил капрал.

— Моя. Молока хотите? — отвечаю.

Солдаты сбрасывают с плеч винтовки. «Теперь, — думаю, — все. Скажут «беги», а потом будут стрелять в спину». Но вот старший в команде что-то лепечет на своем языке. Солдаты улыбаются. Потом один из них отстегивает от пояса алюминиевый котелок и подает капралу. Тот, видимо из крестьян, ловко приседает, начинает доить корову. Нацедил котелок молока и хохочет:

— Уходи, Иван, пока фрицы не подошли. — Так и сказал: «фрицы».

Я не поверил своим ушам и продолжал стоять без движения.

— Уходи, говорю!

Теперь до моего сознания дошло, что это — не сон. Ударил хворостинкой буренку и погнал по направлению к селению... А через несколько дней мы с Трактовенко благополучно добрались к своим.

...Полуторка снова круто свернула на юго-запад и сразу за Баксаном устремилась в горы. Скалы начались слева от дороги за рекой. Поначалу невысокие, обветренные, самой причудливой формы, а затем отвесные, гладкие, как зеркало. Самые удивительные скалы оказались в урочище Верхняя Лошкута. Они во многом напоминали известные красноярские «столбы» и возвышались метров на двадцать-тридцать на травянистых склонах. Одна из скал словно кем-то выточена в виде человеческой головы. Она напоминает лицо беззубой старухи, сжавшей тонкие губы широкого рта в скептическую гримасу.

Незаметно дорога подходит к рабочему поселку Баксанской ГЭС, которая еще в 1936 году дала первый ток и теперь питает энергией не только Кабардино-Балкарию, но и электрифицированную железную дорогу Минеральные Воды — Кисловодск.

По 12-километровому самотечному каналу вода Баксана течет в огромное водохранилище и дальше по широким трубам с большой высоты падает вниз на лопасти турбин электростанции.

В трех километрах от поселка расположено большое селение Заюково. В окрестностях его сохранились следы древних земляных укреплений и могильников. На значительном протяжении пути тянется невысокая каменная гряда, на склонах которой хаотично разбросаны крупные обломки скал. Это меловый хребет Хара-Хора, что значит по-кабардински «собака-свинья». Немного скучные, однообразные серые скалы с редким вкраплением розовых туфов, видимо, не удостоились другого названия со стороны привыкших к живописному пейзажу кабардинцев.

За каждым поворотом, словно в калейдоскопе, меняется ландшафт. Вдруг теснина расступилась, и мы оказались снова в широкой, залитой солнцем горной долине. Примечательно, что и зимой, когда над ущельем висит серая пелена тумана и раздольно гуляют холодные ветры, здесь тепло и сухо. Нередко можно увидеть в этих местах в январе или феврале где-нибудь на припеке пеструю бабочку или какое-нибудь другое насекомое, проснувшееся под теплыми лучами солнца.

Горы становятся массивными и более высокими. Теперь чаще зеленые полянки на склонах чередуются со скалистыми провалами, а на выходе из теснины Шаш-Боват неожиданно открывается перед нами великан — Эльбрус. Минуту-другую он светится, искрится серебристым сиянием, а затем исчезает за ближайшими хребтами, чтобы снова появиться уже в верховьях ущелья. Подъезжаем к Тырныаузу, ущелью ветров, в других балкарских источниках — журавлиному ущелью. По старому преданию, в этом месте стаи журавлей пересекали горный хребет, отделяющий пенистый Баксан от прикубан-ской долины. Речку, вдоль которой летели журавли, издавна называют Тырныауз-су...

Темные отвесные скалы, возвышающиеся за городом, словно перекрывают дальше ущелье, и впечатление создается такое, будто горы ладонями прихватили в пригоршню горняцкое селение: широкое асфальтированное шоссе, дома с чистыми палисадниками и тюльпанами на террасах.

Короткая остановка. В сизоватой дымке, стелющейся за рекой, большие корпуса обогатительной фабрики. Вверх и вниз снуют вдоль горы вагонетки: один — с рудой, другие — порожняком. Вздыбилась к небу Свинцовая гора, которую местные жители-балкары называют Кургашили. Гора блестит, а такой блеск бывает только от металла, и по цвету он больше похож на свинец. Там, на горе, рудник. Чтобы спуститься здесь в шахту, надо сначала подняться на гору. Ведь шахты в этих местах находятся почти на трехкилометровой высоте. Еще несколько лет тому назад горняки добирались на работу машинами по головокружительной дороге и на это уходило почти три часа. Теперь здесь пассажирская канатная дорога и поездка на работу занимает всего восемь минут.

День кончился. Со Свинцовой горы уже сползало, вспыхивая перламутром, уходящее солнце. С волнением всматривался я в серые с блестками скалы, где стоит скромный памятник девушке, с именем которой связано рождение Тырныауза.

Девушку звали Верой Флеровой. Впервые повстречался с ней в 1934 году. Тогда она шла в ущелье Адыр-су искать цинковую обманку — черную цинковую руду.

Лето тридцать четвертого года было трудным и в то же время очень счастливым для Веры. Ее, молоденькую студентку-практикантку из Новочеркасска, включили в геологическую партию. Вместе с проводником Махмутом, хорошо знавшим Кавказ, Вера неделями бродила в горах в поисках полезных ископаемых. Почерневшую от загара, худую и непоседливую, ее видели и на осыпях, и на крутых склонах, на узких звериных тропах.

Так шли дни, недели, месяцы. Однажды, работая в скальных осыпях, Вера нашла необычайный кварцевый обломок. С волнением стала его разглядывать.

— Кажется, сульфид молибдена!.. Молибденит!

Это был редкий в природе элемент, за которым по всему свету охотились геологи. Молибденит — это сырье, необходимое для производства молибдена — белого, блестящего, очень твердого металла. Несколько граммов этого изумительного металла — и сталь становится необычайно прочной и тугоплавкой. Ведь без молибдена нет ни самолетов, ни газовых турбин, ни реактивных двигателей, ни многого другого.

Через год в недрах окрестных гор Вера нашла коренной выход молибденита и вольфрама. Тогда и выяснилось, что запасы этих редких металлов колоссальны.

Прошла весна тридцать шестого года. Промелькнуло лето с частыми грозами и ливневыми дождями. Осенью, когда Вера уже собиралась домой, случилась непоправимая беда.

Было за полдень. По крутой и скользкой тропе она с проводником спускалась в долину. На их пути выросла река, шумная и злая. Переправляться надо было только по висячему веревочному мосту. Было холодно, дул сильный пронизывающий ветер. Веревочный мост, как люльку, качало над водой.

— Пойду первой, — натянув капюшон штурмовой куртки, сказала Вера своему спутнику, — а ты пойдешь за мной.

И неожиданно порывом ураганного ветра их сбросило в горный поток. Проводник разбил себе руку, а Вера ударилась головой о камень и умерла на другой день...

Прошли годы. В горах вырос огромный промышленный комбинат, большой город с каменными домами и красивыми улицами. Одна из улиц, как мне говорили, носит имя Веры Флеровой, а неподалеку от моста через Баксан, где погибла Вера, построена большая школа. Каждый год в эту школу приходят юные граждане страны. Прежде чем переступить порог школы, дети слышат о Вере Флеровой, ее мужестве и отваге, любви к Родине и настойчивости в поисках...

Казалось, только приехали в Тырныауз, а время отбывать. Алим уже стоял в дверях горняцкой столовой и смешно размахивал руками:

— Сколько можно баран кушать!..

Видавший виды «тарантас» Алима обдал прохожих клубами коптящего дыма и понесся вверх по ущелью. Наползавшую было черную тучу быстро отнесло за скальный гребень, и тогда из бокового ущелья показались знакомые остроконечные пики.

— Так и есть — барбарисовые...

Их было четыре — огромных барбарисовых пика. Главный, восточный и два западных. В ущелье Тютю-су много зелени, и склоны сплошь поросли кустами барбариса. Тютю — по-балкарски — барбарис, баши — вершина, пик, су — вода. После войны здесь побывали украинские альпинисты Игорь Полевой из Киева, Валерий Бо-лижевский из Харькова, Александр Синьковский из Днепропетровска. Синьковский двадцать лет работал вальцовщиком в рельсобалочном цехе завода имени Петровского и столько же лет ходил в горы. Его товарищи по спорту поднялись на Главную и Первую Западную баши, а он за подъем на Вторую Западную Тютю-баши был удостоен золотой награды чемпиона СССР.

Так один за другим альпинисты приступом взяли грозные барбарисовые пики. Оставалась только одна еще не пройденная северная стена Восточной Тютю-баши.

Это была непостижимо сложная стена с висячими ледниками, разорванными многочисленными ледовыми сбросами. Чтобы выйти на стену, нужно было поначалу подняться с ледника Тютю-су вверх по трудным скалам, затем узкой заснеженной полкой обойти обледенелое углубление на склоне — кулуар. И только тогда начиналось самое трудное.

В 1961 году к обледенелому кулуару подошли трое молодых альпинистов: Александр Зайдлер из Днепропетровска, Вадим Лазебный из Желтых Вод и Вера Демченко из Днепродзержинска. Они были первыми на этом маршруте. Ни описаний, ни характеристики стены никто не знал. Двое суток они пробыли на обледенелых отвесных стенах, а когда их преодолели и протиснулись через узкую расщелину в скале, то увидели, что до взлета вершинной башни уже недалеко.

Ушел еще один день, пятый по счету, который и вывел альпинистов к намеченной цели — на Восточную вершину Тютю.

...Наш газик, обогнув нависавшие над дорогой скалы, неуклюже взбирался на подъем, местами буксуя и задыхаясь от нехватки кислорода. И только на полпути к селению Верхний Баксан подъем стал положе, ущелье раздвинулось, и как-то сразу все просветлело и ожило вокруг. Все больше на склонах появлялось черемухи, рябины с красноватыми листьями, а когда слева по ходу машины надвинулось боковое ущелье Адыр-су, запестрели и живописные поляны с зарослями малины, и ветвистые кустарники с розовыми ягодами и ярко-красными цветами.

В ущелье ведет извилистая тропа. Она сначала перебирается через мостик, подходит к крутому Докторскому перевалу и дальше, петляя по ущелью, идет к самому высокому на Кавказе альпинистскому лагерю «Джайлык», расположенному на высоте 2700 метров над уровнем моря. Окружающая природа в этих местах резко меняется. Лес с высокими, пахнущими смолой кавказскими соснами то сгущается, то редеет, открывая громоздящиеся справа и слева густые заросли гигантского борщевика или почти голые скалы со сверкающими на солнце глыбами разноцветных гранитов.

Вот и первые домики Верхнего Баксана. Обычно на условной границе Балкарии и Кабарды терскольские машины не останавливаются, но в этот раз было по-другому. Подъезжая к селению, машина резко снизила скорость. Потом сквозь шум мотора донесся встревоженный голос Алима:

— Дальше дороги нет.

Лето стояло дождливое. Сылтран-су — небольшая горная речка, берущая начало с ледника Мукола, — вышла из берегов, и вода хлынула вниз, в долину Баксана. Когда мы выбрались из нашего газика, то увидели, что впереди дорога почти по всей ширине запружена полутораметровым слоем песка, щебня и глины.

— Что это? — тревожно вглядываясь в запруженную дорогу, испуганно спросила Леночка.

Но то, что насторожило девушку, было пустяком по сравнению с селем, сошедшим в боковом ущелье Адыр-су незадолго до войны. Это было поздней летней ночью. Усталые, продрогшие после похода, мы, забравшись в мешки, крепко спали. И вдруг послышались крики дежурного по лагерю.

— Тревога! Спасайтесь! Сель идет! Сель!..

Кто в чем — на склоны.

— Взбирайтесь повыше, как можно выше!

А со стороны ущелья Суллуколрос надвигался странный гул. И вот на лагерь обрушился чудовищный поток грязи, воды и камней, высотой, наверное, с двухэтажный дом. Он бушевал, сметая все на своем пути: деревянные постройки лагеря, выворачивал с корнем вековые сосны, передвигал огромные каменные глыбы. К счастью, люди вовремя забрались повыше на склоны и поэтому никто не погиб, пострадали только постройки альпинистских лагерей «Молния» и «Сталь».

«Сталь»... Это был лагерь, где я получил первое «боевое крещение». Навсегда запомнился теплый июльский день 1934 года, когда я впервые из ущелья Адыр-су поднялся на Местийский перевал. Говорят, первая любовь оставляет след на всю жизнь. Не меньший след в моей жизни оставили и люди, с которыми я встречался в горах.

Всякий раз, подъезжая к этим местам, невольно вспоминаю своих старых и милых друзей. Сашу Зюзима, рослого, подтянутого и улыбающегося геодезиста, одного из зачинателей альпинизма на Украине. Энергичного Боба Гинзбурга, бессменного начальника лагеря. Маленький, пухленький, суетливый, он немножко любил командовать, но умел дружить, ладить с ребятами, делить с ними радости и трудности. А трудности в то время были немалые. Ущелье дикое, необжитое, дорог нет, высота, отдаленность от баз снабжения, не говоря уже о климатических условиях. Все это не могло не создавать самых различных затруднений.

— Ишаки в пути застряли! — бывало, без шума, без крика, как-бы невзначай скажет начальник лагеря. И все понимали, что нужно делать.

Ночь, дождь хлещет как из ведра, стонет ветер в ущелье. А утром дежурный сияет: в лагерь доставлены продукты. Оказывается, ребята, захватив рюкзаки, глухой дождливой ночью ходили вниз, в Верхний Баксан, за продуктами.

Плотный, коротко стриженный и на редкость выносливый Илья Кацнельсон был инструктором альпинизма и по совместительству политруком в лагере. Помню, при вхождении на Юном-Кару вдруг обнаружили, что в палатке на перевале Фрешфельда забыли захватить с собой спортивный вымпел. Илья снял красную фланелевую рубаху и вместо вымпела оставил ее на покоренной вершине, где еще не бывал человек.

В днепропетровской «Стали» были и другие инструкторы: Игорь Федоровский, Алеша Стеценко, Анатолий Герчик. Не было у Анатолия ни роста богатырского, ни размаха в плечах, разве что бросался в глаза его рюкзак. А рюкзак у него всегда был больше его самого. Анатолий был единственным сыном у матери. Мать в нем души не чаяла и, провожая сына в горы, умудрялась натолкать в его рюкзак лишние носки, рубашку, мешочек с сухарями, пирожки и даже банку с вареньем.

Часто ребята подтрунивали над Анатолием, и в то же время никого так не любили, как его. Анатолий был исключительно добрым, интеллигентным человеком и, самое главное, очень смелым. Когда ему об этом говорили, он пожимал плечами, вздыхал:

— С чего вы взяли?..

Каждый из нас, молодых альпинистов, считал честью идти с Анатолием Ивановичем. В походе с ним просто, надежно. Когда требовалось быть первым на крутом снежнике, на скалах, он непременно оказывался впереди и не оглядываясь, молча прокладывал путь. И так всюду, где трудно, опасно — впереди Анатолий Иванович.

В «Стали» я подружился со студентами Сережей Нарышкиным и его тезкой Сережей Тюленевым. Сережа Нарышкин жизнерадостный, веселый, смешливый парень и прекрасный рассказчик. Память у него феноменальная. Если рассказывал о своих восхождениях, то делал это с большой артистичностью. Сережа Тюленев был вспыльчив, горяч, душа нараспашку и необыкновенно смелый человек. Кто-кто, а он мне был особенно дорог. Ведь именно Сережа был моим первым наставником, инструктором отделения. С ним я совершил свое первое восхождение на Суллукол-баши.

Его отец, старый большевик-подпольщик, был одним из организаторов Советской власти на Северном Кавказе. В боях с белыми бандами старший Тюленев был ранен, дважды попадал в руки врагов, сидел в тюрьмах, совершал дерзкие побеги. В третий раз его схватила белогвардейская контрразведка и зверски замучила. Сейчас в Кисловодске установлен памятник отцу Сергея — Д. И. Тюленеву.

— Мне всегда хотелось походить на отца, — не раз задумчиво говорил Сережа.

Детство у него было тяжелое. Рос без родителей (он рано потерял и мать). Найти правильный путь в жизни Сереже помогли комсомол, Советская власть. Из Пятигорска, где жили Тюленевы, Сергей переехал на Украину, в Днепропетровск. Там работал, учился и не забывал родные горы, Кавказ. Он много тренировался и вскоре стал умелым альпинистом. О его спортивной хватке, ловкости, отчаянной храбрости, неукротимом желании прийти на помощь в опасности можно бесконечно писать. В 1935 году на Ушбе сорвался молодой композитор из Харькова Николай Коляда. Сережа тогда еще был молодым альпинистом и на Ушбу, по своей квалификации, идти не мог. И тем не менее он уговорил спасателей, и те взяли его на Ушбу.

Однажды стало известно, что под Уллу-тау-чану провалился в подгорную трещину турист. Он сильно ушибся, обморозил ноги и не мог самостоятельно передвигаться. Было вечернее время. Сергей только что вернулся с восхождения. На нем еще не просохла штурмовка. Терять нельзя было ни одной минуты, и Тюленев снова забросил за плечи рюкзак и ушел на спасательные работы под Уллу-тау-чану.

Тюленев и Нарышкин — мастера спорта. За их плечами уже не один десяток впервые пройденных маршрутов, перевалов, траверсов. Они не только умелые альпинисты, но и известные в стране инженеры-металлурги. Сергей Дмитриевич Тюленев проектирует сверхмощные домны (проектировал и для Бхилайского металлургического комбината в Индии), теперь руководит институтом «Проектстальконструкция». Сергей Гаврилович Нарышкин работал мастером, инженером в горячих цехах, а сейчас он директор металлургического завода в Карелии.

— ...Теперь не скоро поедем,— снова предупредил нас раздосадованный Алим. Навьючив на себя тяжелые рюкзаки, мы отправились своим ходом вверх по долине Бак-сана, в соседнее ущелье Адыл-су. Так как день клонился к вечеру, по пути заночевали, а с рассветом пошли дальше.