Альпинизм

В царстве высокогорного Посейдона

Рядом с дорогой показалась изумрудная полоска, зажатая крутыми берегами. Это Адыл-су — «Щедрая река». Перекатываясь с камня на камень, она шумно несет в долину Баксана студеную воду ледников.

Адыл-су — это и живописное ущелье, с присущей ему особой красотой. Проснешься утром, выглянешь из палатки: в самом ущелье еще темно, словно исполинские призраки, неподвижно стоят причудливые утесы. Солнца не видно, только бледноватый отблеск его разливается вверху. Но вот ослепительные лучи скользнули по снежному конусу Бжедуха, потом по длинному гребню Вольной Испании и заиграли голубым сиянием на ледниковых глыбах Кашкаташа...

Адыл-су — небольшое по размерам ущелье. Хотя там нет ни одного селения, но оно многолюдно. Здесь четыре больших альпинистских лагеря и много различных туристских стоянок. У развилки Адыл-су и Баксана — лагерь железнодорожников «Адыл-су», выше — «Шхельда» и «Эльбрус» — спортивных обществ «Спартак» и украинского «Авангарда», в верховьях ущелья — «Джантуган».

По пути в «Джантуган» — ущелье Шхельды, с ледником, спускающимся почти до самой дороги. Со всех сторон ледник обступают горы, и язык его сплошь завален камнями и растущими на них березками и соснами. Шхельдинское ущелье —одно из любимых мест альпинистов и туристов. Оно взбирается круто вверх, обставленное по бокам причудливыми, словно старинные замки, скалами-башнями.

С высокого утеса хорошо видна не только тропа к перевалу Ax-су, по которой пошли Ваня Прокопенко, Леночка и трое ленинградцев, но и эти башни, особенно две крайние с темными гладкими стенами. Они делают Шхельду похожей на двугорбого верблюда-великана, который, покорно опустив шею, спрятал голову в глубоких складках ущелья...

За ущельем Шхельды украинская школа инструкторов альпинизма, которой бессменно руководит Михаил Тимофеевич Погребецкий. Горячая любовь к Родине, к ее природе, ко всему неизведанному сделали Михаила Тимофеевича знаменитым альпинистом, настоящим исследователем и путешественником. И эта страсть к альпинизму и высокогорным путешествиям стала делом всей его жизни.

Еще совсем молодым врачом он ходил по теснинам реки Мзымты, живописным ущельям Карачая и Дагестана, поднимался на Ваттерхорн и Шаархорн в Швейцарских Альпах и не раз пробивался с караванами в страну Семи рек — Джетысу, с ее бесконечными цепями снежных гор.

Человек настойчивый и трудолюбивый, Погребецкий много читал, до поздней ночи просиживал в библиотеках, с упоением изучал труды Семенова Тян-Шанского, Козлова, Пржевальского, немецкого географа Мерцба-хера и других видных путешественников, пытавшихся в разное время пробираться в глубь Небесных гор, к загадочному массиву Хан-Тенгри. И в голове его зрели смелые планы экспедиций, исследований, открытий.

Впервые Михаилу Тимофеевичу удалось побывать на Тянь-Шане в 1916 году. Тогда он совершил восхождения на десять вершин (восемь из них были первовосхождениями). Но настоящие исследования Центрального Тянь-Шаня начались с 1929 года. Семь лет подряд в горы Тянь-Шаня выезжали украинские экспедиции, возглавляемые Михаилом Погребецким. Они добирались до Южного Иныльчека, исследовали почти все долины и ледники на юг от Хан-Тенгри, проникли в ледниковую долину Койкап, которая до этого считалась недосягаемой. И, наконец, в сентябре 1931 года Погребецкий покоряет заветную вершину. На пик Хан-Тенгри он поднимается вместе с двумя молодыми спутниками — слесарем Харьковского локомотивного депо «Октябрь» Борисом Тюриным и австрийским коммунистом, который тогда жил на Украине, Францем Зауберером. Эта замечательная победа принесла мировую славу советскому альпинизму и вызвала настоящую сенсацию за рубежом.

Но этим не исчерпалась замечательная победа.

В сентябре 1931 года с вершины Хан-Тенгри Погребецкий неожиданно увидел невыразительные контуры ледяной громады, которая притаилась в складках Кок-шаала.

«Что это, мираж или действительность? — промелькнуло в голове. — Если это вершина, то почему о ней никто не знает? И где она — на советской земле или в Китае?..»

Сомнения мучили отважного восходителя, но в конце концов он пришел к выводу, что на юг от уже открытых им вершин расположен огромный пик, не уступающий по высоте Хан-Тенгри. Эту мысль он и высказал в своем докладе в Москве о тянь-шанских исследованиях и открытиях.

Однако тайна гигантского пика еще не была разгадана. Прошло двенадцать лет. Летом 1943 года топографическая экспедиция инженера П. Рапасова и заслуженного мастера спорта В. Рацека установила, что загадочный пик, впервые увиденный Погребецким, действительно существует, находится на территории нашей страны и его высота не 6500 метров, как думали альпинисты, а 7439 метров — почти на полкилометра выше, чем Хан-Тенгри, которая до этого считалась самой высокой вершиной Тянь-Шаня.

Через два года закончилась Великая Отечественная война, и в честь исторической победы советского народа над фашизмом вершину назвали пиком Победы...

С Погребецким мы были знакомы задолго до Отечественной войны. Он был моим наставником и учителем. В 1938 году я окончил у Михаила Тимофеевича в ущелье Адыр-су школу инструкторов. Потом вместе с ним много лет участвовал в работе федерации альпинизма Украины. И, конечно, мне хотелось повидаться с Михаилом Тимофеевичем. Когда я уже было направился к его домику, вспомнил: только пять часов утра. Будить в такую рань неудобно. И тогда решил заглянуть к нему на обратном пути.

Шхельда осталась справа, а мы пошли вверх по ущелью Адыл-су. С рассветом ущелье понемногу оживилось. То в лесу процокает пугливая белка, то неистово забарабанит упорный дятел, то на зеленых полянках застрекочут неугомонные кузнечики, то опять станет тихо-тихо. И вдруг:

— С добрым утром, товарищи!

«Джантуган» уже близко. В голосе, доносившемся из репродуктора, я уловил знакомые нотки.

— Подъем, подъем, подъем!

Теперь я уже не сомневался, что слышу голос Виктора. Невысокий, светлоглазый и немного мечтательный Виктор Ломако еще со школьной скамьи пристрастился к радиотехнике, мастерил детекторные приемники, ловил позывные челюскинцев, полярных зимовок. Летом 1937 года он случайно прослышал, что требуются в Домбай радисты и не раздумывая укатил на Кавказ. С тех пор Виктор в горах.

В «Джантуган» мы попали, как говорят, с корабля на бал. В лагерь возвращался с восхождения отряд начинающих альпинистов. В горах это всегда большой праздник с цветами и пышными ритуалами.

Приметы торжества мы заметили еще при подходе к лагерю. На придорожных камнях — объявление: «Душ. Обед с добавкой. Телеграммы. Настольные игры. Танцы до упаду и другие культурные развлечения». Много сюрпризов для новичка на территории лагеря. Здесь замысловатый лабиринт из камней, столбов, веревок, через которые бывалые альпинисты будут проталкивать сопротивляющихся новичков, и, как всегда, огненная аллея и ведра с водой, которой будут «освежать» новичков, вымазывать горчицей ледоруб, и молодые восходители обязаны его целовать.

Просторная зеленая поляна в лесу кажется созданной нарочно для таких праздников. У большой сосны на краю поляны джантуганский «человек» — чучело в штурмовом костюме, голова из высокогорных ботинок с триконями, курительная трубка во рту.

На поляне весь лагерь. Отделение за отделением выстраиваются на линейке. Дорожки посыпаны чистым песком, по обочинам — хвоя, цветы. Из разноцветной гальки выложен значок альпиниста. На линейке все начальство лагеря, ветераны альпинизма, гости из других лагерей. Рапорт командира отряда, поздравления начальства. Потом начинается самое главное: поднимается с трона высокогорный Посейдон с короной на голове, желтой бородой до самых колен и трезубцем в руке.

— Дети мои! — обращается к новичкам. — Я рад, что ваш поход благополучно закончился, и готов принять вас в славную семью альпинистов.

Посейдон встряхивает длинной бородой и просит новичков поставить перед собой ледоруб, встать на одно колено и произносить вместе с ним слова высокогорной клятвы:

— Вступая в ряды альпинистов, мы клянемся вечно любить горы, хранить и умножать наши славные традиции. Клянемся не пренебрегать страховкой и ходить только в связках. Клянемся уважать друг друга и любить сестру-хозяйку... Клянемся никогда не есть меньше трех порций в столовой, редко ходить в душ и не менять постельное белье в течение всей смены. А если мы отступим от клятвы, то пусть мы увидим горы только в телевизоре. Клянемся! Клянемся! Клянемся!..

Смех, шутки, поздравления и долгожданная команда: «Все к компоту!» А потом — «Горячий душ! Мыться, купаться, прихорашиваться!». На флагштоке колышется знамя. Празднично накрыты столы. В консервных банках цветы. Из окон свешиваются пышные гирлянды, а через всю столовую протянут огромный плакат: «Привет новому отряду советских альпинистов!»

Шумит и клокочет Адыл-су. Звучат молодые голоса, задорные песни. Вытянувшись в цепочку, альпинисты выходят в горы. На их пути палаточные городки, горные хижины, приюты. Сколько вложено труда, чтобы сделать жизнь удобной! Здесь для альпинистов столовые и холлы, волейбольные площадки и плавательные бассейны. Много сделано в горах для активного отдыха спортсменов. Но все же, если спросить у тех же спортсменов, довольны ли они горами и условиями пребывания в них, то нередко услышишь ответ:

— Горами, конечно, а вот обслуживанием — не всегда.

Часто к подобному ответу прибавляется и такое:

— Кто такой альпинист? Человек с рюкзаком. Как правило, с огромным рюкзаком. Тащит он на себе такую гору, а кругом, думаете, сочувствие? Одни насмешки. А чем альпинист или турист виноват, что на нем такое некомпактное, неудобное, мешковатое снаряжение.

Особенно не везет в горах новичкам. Им достается, увы, не самое лучшее. Конечно трудно всем подобрать по росту штурмовые костюмы, но в целях пропаганды альпинизма, так же как и горного туризма, совершенно необходимо подумать о внешнем виде восходителей. Правильно заметил как-то Виталий Михайлович Абалаков, один из корифеев нашего спорта: «Физкультура... Мы часто хорошо понимаем значение первой половины этого слова «физ» и совершенно забываем о втором его корне — о культуре, эстетике».

А вот с дорогами, которые ведут в горы, великолепно. Помню, лет пять-шесть до войны в верховье Баксана и дальше в ущелье Адыл-су вела узкая тропа, теснимая крутыми скалами. Возможно, многие наши читатели с улыбкой прочтут о том, что единственным видом транспорта тогда были ишаки. Их нанимали в ближайших селениях, вьючили и гнали с тяжелой поклажей в горы. Теперь другое дело: из Нальчика или Пятигорска в Приэльбрусье ведет гладкое, как зеркало, асфальтовое шоссе.

В горах теперь людно. Только на базе украинского альпинистского лагеря «Эльбрус» спортивного общества «Авангард» за одно спортивное лето совершают восхождения триста-четыреста начинающих альпинистов, не говоря уже о разрядниках.

Люди приезжают из разных концов страны. Николай Шупило — машинист из Чернигова. Наверное нет такой книги о Кавказе, которой бы не было у него в библиотеке. Нет, наверное, и вершины в Эльбрусском районе, на которой бы он не побывал. Из Чернигова и Евгений Белецкий (теперь он проживает в Ленинграде). В «Джантугане» наши палатки стояли рядом, и мы часто могли с ним видеться. Собеседником он был интересным. Говорить с Белецким можно было обо всем: о лавинах и селях, великом путешественнике Миклухо-Маклае и первовосходителе на Джомолунгму Тенсинге, о покоренных им семитысячииках и новом снаряжении.

Однажды мне довелось участвовать с Евгением Андриановичем в спасательных работах на Ушбинском плато и тогда, в условиях высокогорья, еще раз убедился, с каким удивительным человеком встретился — находчивым, смелым, с прекрасной ориентировкой на местности, четким и быстрым в действиях.

Ко всем хорошим чертам Белецкого у него была еще одна — страсть к книгам. Они всегда были в его палатке и даже в рюкзаке: литература по географии, исследованию ледников — гляциологии, по обработке металлов. По специальности Евгений Андрианович токарь-лекальщик машиностроительного завода имени С. М. Кирова. Он не простой рабочий, а мастер-новатор. Его брошюры и книги о режимах резания металлов изданы в нашей стране, в Болгарии, Чехословакии, Венгрии и других странах.

Но еще больше имя Белецкого известно в альпинистском мире. Однажды в английском альпинистском клубе в Кембридже его спросили:

— Не может ли мистер Белецкий сообщить о своих планах на будущее.

— Собираюсь на Музтагату.

— Музтагату! — присвистнул от удивления кто-то из почтенных руководителей клуба. — Ведь это — сенсация.

Евгений Андрианович будто и не расслышал реплику, продолжал ровным тоном отвечать на другие вопросы.

Планами советского альпиниста был не менее удивлен и Эрик Шиптон, известный английский альпинист. Принимая в Лондоне Белецкого, Шиптон пожал плечами и, немного помолчав, вежливо заметил:

— Это будет невозможно, мистер Белецкий..

У Шиптона были на этот счет кое-какие основания. Вместе со своим соотечественником Тильманом в 1947 году они пытались подняться на Музтагату. Достигнув семикилометровой высоты, сильно обморозились и на третий день штурма, не взяв вершины, спустились в долину.

Музтагата по-киргизски — «Отец ледяных гор». Ее высота 7546 метров. Ее не раз штурмовали зарубежные альпинисты, в том числе знаменитый путешественник Свен Гедин, и все безуспешно...

Евгения Андриановича тепло встречали в Лондоне, Эдинбурге, Кембридже. В знак глубокого уважения английские альпинисты преподнесли ему символический дар — капроновую веревку. А когда в 1956 году Белецкий поднялся на Музтагату, он вспомнил своих английских коллег и послал им кусок подаренной ему веревки в знак того, что она помогала ему в успешном штурме памирского великана.

Часто в горы приезжает Ян Вассерман — врач из Ялты. Он и альпинист-инструктор, и поэт. Ян любит стихи и пишет их везде: в лесу, на морене и даже на леднике.

Киевский архитектор Юрий Москальцев — один из старейших мастеров спорта. Когда я встречаю в горах Юрия, смотрю на его стройную фигуру в штурмовке и кедах, мне порой кажется, что он вот так и родился — в костюме альпиниста. Москальцев не особенно разговорчив, но за его внешней сдержанностью скрывается твердость духа, что в горном спорте, пожалуй, не менее драгоценно, чем физическая выносливость. Именно твердость характера Юрия Борисовича и помогла ему стать героем траверса пятитысячников Кавказа Каш-тан-тау-Дых-тау.

Сколько раз на горных тропах Кавказа довелось встречаться с Ильей Аношиным и Алексеем Малеиновым! Мы давние друзья, работали много лет в «Джантугане» и других альпинистских лагерях. В горах Аношин зимовал, работал тренером горнолыжного спорта, начспасом в альпинистском лагере. В горах женился, вырастил двух сыновей. Недавно альпинисты Кабардино-Балкарии чествовали пятидесятилетие Ильи Аношина, большого труженика и человека, самозабвенно влюбленного в горы.

Бросил свою уютную квартиру в Москве, уехал в горы и Малеинов. Теперь он постоянно живет и работает в Терсколе.

— Если думаешь только о себе — уезжай, — как-то сказал он жене. — А я останусь.

И Алексей остался в горах Кавказа, остался на всю жизнь. Умного, веселого и чуткого Малеинова всегда чтили друзья. Когда оставался в лагере, он что-то чертил, рисовал, подсчитывал; в его записях можно было увидеть эскизы горных хижин, слаломных трасс, подъемников.

Сам влюбленный в Кавказ, Алексей мечтал сделать его красоту доступной многим и в послевоенные годы посвятил себя горному строительству. И то, что в живописном Приэльбрусье высятся чудесные по архитектуре горные отели, подвесные дороги, — немалая доля ума и рук Алексея Малеинова.

Мой рассказ был бы неполным, если бы я не упомянул о двух его братьях, таких же, как и он, одержимых и щедрых душой. Александр, старший брат, замечательный спортсмен. Он прожил на свете не очень долго. Был талантливым художником-юмористом, автором многих замечательных картин и популярного в стране серебристого значка «Альпинист СССР». Александр тоже самозабвенно любил горы. Там и погиб, сорвавшись с обледенелых стен Дых-тау. Ему тогда было всего двадцать шесть лет.

Самый младший из семьи Малеиновых, Андрей, поначалу матрос с ледокола на Беломорье, а потом, как и его братья, — альпинист.

До войны на счету у Андрея была Северная Ушба, Башкара, Гадыл, Дых-тау — вершины, на которые ходили его братья. Были у Андрея и зимовки в горах, и большие переходы. А когда началась Отечественная война, он, офицер 17-го гвардейского корпуса, с которым прошел от иранской границы до Словацких и Белянских Татр. После войны Андрей — инструктор альпинизма, мастер спорта, художник и писатель. Тиражи его только детских книжек с зарисовками «Кто быстрее», «Волшебные лыжи» давно перевалили за миллион.

Большую помощь нам, альпинистам, оказывали местные жители — горцы. Адемей Джапуев — тоже горец, балкар по национальности. Найти его дома, в Верхнем Баксане, невозможно. Он почти всегда на кошах под Уллу-тау-чаной пасет баранов и коз. Лет Адемею под девяносто, но он еще крепкий старик, кряжистый, с хорошей памятью.

У Адемея большая и дружная семья. По-кавказски хлебосольная, щедрая, она не раз давала приют альпинистам, выручала советом, добрым словом, а если требовалось, то подсобляла лепешками и мясом. Когда только поднимался на ноги в Адыр-су первый украинский лагерь, возник вопрос: «А как быть со снаряжением, продуктами питания и другими грузами?»

— Не беспокойтесь,— подбрасывая сухие ветки в костер, спокойно ответил Адемей и обвел гордым взглядом черноглазых мальчишек, обступивших его. — За это дело берется моя семья. Будут вам ишаки, погонщики и все остальное.

А когда началась война, бывшие наши маленькие помощники, обеспечивавшие бесперебойное снабжение лагеря всем необходимым, стали воинами Советской Армии. Старший сын Адемея, стройный и горячий Муса, был танкистом и вместе с русскими, украинцами форсировал Днепр у Мишурина Рога под Днепропетровском. На маленьком пятачке за рекой сражался за украинскую землю с такой же самоотверженностью, как делал бы это, защищая отцовский дом. После войны Муса и остальные его братья вернулись в горы. Вскоре Мусу избрали председателем горсовета в горняцком городке Тырныаузе, а еще через некоторое время он стал членом правительства, министром в Кабардино-Балкарии, а его младшие братья — кто в военную Академию в Москве поступил, кто колхозным строительством занялся.

Летом, когда в горах спадает жара и буйным цветом горят альпийские луга, взрослые дети Адемея съезжаются к отцу, чтобы помочь старику по хозяйству, отдохнуть и поохотиться на диких козлов...

Немало по-настоящему влюбленных в горы людей встретишь на Кавказе: молодых и старых рабочих, неугомонных весельчаков-студентов, убеленных сединой ученых. С какой гордостью все эти люди часто рядом с золотыми медалями лауреатов Ленинской и Государственной премий, знаками отличия заслуженных деятелей науки и техники, народных артистов и художников, носят на груди серебристый значок с двуглавым Эльбрусом! И всех их роднит не только изумительная краса и романтика гор, стремление к познанию неведомого, но и большая дружба, рожденная на горных тропах.

Часто гостями советских альпинистов на Кавказе бывают спортсмены Польши, Румынии, Болгарии, Японии, Австрии, Франции, Англии и многих других стран.

— Хотя я и принимал участие в трех гималайских экспедициях и совершал восхождения во многих горах мира, — делился своими впечатлениями почетный член Шотландского горного клуба Джордж Рича,— но наиболее сильное впечатление произвел на меня Кавказ.

Загорелый, жилистый Антон Рапуха, руководитель австрийских альпинистов, за свою жизнь успел объездить весь свет, делал сложные восхождения в Альпах, Пиренеях, Андах и даже в Каракоруме. С Антоном мы встретились в ущелье Шхельды. Зная, что он идет с Ушбы, я спросил его: «Как впечатление?»

— О, колоссально! — раздается в ответ.

А когда он пришел в «Джантуган», то попросил у начальника лагеря книгу для почетных посетителей и записал: «Горы Кавказа изумительные, хочется снова и снова проводить здесь свой отпуск». Жорж Ламбер, Робер Лекур и Раймон Лейнинже, наверное, были первыми французами на Ушбе. Читаю их запись:

«Кавказ является для нас удивительным открытием. Мы уже начали привыкать к атмосфере большого братства советских людей, но... Увы! Пришло время уезжать».

Таких записей много: одних иностранцев поражает красота наших гор, наша альпинистская техника, система страховки, других — до глубины души трогает приветливость советских людей, готовность всегда прийти на помощь... А ведь общение, спортивное братство, взаимопомощь сплачивают людей и укрепляет мир на земле.

Людно в горах. В отдельные дни на маршрутах скапливается столько спортивных групп, что на горных тропах и вершинах становится тесно.

— Хоть ставь регулировщика, — шутят альпинисты.

Тесно не только на Гадыле, Бжедухе, Вольной Испании, но даже на Ушбе. ...Крутая высокая Ушба. Только огромные орлы без страха смотрят вокруг, отдыхая на ее отвесных скалах. Вечные ледники легкой синевой переливаются на склонах. А когда ночь сгущает тени и горный кряж сливается с небесами, на вершине вспыхивает яркое пламя, в темноте ошалело танцуют огненные языки, грохочут камнепады и лавины. Это и есть Ушба, «гора бурь», «вертеп ведьм».

У сванов, земледельцев и охотников, было связано с Ушбой множество поверий. Если у вершины долго дерЖалось серое облако, горцы ждали плохой погоды или несчастья. Чтобы умилостивить грозную Ушбу, ей приносили жертвы. Сван шел в горы и, выбрав скрытое место, делал лепешку из муки и сыра, зажигал свечку и молился до тех пор, пока она не сгорала; лепешка оставалась на выступе скалы.

Чаще всего сваны произносили имя Ушбы вместе с Дали — богиней охоты, от которой зависело охотничье счастье. Если Дали гневались, самый искусный охотник мог, неделями проблуждав среди скал, не убить ни одного тура. Если же охотник в поисках дичи пытался взобраться на вершину, перед ним смыкались скалы, обрывались тропы, неведомая сила сталкивала смельчака в пропасть или душила его в лавинах.

Дурная слава вершины больше преграждала к ней доступ, чем отвесные стены. Но прошли годы. И как-то уже перед самой войной местные жители селения Уш-хванари увидели в проеме бокового ущелья что-то необычное — свет! Он вспыхнул где-то высоко в небе, выхватив из темноты башни крутых скал. Это был огонь, зажженный рукой советского человека.

Альпинистский мир знает не только непокорную Ушбу (в Англии долгое время существовал даже специальный клуб ушбистов, который объединял лучших британских альпинистов), но и ее победителей. Среди них: тбилисец Алеша Джапаридзе, который поднялся на Ушбу и зажег на вершине фотопленку, его сестра Александра, русские восходители — братья Виталий и Евгений Аба-лаковы и украинские альпинисты — сестры Татьяна и Наталья Баровы, Валентин Орлянкин и первовосходитель на Южную Ушбу по северо-западной стене харьковчанин Юрий Григоренко-Пригода и многие другие.

Словно магнит, притягивала двурогая Ушба сильных и смелых. На Ушбу ходили с юга и севера, с фирнового плато через южную вершину на Тульский ледник.

Для победителей Ушбы в нашей стране учрежден специальный значок с изображением двуглавой вершины.

Лишь за два последних года на Ушбе тридцать два раза взвивались красные вымпелы спортивных обществ «Локомотив» и «Авангард». На Ушбу ходили наши парни и девушки, ходили сами и вместе с поляками, чехами, австрийцами, болгарами, альпинистами из рабочих клубов Парижа, Марселя, Лиона.

Да разве на Кавказе только одна Ушба? Кому из альпинистов неизвестны, например, грозные башни Шхельды. Почти на девять километров тянутся они отвесной грядой в центре Кавказского хребта. Летом 1940 года советские альпинисты стали первовосходителями на Западную и Центральную башни. В том же году взят и огромный выступ на гребне Шхельды, под названием «Петух». Он действительно формой напоминает петуха, врезавшегося в облака на 60 метров. Вслед за «Петухом» была покорена и Восточная вершина. Постепенно и другие вершины Шхельды были взяты по одной, но пройти весь гребень за один переход так никому и не удавалось, хотя попыток было много.

Меня интересовала Шхельда не только потому, что мне посчастливилось побывать на одной из ее вершин,— там находились мои друзья: Виталий Овчаров и Владимир Моногаров. Вот уже четыре дня, как нет от них никаких вестей. Я знаю, что они идут траверсом через все вершины Шхельды с востока на запад. На их пути натечный лед, неприступные скальные выступы на гребне, зализанные ветром гладкие башни, иглы, крутые снежники. А ко всему — злобный ветер, четырехкилометровая стена, разреженный воздух...

Не удивительно, что траверс, которым шла четверка альпинистов, был неимоверно тяжелым и технически сложным. Какие только мысли не возникали в часы ожидания! Никто не выпускал из рук бинокля, но разве рассмотришь в сероватой мути, что делается на высоких башнях Шхельды? И вот, когда уже была потеряна всякая надежда получить какую-нибудь весточку со Шхельды, вдруг в горах что-то ярко вспыхнуло и в небо взлетела зеленая ракета.

А еще через два дня все лагеря тепло встречали отважных восходителей Виталия Овчарова, Владимира Моногарова, Рауля Сюнчулея и Игоря Солодуева. Всякий раз, когда я вспоминаю Игоря и наше первое знакомство, мне припоминается альпинистский лагерь «Баксан» и теплый летний вечер 1954 года... С Владимиром Нефедовым, заведующим учебной частью «Джантугана», мы шли в «Баксан» к Овчарову. На мосту перед входом в лагерь повстречался нам незнакомый человек в пестрой ковбойке с шелковым шарфом на шее. В руках - скрипка.

— Кто этот ковбой со скрипкой? — спросил Нефедов.

Этого я и сам не знал... Зашли в учебную часть лагеря, потом к Овчарову.

— Входите, входите! — послышался голос Виталия.

Войдя в заставленную кроватями палатку, увидели Самуила Когана, кинооператора Московской студии документальных фильмов, вернувшегося из Атлантики, где он снимал фильм о советских китобоях. Он стоял у окна и что-то порывался спросить у улыбающегося Льва Книппера. Лев Константинович не только известный композитор, автор популярной песни «Полюшко-поле», но еще и отличный спортсмен-разрядник. В палатке был и ковбой со скрипкой, который назвался Игорем Солодуевым.

Рассаживаемся. Кто на стуле, кто на кровати, застеленной байковым одеялом. Хозяин палатки угостил нас свежезаваренным кофе в жестяных кружках, а потом попросил Солодуева сыграть. Игоря не надо было долго упрашивать. Руки его сами потянулись к инструменту.

Взмах смычка — и палатка наполнилась нежными и ласковыми звуками «Песни индийского гостя» Римского-Корсакова. Но вот мелодия оборвалась. В палатке сразу стало тихо. Молчание длилось несколько минут, а потом заговорили все разом:

— Ну и здорово, Игорь!

— Не хуже, чем в филармонии!

Пока Игорь Васильевич смущенно улыбался и вытирал платком вспотевшее лицо, мы с Нефедовым наставляли его советами серьезно заняться музыкой.

— Мне заняться? — недоумевает Солодуев.

— А кому же?!.

Игорь Васильевич посмотрел на нас и вдруг как захохочет. Вместе с ним громко хохочут и другие гости. Не сразу поняли, что произошло. Наконец разобрались... Оказывается, музыкант, которому мы так настойчиво советовали заняться музыкой,—первая скрипка Большого театра Союза ССР, заслуженный артист РСФСР. Потом я узнал, что скрипка, на которой так виртуозно играл Солодуев, была взята напрокат у какого-то музыканта из Терскола. У Игоря в Москве есть своя скрипка — великого Страдивариуса...

Но вернемся к «Джантугану». Почти двадцать дней я работал с отрядом значкистов. Когда вернулся с восхождения, меня вызвал к себе начальник лагеря. Юрий Александрович Гильгнер по специальности аэролог. Зимой читает лекции в гидрометеорологическом техникуме в Москве, а летом отправляется в горы.

— Как ты себя чувствуешь? — вдруг спросил он и протянул широкую руку. А если Юрий Александрович интересуется самочувствием, все уже знали — жди сюрпризов.

— Хорошо,—улыбнулся я в ответ.

— Тогда слушай,— начал он.— К нам приехал Юрий Кланов — сын Андрея Александровича Жданова, секретаря ЦК ВКП(б) — и просит сводить его на ближайшие от лагеря вершины — Курмычи и на Центральную башню МНР.

Юрий, тогда еще молодой ученый и педагог, увлекался, как и многие из нас, альпинизмом. Он специально приехал в горы, чтобы совершить несколько восхождений. День ушел на подходы к перевалу ВЦСПС, второй день — на Курмычи и на Центральную башню МНР, а когда я вернулся с восхождения, встретил в лагере друзей — альпинистов Юго-Западной дороги.

— А мы вас ждем! — радостным возгласом заявили о себе Саша Шиманович и Стасик Гуйский, бывшие мои ученики по школе машинистов, а теперь механики локомотивов в Дарнице.

Зачем ждут — нетрудно было догадаться. Им хочется побывать в горах. Изрядно уставший, я все-таки соглашаюсь пойти с ребятами, так как помню обещание, данное в Киеве на заседании альпинистской секции сходить с ними на вершину.

— Значит, идем,— потирая от радости руки, улыбнулся Гуйский и отправился выписывать продукты на выход.

Оставалось еще решить — куда идти.

— А если на МНР? — предложил подошедший ко мне Эдик Гурик.

Эдика я давно знал по «Транссигналу», где он работал техником в заводской лаборатории. У него интересная работа, хорошие товарищи, вечерняя школа, альпинистская секция, которой он руководит в коллективе. На заводе с ним считаются, ценят. Худощавый, с живыми пытливыми глазами, с приветливой улыбкой, он смекалист, предприимчив и напорист.

— На МНР так на МНР! — ответил я.

Нас было шестеро: Станислав Гуйский, Александр Шиманович, Эдик Гурик, таксировщица из Управления Юго-Западной железной дороги Люба Филиппова, учительница из Москвы Алла Мишина и я.

Из лагеря вышли рано утром. Дорога по берегу Адыл-су была самым интересным участком нашего пути. Впрочем, там нет никакой дороги: есть лес, можже-вельники, ежевика разноцветная, валуны и разрушенные скалы. Идем не спеша, наслаждаемся утренней свежестью и запахом хвои. Вскоре выходим на большую зеленую поляну с желтыми, цвета ржавчины камнями, среди которых пузырится минеральный источник. Место было хорошее, и мы немного передохнули.

Тропа, по которой мы шли от привала, вскоре потерялась в густом кустарнике с узкими листьями и большими синеватыми цветами, похожими на степные васильки. В горах много цветов — трудно описать оттенки цвета и формы, не говоря уже об аромате. Наверное, ни в одном ботаническом саду такой флоры нет...

Кончились кустарники с большими синеватыми цветами, и открылся крутой склон с сочной травой и пестрыми головками маков. Это вверху, а внизу неожиданно показалась Адыл-су. Быстрая, сверкающая на солнце, она яростно билась о нависавший берег и приглушенно стонала.

— Ну и бешеная! — воскликнула Алла Мишина.

— Посмотрела бы на нее в конце лета,— крикнул ей кто-то в ответ, и его голос тотчас же слился с ревом реки.

У огромных давно обрушившихся скальных глыб альпийские луга кончились и начались голые утесы. С их высоты особенно хорошо проглядывали противоположный берег Адыл-су, высокая морена, снежник и темные фигурки людей, которые медленно поднимались вверх.

За скальными глыбами начались мелкие осыпи, камни и снова небольшие скалы. Подъем был не сложен, но довольно утомителен. Крутизна склона и тяжелые рюкзаки ощутимо давали себя знать. Да еще погода разладилась. Небо потемнело, похолодало, и по капюшонам штурмовых курток зачастили первые капли дождя, перешедшего в мокрый снег, который сопровождал нас почти до перевала.

Бивуак разбили у подножия вершины Андырчи. Здесь были удобные площадки, снежник и ниже его в камнях вода. Вскипятили чай, поужинали, застегнули палатки и забрались в спальные мешки. Ночь была неспокойная. Ледяная крупа барабанила по тонким перкалевым стенкам палатки. Свирепо гудел ветер. Он то прижимал палатки к земле, то надувал и все силился подбросить кверху. Где-то шипели лавины, грохотали камнепады, вспыхивала молния, озаряя на какую-то долю секунды горы и небо. А затем снова все погружалось в зловещую тьму.

Как только начало сереть — снялись с места ночлега и по скалистому гребню вышли к перевалу ВЦСПС. С перевала хорошо видно Андырчи, впереди — пики Монгольской Народной Республики и справа — вершина Курмычи. Спуск на ледник занял минут десять. Потом вышли на мелкую осыпь и дальше к широкому обледенелому углублению на склоне — кулуару. Поднимаемся левой стороной кулуара. Скалы всюду. Они громоздятся и впереди, закрывая собою горизонт. Находим расщелину в скале и оставляем в ней ледорубы.

— Можно связываться,— говорю я ребятам.

Вверху был гребень, а перед ним камин — вертикальная расщелина в скале. Расщелина было достаточно широкая, чтобы по ней передвигаться, но мы решили ее обойти. Когда обошли камин и стали по одному со страховкой выбираться на гребень, начала портиться погода. Внизу, в ущелье, люди изнывали от жары, а здесь небо хмурилось и солнце едва просвечивало сквозь лохмотья облаков.

— Может, вниз! — смотрю на Филиппову, идущую со мной в одной связке.

Ветер не дает договорить. Но по выражению Любы понимаю, что об этом она и слушать не хочет. На открытых скалах холодно. Мерзнут руки, лицо, обледеневают ресницы. Но что это? За спиной слышу испуганный вскрик Гурика:

— Саша, держись!

Шиманович уже потерял равновесие и упал. Веревка натянулась, под ногами загремели камни. Падая, Саша ухватился за выступ и задержался. Все кончилось благополучно.

— Ты что, ушибся? — спрашиваю.

Саша медленно поднимает голову и кричит:

— Мелочи, товарищ инструктор.

Солнце совсем исчезло в сизо-черной пелене. Подул ледяной ветер, и по гребню пробежала волна холодного воздуха. С силой по капюшону штурмовки ударила ледяная крупа. Началась гроза. Прозвучали сильные, но короткие раскаты грома, от которых, казалось, вздрогнули не только окружающие горы, но и почерневшее небо. Вдруг стало совсем темно и небо осветилось причудливыми вспышками молний. Их зигзаги неуклюже бороздили весь горизонт.

От сильной электризации как-то странно «запели» поясные пряжки, в унисон им зазвенели карабины и алюминиевые фляги. На отвесной скале каким-то удивительным голубоватым огоньком засветился скальный крюк, который, наверное, оставила проходившая здесь группа альпинистов. Я почувствовал, что мои волосы под шерстяным подшлемником зашевелились, начали подниматься дыбом и глухо потрескивали. Посмотрев на моего соседа, я увидел, что с копны его ощетинившихся волос, словно бенгальские огни, сыпятся искры.

— Что с тобой, Эдик? — удивленно вскрикнула Мишина. — У тебя волосы шевелятся!

Алла страшно испугалась за здоровье Гурика, наверное, не почувствовав, что у нее волосы тоже шевелятся и светятся странными огоньками.

— Металлические предметы: крючья, карабины — оставить! — предупреждаю ребят.— Спускаться вниз под скалы!

Только успели сделать несколько шагов и спрятаться в безопасное место, как послышалось странное жужжание.

— Неужели оса? — спросил Станислав Гуйский.

Но это была не оса. Вблизи возник небольшой огненный шарик, поменьше теннисного мячика. Появившись внезапно, он соскользнул с соседнего уступа по пропущенной сверху веревке, и все мы в испуге невольно притиснулись к скалам.

Помню и сейчас, как шарик, словно сказочный колобок, завертелся на одном месте и покатился дальше по по длинному гребню, то стремительно опускаясь вниз, то снова взлетая вверх, перепрыгивая с камня на камень, с выступа на выступ. Наконец, ударился о скалу, ярко вспыхнул и со страшным треском разорвался. Нас обдало огненной вспышкой, отбросило в сторону и прижало к скалам.

Шаровая молния... На пике Дальневосточника она забралась под одежду свану-альпинисту, не опалив на нем ни одной нитки, до смерти обожгла горовосходителя. На Уллу-тау-чане изрезала в ровные длинные полосы, словно лезвием бритвы, штурмовой костюм у заслуженного мастера спорта Иосифа Кахиани, сняла и далеко забросила ботинки, оставив хозяина ботинок с ожогом 2-й степени.

Какие только «шутки» не выбросит шаровая молния, прилетая откуда-нибудь издалека, где бушуют грозы. То вынет из кошелька монету, то перебьет горку тарелок, да не подряд, а через одну, а если заберется на кухонную плиту, где стоит чугунный котел, вскипятит воду, как это было на Эльбрусе, то развалит по кирпичику печку или дом. Удаляясь от места своих проказ, шаровая молния может устроить и прощальный концерт: если это в населенном пункте, включит в домах электрические звонки. Магнитное поле, быстро распространяясь и пересекая провода, наводит в них электродвижущую силу, возникает ток, а звонкам не остается ничего другого, как звонить. То изжарит гуся в холодильнике или заведет стоящую автомашину.

По той же причине выходят из строя радиоприемники и телевизоры. А кольца и браслеты, таинственно исчезают прямо с руки. В магнитном поле они становятся как бы вторичной обмоткой трансформатора, замкнутой накоротко. В ней возникает такой чудовищный ток, что кольцо мгновенно испаряется. Его хозяин, как это было поздней осенью 1960 года на вершине Тетнульда (тоже на Кавказе), не чувствовал ни ожога, ни даже тепла, настолько быстро сработала шаровая молния.

Немало и других «проделок» за шаровой молнией, грозным, редким и пока еще загадочным явлением природы. Идти дальше нельзя, нужно возвращаться. И это после того, как потрачено полдня на изнурительный подъем! Жаль! К цели так близко. Но ничего не поделаешь — приходится спускаться обратно. Во втором часу дня мы увидели наши палатки, почти совсем заваленные снегом.

— Только бы обсушиться, — облизывая языком воспаленные губы, говорит Филиппова.

— Не только обсушимся,— успокаиваю Любу,— но и чай вскипятим, поужинаем и отдохнем.

— А потом снова на МНР?

— А ты как думала.

Ребята повеселели. Только один Саша Шиманович был неразговорчив, удрученный своим срывом на скалах. Но вскоре и он почувствовал на себе, что такое настоящее товарищество. Стасик придвинул ему кружку чаю, Алла будто невзначай положила ему лишний кусок сахару, а Эдик сказал Саше, что у него лишние шерстяные носки... Наступивший день был удивительно солнечный. На душе было приятно и радостно. Даже скользкие отвесные скалы и гладкие плиты казались не такими отвесными и скользкими.

Метр за метром шли вверх и вскоре достигли тех самых крутых склонов, по которым в 1948 году с юга, со стороны Баксана, впервые поднялись на МНР Александр Зюзин и его товарищи. Поворачиваем под прямым углом вправо, и по крутому склону 70—80 градусов, но с хорошими зацепками поднимаемся вверх и достигаем гребня. Дальше до вершины путь несложен.

3880 метров над уровнем моря... Еще несколько метров, и мы у цели — на Северном пике Монгольской Народной Республики.

— Ура! — кричат ребята и один за другим взбираются на самый верх, к пирамиде из камней — туру. Пока все любуются облаками и открывшейся панорамой гор, пишу памятную записку: «Прошу тех, кто придет сюда после нас, не снимать шелковый вымпел спортивного общества «Локомотив» до открытия Спартакиады народов СССР».

Короткий отдых. Назойливый ветер и начавшийся снегопад гонят нас вниз. Впереди еще длинный и небезопасный спуск.