Альпинизм

Через заснеженный Донгуз

Началось с того, что у нашей альпинистской группы локомотивцев оставалась еще свободная неделя.

— Ребята, вы хотели побывать в Сванетии. Может быть, махнем через Донгуз. Не пожалеете. Будет интересно, да и отдохнете после восхождений.

— Только с одним условием, — не удержался непоседливый Гурик, — если идти, то сейчас же.

Эдик уже давно мечтал о перевальном походе через Главный Кавказский хребет, но все не подворачивался удобный случай.

Сборы были недолги. С «Джантугана» вышли в полдень, с тем, чтобы к вечеру подойти к Долине нарзанов и там заночевать в лесу. Извилистая тропа вывела на терскольскую дорогу. Неширокая полоса дороги, усыпанная мелким галечником, шла по правому берегу реки до селения Тегенекли. С одной стороны под тенью лохматых елей виднелись туристские домики, с противоположной — на широкой речной террасе — небольшое селение. В свое время жители Тегенекли принимали у себя Сергея Мироновича Кирова и сопровождали его на Эльбрус. Теперь в этом селении живет Чокка Залиханов, один из долгожителей горной Балкарии.

Встретиться с Чоккой Залихановым давно хотелось, но все как-то не получалось. Однажды попав в Тегенекли, я решил разыскать Чокку. Дома мне ответили:

Дома мне ответили:

— Ушел в Ялбузи на почту

В Ялбузи Чокку тоже не застал, сказали: «Ушел к внуку па Ирик».

Ирик — ущелье между юго-восточными отрогами Эльбруса. В переводе с балкарского Ирик — баран-валух. С давних времен сюда на откорм выгоняли баранов-валухов, мясо которых отличается хорошими вкусовыми качествами и идет на изготовление шашлыков.

Пошел и я в Ирик. Едва заметная тропа петляла по склону, местами терялась в скалах, потом вышла к самому обрыву, на дне которого ярился горный поток. Шел вверх медленно, зная, что крутой подъем будет до самой поляны. Вскоре выбрался к железистым источникам, заросшим ежевикой и мятой. Отдыхавшие там пастухи-балкары к моему огорчению на вопрос о Чокке, усмехнувшись, покачали головой:

— Ушел на верхние коши, под Эльбрус...

Через год мне довелось снова побывать в Баксанском ущелье. Хотя, как всегда, времени в обрез, но со старшим сыном Чокки, заслуженным мастером спорта, мы все-таки встретились.

— Знаешь,— вдруг сказал мне Хусейн, — завтра отцу сто пятнадцать. Иной в его годы давно на заслуженном отдыхе.

— А твой отец?

— Об этом и слушать не хочет

— Почему же ты не настаиваешь на своем?

— Когда я начинаю говорить об отдыхе, отец недовольно морщится и кричит на меня.

— А кто, я тебя спрашиваю, хозяйством заниматься будет, дрова рубить, овец пасти, на почту за газетами ходить?

Хусейн затянулся сигаретой и, не скрывая гордости, казал:

— Прошлым летом отец даже на Эльбрус поднимался.

Заметив мое недоумение, добавил:

— Не веришь — тогда спроси Мишу.

Миша — младший брат Хусейна. Он тоже альпинист, обладатель трех чемпионских медалей, но он еще и ученый, как я понял, готовится к защите третьей кандидатской диссертации. По профессии Миша метеоролог — специалист по облакам, вместе с тем и физик, и большой знаток кавказских горных козлов — туров. Его исследования в этой области вызвали немалый интерес и за рубежом. Хусейн взял меня под руку и сказал:

— Так что приходи, Илья, дорогим гостем будешь, с отцом познакомишься.

К Залихановым я пришел с дочерью. Там были и многие другие альпинисты-ветераны, женщины-балкарки в длинных темных платках до самой земли и туристы из ГДР.

— Салям алейкум, альпинисты! — встречал старик нас. Он был наряден, в черкеске, с кинжалом, инкрустированным золотом и чернением.

Вокруг искрились на солнце снежные громады гор, за плетнем пенился неугомонный Баксан, а на зеленой лужайке под тенью деревьев стояли столы с различными кавказскими яствами: турьим мясом, овечьим сыром, кувшины с медом, вазы с фруктами. Не обошлось и без традиционного шашлыка и вина. Хозяева суетились и ухаживали за гостями:

— Пожалуйста, ешьте и пейте на здоровье!

Все было мило и хорошо. А когда отдали должное угощению, за столом сразу опустело. Хозяин вышел в круг и, улыбаясь, произнес:

— Теперь танцевать будем!

Подтянутый, в чуть сдвинутой на бок барашковой шапке, Чокка лихо повел балкарскую «голлу». Он был по-настоящему весел и лих. Черты его лица и в эти годы были приятны: каким же красавцем был он в молодости... По виду ему никак нельзя было дать и 70 лет.

По обычаю горцев, я не стал проявлять любопытство и уточнять возраст. Но Женя, еще новичок в горах, всех кавказских премудростей не знала и улучив подходящую минуту, вдруг спросила Чокку:

— В самом деле, вам сто пятнадцать, дедушка?

Чокка улыбнулся, ласкаво потрепал дочь по плечу, а Хусейн стал переводить:

— Он говорит, Женечка, что украл себе жену, нашу мать, когда ей было тринадцать лет, и что она не спрашивала, сколько ему лет. А он на тридцать пять лет ее старше. Если хочешь знать, ему и есть сто пятнадцать. Он говорит, что когда в наших местах была холера, ему было семь лет. Вот считай: холера была у нас в 1860 году...

Тегенекли — известное место на Кавказе. Отсюда обычно туристы выходят в горы. В километре от селения вьючная тропа. Ведет она в боковое ущелье реки Юсепь-ги и дальше к перевалу Бечо. По деревянному мосту перебрались на левый берег реки. Здесь Баксан особенно неистовствует, бьется о камни, пенится.

За мостом тянется холмистый лес, в котором к распространенной в этих местах сосне примешиваются кавказская рябина, береза и настоящие заросли волчьего лыка. Ранней весной это — душистые, напоминающие сирень, кусты с фиолетовыми цветами, а осенью на кустах появляются ядовитые кораллово-красные ягоды. На порытых мхом склонах зеленеет брусника, на каменистых очках много грибов, земляники и сочной малины.

Места по-настоящему привлекательны. Оставив ребят на «малиноопасном» склоне, как называют альпинисты места, заросшие малиной, я забежал в «Искру», чтобы повидать начальника учебной части лагеря Овчарова, поздравить его с успешным траверсом Ушбы, а заодно и раздобыть у него соли, о которой второпях забыли в «Джантугане».

За «Искрои» тропа углубилась в лесную чащу и вскоре вышла к небольшой речушке, вынырнувшей из бокового ущелья. Вода в речке стояла невысокая, и мы ее перешли без особого труда. А еще через сотню метров показалась залитая солнцем поляна — Долина нарзанов. Вокруг снеговые горы с бело-матовой гривой Донгуз-Оруна, густой лес с красивыми елями, соснами и лиственными деревьями, пушистой травой, цветами и множеством минеральных источников-нарзанов. Обычно богатырский напиток принято покупать в бутылках, а здесь нарзан дармовой, бьет большими фонтанами и растекается по всей поляне шипящими ручейками.

День клонился к вечеру. Когда подходили к нарза-нам, думали, что будем одни. Оказалось не так. — Слышите, поют, — сказал кто-то. Мы остановились и действительно услышали:

Розпрягайте, хлопци, коней
Та и лягайте оспочивать...

Вскоре увидели большую группу людей. Они сидели у костра и пели. Навстречу нам поднялся высокий смуглолицый парень с узким лицом, в роговых очках и удивленно развел руками:

— Откуда, друзья?

Это был Коханов, старый наш знакомый по городской секции альпинизма. А с ним кинооператор Смородин и группа ребят из украинского лагеря юных альпинистов.

Одним из инициаторов создания детского лагеря был Михаил Погребецкий. Он открыл его в 1951 году, в ущелье Адыл-су, рядом с украинской школой инструкторов альпинизма. Теперь лагерь перебазировался на новое место - к подножию Эльбруса. Пока что это единственный в стране лагерь юных альпинистов. Ребята из лагеря, которых мы встретили по пути, уже успели побывать на «Приюте одиннадцати», в долине реки Азау, на Шхельдинском леднике, а теперь, возвращаясь домой, решили отдохнуть в Долине нарзанов.

Отдыхать там, где столько ягод, грибов, минеральных источников, было и для нас соблазнительно. Мы начали разбивать лагерь.

Каждому было чем заняться. Балод с Гуриком ушли за валежником, Шиманович с Андреевым ставили палатки, девушки чистили картошку, а Юра Коцыгин священнодействовал у костра. Вспыхивая, пламя освещало его загорелое симпатичное лицо и широкополую шляпу, сдвинутую набок. До школы машинистов Юра служил на Тихоокеанском флоте, там и научился куховарить. Он был молчалив, исполнителен и вполне мог служить примером для многих. Как только «машина голосования» сработала и Юра понял, что ему не отвертеться от поварских обязанностей, принялся за кухню.

Незаметно подкрался вечер, а с ним и долгожданный поварский клич:

— Ужинать!..

В ущелье совсем стемнело. Наступила ночь. Сразу как-то стало неуютно и сумрачно. Потом сверкнула молния, грянул гром и по брезентовым скатам палатки забарабанили первые капли. С дождем мы заснули, а покидали Долину нарзанов теплым солнечным утром, словно и никакого дождя не было. Сквозь верхушки сосен проглядывали те же вершины, со сверкающими до боли в глазах пятнами снежников. Звенели нарзанные ручьи, били фонтаны, и сотнями голосов нас провожало пернатое царство долины. Одним словом, ничто не напоминало о вчерашней непогоде.

Наш путь лежал через заросли кустарников к развилке Донгуза и Азау. У большого камня, где тропа выходила на песчаную отмель, послышались голоса и вскоре показалось двое альпинистов.

— Куда путь держите? — на ломаном русском языке произнес высокий худой альпинист в зеленой ковбойке с пустым рукавом.

— К морю. А вы?

— На Шхельду, к Абалакову.

Тот, что повыше, в зеленой ковбойке с пустым рукавом, был Густав Деберль. Он хорошо известен альпинистам старшего поколения. Уроженец Тироля, он долгие годы работал проводником в Зальцбурге. Там вступил в Австрийскую коммунистическую партию и активно участвовал в забастовках и политических демонстрациях.

Трудолюбивый и настойчивый Густав многие годы работал тренером школы инструкторов альпинизма на Кавказе, и немало наших известных восходителей первые шаги в горах сделали под его руководством. Деберль не менее опытный горнолыжник. Он первый в мире в 1935 году спустился на лыжах с вершины Эльбруса. Во время Отечественной войны Густав потерял руку, но это не помешало ему заниматься альпинизмом и лыжами. Ему принадлежит своеобразный рекорд - сальто на лыжах при скоростном спуске с гор.

Уже не молодым, но крепким мужчиной, с добродушной хитринкой во взгляде был и спутник Деберля Александр Гусев (брат известного поэта Виктора Гусева), ученый метеоролог и физик, заслуженный мастер спорта СССР, один из организаторов альпинизма в нашей стране.

Совсем мальчишкой, в 1929 году, Саша окончил электротехникум и поехал работать в Киргизию. Здесь-то он впервые и увидел горы, сделал несколько восхождений. Потом был Кавказ и зимовка на Эльбрусе среди вечных снегов. Влюбленный в романтику горных троп, он поднялся на более чем 45 вершин и 32 снежных перевала. Александру Михайловичу никогда не сиделось дома. Вот и сейчас на вопрос читает ли он в университете, замахал руками.

— Не до лекций теперь, в дорогу готовлюсь, на южный полюс, — потом немного прищурил глаза, и чуть озорная улыбка пробежала по его лицу,— ведь и в Антарктиде горы есть.

В пятидесятые годы только начиналось освоение шестого континента. Тогда на корабле «Обь» он и отправился в Антарктиду, возглавив первый в мире санно-тракторный поезд в район Южного полюса. Знаменитая зимовка на организованной им станции «Пионерская»: 8 месяцев с тремя товарищами в ледяной пустыне, где на лету замерзают птицы, где ртутный столбик опускается до 70 градусов и замирает на нижней шкале, где, месяцами не умолокая, бушуют метели.

Но как бы тяжело ни было, Гусев и его товарищи по зимовке не пропустили ни одного метеорологического наблюдения. Они снимали показатели даже в те долгие месяцы, когда над шестым континентом стояла полярная ночь, когда ветер валил с ног, а воздух был так разряжен, что и дышать было нечем. Это был настоящий подвиг воли и силы. О мужестве горстки зимовщиков «Пионерской» знал весь мир...

Пожелав нам счастливого пути, Деберль и Гусев пошли вниз, а мы — вверх к перевалу. Горы были слева, а справа проглядывало боковое ущелье Иткол. Когда-то в нижней части ущелья стоял приземистый балкарский домик. Видимо, поэтому и прозвали местные жители ущелье, где жил Измаил,— Итколом — собачьим ущельем. Хозяин разводил сторожевых собак — кавказских овчарок. В горах очень ценились овчарки, и за одного щенка пастухи отдавали десять баранов...

За кромками деревьев скрылся Иткол, и мы подошли к месту слияния Донгуз-Оруна и Азау. Поблизости моста не оказалось, хотя он и значился на туристских картах. Переправляться вброд с опорой на шест не могло быть и речи. Река здесь с очень быстрым течением. С подмываемых берегов обрушиваются деревья, и вода непрерывно проносит их мимо.

— А что, если навести переправу? — предложил ребятам Андреев.

— Над водой по бревну, что-ли?

— Можно и по бревну

И вдруг бежит Гурик.

— Нашел подходящее дерево. Его к берегу прибило

— Раз нашел, тогда пошли.

Минут через десять мы уже тянули из воды огромную сосну. Когда вытащили — принялись очищать от сучьев Потом заарканили верхушку, приподняли и стали медленно опускать. Вскоре переправа было готова. Натянули веревочные перила и стали по одному перебираться на другой берег.

— Только идти не останавливаясь и вниз не смотреть,— предупреждаю ребят, но шум тотчас же уносит обрывки фраз...

Прежде чем углубиться в лес, взобрались на ближайший утес, чтобы наметить дорогу на Донгуз. Открылась широкая панорама: река, склоны ущелья, переплетенные кустарниками и высокими травами, папоротниками в рост человека. Выше — целые участки с густо растущими удивительными цветами.

— Так это и есть кавказское молодило? — поправляя лямки рюкзака, спрашивают девушки.

— По-моему, да,— нерешительно кивает головой Андреев и поглядывает в мою сторону, ища поддержки.

Коля не ошибся. Удивительное растение с заостренными к концу листочками, налегающими один на другой, и было кавказским молодилом. В дождливую погоду цветок старательно запасается влагой и может, как и кактус, долго обходиться своими водными запасами. Поэтому он растет и на голых скалах.

Все чаще вперемежку с лиственными деревьями попадались хвойные. Местами лес обрывался, и тогда на крутых террасках зеленели бархатистые полянки, сверкали на солнце почти отвесные глыбы разноцветных гранитов.

******

Среди множества маков, незабудок, колокольчиков, встречаются мятлики, очень красивые горичавки, лиловые шафраны, фиолетовые, с бархатистыми венчиками пуль-затиллы и даже азалии — золотисто-темные цветы с острым пряным ароматом. Это, пожалуй, единственные альпийские цветы, знакомство с которыми небезопасно. Если оставить их на ночь в палатке, то утром можно встать с головной болью. Если листочки азалии случайно окажутся в питьевой воде, может стошнить, а если поднести зажженую спичку к срезанной веточке цветка, то он вспыхнет ярким пламенем.

Пять часов на ногах дают себя знать. Так и хочется сбросить увесистый рюкзак и завалиться на травку! Но идти все равно надо. До пастушьих кошей еще далеко. К тому же не оставляет тревога и за группу Коломенского. Еще при встрече с Гусевым и Деберлем мы узнали, что альпинисты Центрального спортивного клуба армии терпят бедствие и могут нуждаться в помощи. Подходим к поляне, которую пересекает горный поток. Здесь удобное место для ночлега, и мы не преминули им воспользоваться.

Пока ребята готовили ужин, мы с Гуйским решили сходить на ближайшие скалы пофотографировать. «Может, серны попадутся!» — промелькнула затаенная мысль. Серны — очень ловкие и красивые животные. Они обладают удивительной силой и смелостью. Нередко, спасаясь от преследования, бросаются с отвесных скал.

Вскинув бинокль, я вскоре заметил темный силуэт. Кажется, серна! Животное стояло на карнизе скалы. Навел еще раз бинокль. Немного в стороне увидел целое стадо животных. Присмотрелся. Только это были не серны, а дикие козлы — туры. Туры, как и серны, крайне чутки и пугливы. Стараемся подойти поближе, прячась за выступами скал.

— Можно фотографировать,— кивнул Стасик. Но в это самое время послышался пронзительный крик горных индеек. Улары предупреждали туров о грозящей опасности.

Вожак тряхнул головой, тревожно свистнул и стал уводить за собой стадо. Мы притаились за обломком скалы. Выждав, пока животные успокоятся, стали снова приближаться. Оставалось 50—70 метров. Я поднял телевик и щелкнул. Но тут же обнаружил, что пленка в моем «Зените» кончилась, надо заряжать другую, а другой-то с собой не было...

Незаметно подкрался вечер, а с ним и алое зарево. Опустилась ночь, холодная, с мириадами звезд. На поляне стало тихо. Безмолвие если и нарушалось, разве что отдаленным гулом лавин и мелодичным перезвоном горных речушек, стекавших с ближайших ледников. Усталые, мы быстро уснули.

Проснулись рано. В эту ночь дежурил Гурик, и его неожиданно подвели часы. Вместо четырех утра Эдик поднял нас на час раньше. В глубине неба еще блестели звезды, а за рекой, словно в парадном строю, выступали черные ряды скал, сливаясь в какую-то однородную массу.

Выпили кофе с бутербродами и в четыре выстроились на поляне. Не было одного.

— Шиманович! Саша! Где ты?

У площадки, где стояли наши палатки, вскоре появилась сгорбленная фигура.

— Что ты там делаешь?

— Часы ищу

— Какие часы?

— Обыкновенные, ленинградские.

Ребята подошли к Шимановичу. Заметались огоньки ручных фонарей, и вскоре послышался голос Эдика:

— Держи, растяпа.— И Гурик пренебрежительно протянул потерпевшему часы и обгрызанный ремешок, найденный под камнем.

— Чья работа? — строго посмотрел на ребят и уже хотел было отчитать за баловство, когда увидел: из-за камня поднимается маленькая белоснежная головка и смотрит на меня черными горящими, словно бусинки, глазками. Тут и припомнился забавный случай, приключившийся в горах с моим институтским товарищем Виталием Федоричевым.

Это было тоже на Кавказе, только еще до войны, во время восхождения на Джайлык. Чтобы ускорить подъем по стене, оставили на бивуаке палатки, запасные свитеры, а Виталий бросил в палатке еще и стеганую куртку с часами. С юга Джайлык довольно сложен. С восхождения мы вернулись уставшие, промерзшие. Виталий сразу к своей стеганке. Набросил ее на плечи и старается согреться. Потом вдруг кричит:

— Ребята, часы!..

Стали искать. Метрах в десяти от палатки — груда камней. Приближаемся — черная кисточка хвоста со взъерошенными волосами торчит снаружи. Подходим ближе — мохнатый зверек исчез. Разбрасываем камни, а похитителя (им, наверное, был горностай, частый в горах зверек) и след простыл. Приглядываемся. В стороне — клубок зеленой травки, а на нем часы лежат, только без ремешка...

У языка ледника свернули в сторону к небольшому грязноватому озеру. Видимо поэтому балкары называют это озеро, речку, вытекающую из него, близлежащую вершину и перевал Донгуз-Оруном: Донгуз (Тонгуз) — свинья, Орун — загон.

Местами в россыпях камней и обломков скал по пути от озера встречались зеленые полянки, и нередко слышались клокочущие голоса красноклювых кекликов и горных кавказских индеек — уларов. Солнце только поднимается, и под его лучами ослепительно сверкают ледники и снежники. То они окрашиваются в зеленый цвет, то вдруг меняют тон на фиолетовый, розовый или темно-красный.

Тропа круто забирает вверх, огибая скалистый выступ, и выводит нас к зарослям рододендронов, где, кроме мхов, кое-где растут и северные кустарники: черника, грушанка,— а выше по трещинам скал и осыпям — камнеломки, лишайники. Даже на снежных полях, и там жизнь, попадаются кроваво-красные снежные водоросли. Идем быстро, разогрелись. Высота 3000 метров. Берем левее «классического» пути на перевал. Движемся по скалам, с которых в памятный сорок второй год наши горнострелковые части теснили фашистских егерей из горно-альпийского корпуса.

В этих местах воевал и наш земляк-днепропетровец Андрей Грязнов. В ночь под Новый, 1943, год он вел разведку в тылу врага и на склонах между Малым Когутаем и Донгуз-Оруном оставил в камнях гранату и записку с клятвой: сорвать фашистские штандарты с Эльбруса и водрузить на его вершинах победные красные стяги...

Весной 1943 года мы встретились с Грязновым на Северо-Кавказском фронте, в расположении 37-й армии. Лицо загорелое, обросшее щетиной. Пучок волос выбивается из-под шапки-ушанки.

— Андрей! Откуда? — удивленно осматриваю его штурмовую куртку, гольфы грубой шерсти и толстенные ботинки — «студебеккеры».

— С Эльбруса. — И в его прищуренных глазах проскользнул лукавый огонек. — Не веришь, тогда смотри!

Андрей вынул из кармана и показал какую-то помятую бляху с фашистским гербом.

— Собирались фашистские егеря погреться у моря, — громко засмеялся он.— Думали гады — это им Ницца или Булонский лес. Просчитались немного!..

Свою торжественную клятву Андрей выполнил. Зимой сорок третьего года, в февральскую стужу, он с двенадцатью своими товарищами — воинами-альпинистами — водрузил на Эльбрусе победное знамя Родины. Перевал все ближе. Я шел медленно и все думал об Андрее, об оставленной им записке. Тогда я еще не знал, что за несколько дней до нашего приезда на Кавказ здесь побывали московские альпинисты и нашли оставленную Грязновым гранату и записку... Было тихо, только желтоклювые галки да неугомонные клушицы нарушали эту тишину. И вдруг слышу за спиной:

— Товарищ инструктор, люди на гребне!

С гребня действительно спускались люди. «Может быть, группа Коломенского?» — промелькнуло в голове. «Но почему их пятеро? А где остальные?» Но вот показались еще двое, и сразу как-то отлегло от сердца. Так и есть — rpуппа Коломенского. Четыре дня они отсиживались в снежной пещере, пережидая непогоду.

— Кончился бензин,— рассказывает руководитель армейцев,— съедена последняя банка сгущенки, выбыла из строя рация. Словом, создалось трудное положение... Часть своих продуктов отдаем товарищам.

— Может, еще какая-либо помощь нужна?

— Спасибо, друзья, — тепло прощаясь, говорит Валентин Михайлович и, чуть прихрамывая, уходит вниз.

Продолжаем свой путь по снегу. Пройдено около двух километров. 3199 метров над уровнем моря. Перевал. На сыпучем скальном гребне обелиск со звездой и надписью:

ПАМЯТИ ПАВШИХ
БУДЬТЕ ДОСТОЙНЫ...

А история его появления такова. В годы минувшей войны здесь проходила линия обороны Главного Кавказского хребта. В смертельной схватке с врагом геройски полегло немало защитников Кавказа, в том числе и альпинистов с Украины. После войны, путешествуя по Кабардино-Балкарии, спортсмены-энтузиасты из туристского клуба «Романтик» Одесского политехнического института обнаружили у перевала останки неизвестных советских воинов. И вот тогда у одесситов и зародилась мысль установить на перевале обелиск.

Оставляем свою записку о прохождении перевала, а у обелиска — букетик альпийских цветов. Как дань героизму и мужеству воинов-альпинистов... Приятно с перевала смотреть вниз. На северной стороне проглядывает массив Донгуз-Орун, на южной — Куармаш и Штавлер. Но впереди еще трудный путь. Идет он по выветренным скалам, потом по снежнику. Постоянного ледника на южной стороне нет, но склон донизу еще покрыт снегом, особенно его много по затененным местам и в крутом кулуаре. Чтобы ускорить продвижение, съезжаем на ногах — глиссируем.

За снежным кулуаром — фирновое поле. Берем несколько вправо на скалы с кое-где пробивающейся на террасах травой. Дальше уже хорошо видна тропа. Она уводит нас к горному ручью, вытекающему из небольшого ледника. По мере продвижения вниз ручей постепенно расширяется и становится полноводной рекой. Все чаще и чаше возникают на пути водные преграды, которые доставляют нам немало хлопот. Не всегда их можно было обойти. В одном месте нашли снежный мост, попробовали—держит. В другом, где река была не так глубока и где снежные мосты оказались размыты, переходили по выступающим из воды камням. Не обошлось и без холодного душа. Неля Васенцова неосторожно ступила на камень и, потеряв равновесие, очутилась в воде.

Старая тропа на Накру, которой обычно ходят туристы, идет левым берегом.

— А вы идите лучше правым,— посоветовал нам повстречавшийся на пути Иосиф Кахиани,— так надежней.

Он, видимо, еще что-то хотел сказать о крутом нраве Накры, но передумал и, повернувшись ко мне, расстегнул воротник рубахи.

— Видишь? Это метка Накры.— И показал глубокий синеватый шрам на шее.

— Ты, что, Иосиф, в реку свалился?

— Было такое...

Иосиф Кахиани — альпинист и охотник из селения Жабеши, что в Верхней Сванетии. Это ему, «мистеру Джозефу», как значилось на синем конверте, известная английская восходительница Джойс Даншит прислала письмо и вырезку из газеты с его портретом. Многие в мире альпинисты и даже знаменитый «тигр снегов» Норгей Тенсинг, первый покоритель высочайшей в мире Джомолунгмы, хорошо знают «мистера Джозефа». В 1967 году Норгей побывал у Иосифа на Эльбрусе, где он тогда зимовал.

С первых дней Великой Отечественной войны коммунист Кахиани был на фронте разведчиком, участвовал в прорыве немецкой обороны в Крыму, в освобождении Киева. В мирные дни он покорял вершины Кавказа и Памира и спасал от беды сотни туристов, заблудившихся в горах. Сейчас Иосиф Кахиани возвращался из родного селения в Терскол, где он, как опытный альпинист, будет помогать ученым — гляциологам и физикам — на скалах и на льду.

Прощаясь, Иосиф еще раз предупредительно сказал:

— Будьте осторожны! Идите правым берегом, так будет легче и надежней...

Пробираясь каменной тропой, вскоре выбрались еще к одной горной речке, наверное пятой по счету, и очутились на поляне среди ярких цветов и кустов смородины.

Начались альпийские луга. На южных склонах хребта они куда ярче и наряднее, чем на северных. Тут и папоротники в рост человека, и кавказская жимолость, и гречанка с большими цветами, и нежные примулы, и несказанно красивые горные маки. В изумительные краски альпийских лугов вплетались прозрачные ленты водопадов. Огромными каскадами они стремительно падали с уступа на уступ, в чепце радужной пыли искрились на солнце, пенились усыпляющим гулом заполняли все ущелье...

Долина реки Накры постепенно сужается, и путь идет на протяжении нескольких сот метров по каменистому завалу у подножия крутого склона, а дальше долина снова расширяется, появляется кустарник и удобная для отдыха и ночевок поляна. За поляной начинается лес. В самом начале леса — Накра, зажатая между двух каменистых глыб. Против этого места в сторону идет тропа — к перевалу Басса и дальше на Ненскрыру.

Ущелье Ненскрыры, самой западной реки Сванетии, считается труднопроходимым из-за девственных зарослей. И эти дикие заросли с густым подлеском кавказских рододендронов, березовым криволесьем, лесными завалами и громадными обломками скал подходят к самой реке. Двигаться здесь трудно — все время приходится то подниматься на несколько метров, то спускаться к реке. К тому же Ненскрыра не чета Накре, куда шумливей. Ее опалово-голубые воды несутся с бешеной скоростью между скалистых выступов. В воздухе висят радуги брызг, стоит неумолчный гул. Даже местные жители обходят Ненскрыру, сворачивая в соседнее ущелье, хотя для этого им приходится преодолевать два перевала.

Задолго до Великой Отечественной войны в ущелье Ненскрыры побывал известный альпинист и турист Иван Никитович Францевич, тогда возглавлявший один из научно-исследовательских институтов в Харькове, но, к сожалению, и до последнего времени это красивейшее ущелье не пользуется у туристов тем вниманием, которого оно заслуживает.

Лес становится все гуще. Вместо привычных деревьев почти всюду деревья-великаны 60—70 метров в высоту и в два-три обхвата по толщине. Многие из них совершенно без коры, стоят с опавшей хвоей и сучьями. На других кора растрескалась, и ее куски, косматясь, причудливо свешиваются вниз, а по веткам пихт и елей огромными серо-зелеными бородами стелются лишайники. Молодая зелень почти отсутствует, земля покрыта мягким влажным мхом, множеством огромных стволов, сваленных бурей или рухнувших от старости, переломанных поперек или расщепленных.

— Бурелом, как у Шишкина, только медвежат не хватает, — заметила Люба.

И вдруг неподалеку что-то хрустнуло раз и другой.

— Слышите? — испуганно прошептала она. — Кто-то крадется за нами.

В темноте трудно разобрать, что за зверь идет: медведь или дикий кабан. Уточнять не стали, а благоразумно прибавили шаг. В 20 километрах от перевала расположена лесная полянка Бабаш. На ней стоит деревянный домик, так называемый Южный приют. В последние годы в домике ночуют лесорубы, а для туристов поставлены палатки. Мы не останавливались на приюте, так как решили заночевать в «Накре». Двигались лесом, местами берегом, на большом протяжении заболоченном многочисленными ручьями, стекающими с ближайших склонов.

Начало темнеть. За снежные шапки гор заходило солнце, и вскоре над ущельем опустилась ночь, и тогда, словно светофоры на перекрестках, замигали огни светлячков.

Неожиданно блеснула в стороне река, показались у берега невысокие изгороди первых сванских построек, а вскоре и электрические огни альпинистского лагеря «Накра».

— Привет, земляки! — встретили нас радостными возгласами вывалившиеся из столовой альпинисты.

В «Накре» были спортсмены и с Украины. Инструктором работал Вадим Пащенко, учебную часть возглавлял Владимир Павлов, а спасательную службу в горах — Михаил Романенко. В 1938 году с Михаилом мы кончали школу инструкторов у Погребецкого, потом вместе стажировались в Чегемском ущелье, в альпинистском лагере «Локомотив».

Миша вырос в Мариуполе. Там учился, там и приобщился к труду. Мастер на все руки, он освоил множество профессий: был грузчиком в морском порту, барабанщиком и скрипачом в оркестре, токарем и слесарем-жестянщиком. Потом Миша учился в Москве в институте физкультуры и стал известным альпинистом и боксером.

У Миши Романенко большие натруженные руки и недюжинная сила. Все для него просто! Сделал траверс Тетнульда — Гестолы. Поднялся на Тихтинген. А это ведь очень сложные восхождения и траверсы. Однажды Романенко возвращался с Домбай-Ульгена. На пути его застала страшная гроза. Траверс вершин был необыкновенно трудный. А Миша, рассказывая об этом, загадочно улыбался:

— А знаете, как мне повезло?

— Ты что, о траверсе говоришь?

— Нет, о визитной карточке.

Оказывается, совершая траверс Домбай-Ульгена, на одном из боковых гребней он наткнулся на каменный тур, разворотил его и нашел бутылку с визитной карточкой Дугласа Фрешфельда, известного английского ученого, одного из исследователей Кавказа.

Замечательными энтузиастами гор были Володя Павлов и Вадим Пащенко. Отлично тренированные спортсмены, волевые и начитанные, они хорошо знали Кавказский хребет, его ущелья, ледники, имели опыт в подготовке начинаюших альпинистов. Во время Отечественной войны готовили альпинистов для горных частей Советской Армии. Вадим — в Заилийском Алатау на Тянь-Шане, Владимир — на Урале. После войны Павлов одно время возглавлял республиканскую секцию в спортивном обществе «Наука». Летом, когда начинался спортивный сезон в горах, они уезжали на Кавказ работать инструкторами. Не раз вместе ходили и на штурм вершин...

Наступило утро. Миллионы росинок сверкали в лучах восходящего солнца, придавая еще большую прелесть и без того необычайной поляне, украшенной яркими цветами и фонтанчиками нарзанов, среди которых стояли наши палатки. Роса быстро испарилась, и легкий туман, прорезаемый солнечными лучами, висел над Накрой. Все кругом было наполнено живительной свежестью и бодростью. Попрощавшись с «Накрой», направились через перевал Таврари в Местию.

Перевал оказался невысоким, с размашистым видом на долину, на розовые в свете утра горы, на лесные склоны в прозрачной синеватой дымке. Словно на рельефной карте видны возвышенности, небольшие речушки, зеленые посевы кукурузы, стога сена и разбросанные по всей долине сванские постройки, в прошлом — жилые дома с башнями в несколько этажей. Это маленькие цитадели с бойницами вместо окон, плотно сложенными стенами из толстых сланцевых и гранитных плиток. Каждая башня была соединена с домом переходом, а приставными лестницами — этаж с этажом. Эти башни в пять-шесть этажей, давно утратившие свое боевое значение, придают местности необычайный вид.

Когда спускаешься с перевала и видишь иссиня-синее небо зубчатые башни, бархатистые поляны, розово-белую макушку Ушбы — жмуришься, потом распахиваешь глаза пошире, чтобы удостовериться, что все это тебе не снится...

Кто строил эти сказочные башни лицом к горным вершинам, когда и зачем? Многовековая история маленького горного племени — это история и постоянных вооруженных конфликтов, столкновений, междоусобиц. Никогда за всю историю этого края не было здесь феодалов, потому и зовется Верхняя Сванетия — вольной...

Мы прошли еще один перевал, Вольский, и спускаемся в селение Летали. С нами провожатый — старый охотник из Ханши Гиго Нигуриани. Это неутомимый старик. Худощавый, юношески стройный, с бронзовым загаром, но уже с седыми волосами и крупными морщинами. Много лет тому назад, в Ингурском ущелье Гиго убил большого тура. Разделывая тушу, он заметил на земле ярко-голубые с красными и медовыми прожилками сверкающие камни. Кристаллы оказались ценнейшей баритовой рудой, которую долгие годы геологи искали во всех концах страны.

Теперь значительная часть населения Сванетии занята разработкой барита, ценнейшего сырья для приготовления многих солей и препаратов, специальных стекол и высококачественных белил, цветных красок и для других нужд промышленности. В Латали мы встретились с Феодосией Яковлевной Чеботаревой, женой свана — директора местной школы. Феодосия Яковлевна из Краснодона, родная тетя Любы Шевцовой, одной из героинь «Молодой гвардии».

Редко в это отдаленное селение заходят туристы с Украины, и мы не могли не уважить просьбу Феодосии Яковлевны остаться на ночь в селении. Во дворе школы стояли палатки и на угольках готовился шашлык. Мы сидели у костра и слушали Феодосию Яковлевну и ее мужа Ягора, интересные легенды старого охотника Гиго. Потом Ягор притащил огромный рог, налил в него вина и приподнес мне. Рог — не стакан и не кружка, на стол или на камень не поставишь. Не хотелось обижать хозяина, и я в отчаянии выпил все.

Довольный Ягор улыбнулся, принялся снова наполнять рог вином и передал его по кругу.

На следующий день мы уже бродили узкими улочками Местии — административного центра Верхней Сванетии. Местия — небольшой городок с двумя школами, музеем, кинотеатром, аэродромом. Образовался он из четырех небольших селений — Сети, Ланчвала, Лехтаги, Лагами. В Местии мы переночевали на турбазе и ранним утром направились к перевалу Ипари. Шли почти пять часов. Хотелось, как говорят у нас на Украине, пойти «навпростець», а вышло иначе — потеряв охотничью тропу, забрались в какие-то дебри — густые кустарники, откуда едва выбрались на перевал.

Заход солнца застал в селении Ипари. Остановившись у родственника Иосифа Кахиани, с рассветом отправились через пятый по счету перевал Лотпари в ущелье реки Цехницхали и дальше, к морю...

Прощай, незабываемая Сванетия. Тебя нельзя не полюбить, нельзя и забыть, как нельзя не заметить среди множества полевых цветов яркую гвоздику. Всякий, кто побывал здесь однажды, долго будет вспоминать тебя, Сванетия, страна гор, баритовых рудников, каменных башен и смелых охотников.