Библиотека

Новая встреча с Кавказом

27 января 1837 года по Петербургу разнеслась скорбная весть: на дуэли смертельно ранен Александр Сергеевич Пушкин. 29 января Пушкин скончался. Трагическая смерть поэта всколыхнула всю Россию. Один из очевидцев вспоминал: «Все классы петербургского народонаселения, даже люди безграмотные, считали как бы своим долгом поклониться телу поэта. Это было уже похоже на народную манифестацию, на очнувшееся вдруг общественное мнение».

До глубины души потрясенный горестным известием, М. Ю. Лермонтов пишет стихотворение «Смерть поэта». Убийство Пушкина вызвало в нем взрыв гнева и протеста против тех, кто погубил его. Глубокая боль, кипевшая в сердце поэта, перелилась в пламенные стихи, проникнутые любовью к Пушкину и жгучей ненавистью к его убийцам:

Погиб поэт! — невольник чести —
Пал, оклеветанный молвой,С свинцом в груди и жаждой мести,
ПОНИКНУВ ГОРДОЙ Г0Л0В0Й!..
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один как прежде... и убит!

Лермонтов без сомнения понимал, что убийцей Пушкина был не только Дантес, что врагов у великого поэта было много. Когда он узнал, что представители высшего аристократического общества открыто поддерживают Дантеса, оправдывают его, он к первоначальному тексту стихотворения добавил 16 строк, заклеймивших истинных убийц Пушкина. Это был мужественный поступок.

А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда — все молчи!..
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!

В сотнях списков стихотворение за несколько дней распространилось по Петербургу. Оно всколыхнуло все передовое общество. «Проникшее к нам тотчас же, как и всюду, тайком, в рукописи, — вспоминал В. В. Стасов, — стихотворение Лермонтова «На смерть Пушкина» глубоко взволновало нас, и мы читали и декламировали его с беспредельным жаром... Мы волновались, приходили на кого-то в глубокое негодование, пылали от всей души, наполненной геройским воодушевлением, готовые, пожалуй, на что угодно — так нас подымала сила лермонтовских стихов, так заразителен был жар, пламеневший в этих стихах. Навряд ли когда-нибудь еще в России стихи производили такое громадное и повсеместное впечатление».

Список стихотворения кто-то услужливо послал Николаю I. Следом за ним поступило к царю донесение шефа жандармов А. X. Бенкендорфа. «Вступление к этому сочинению, — писал он, — дерзко, а конец — бесстыдное вольнодумство, более чем преступное».

Не менее красноречива и резолюция царя на донесении Бенкендорфа, полная раздражения и нескрываемой жажды расправы над поэтом: «Приятные стихи, нечего сказать; я послал Веймарна в Царское Село осмотреть бумаги Лермонтова и, буде обнаружатся еше другие подозрительные, наложить на них арест. Пока что я велел старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он; а затем мы поступим с ним согласно закону».

Вскоре последовало и царское наказание. Царь не рискнул вслед за П. Я. Чаадаевым признать «сумасшедшим» и Лермонтова. Военный министр граф А. И. Чернышев 25 февраля 1837 года в отношении Бенкендорфу извещал: «Государь император высочайше повелеть соизволил: л. гв. Гусарского полка корнета Лермонтова за сочинение известных вашему сиятельству стихов перевесть тем же чином в Нижегородский драгунский полк...» В действующую армию, под пули.

Нижегородский драгунский полк находился на Кавказе. В середине марта 1837 года Лермонтов выехал из Петербурга. Судьба изгнанника, тяжелые раздумья о только, да пережитых событиях скрашивались ожиданием предстоящей новой встречи с Кавказом.

С тех пор прошло тяжелых много лет,
И вновь меня меж скал своих ты встретил,
Как некогда ребенку, твой привет
Изгнаннику был радостен и светел.
Он пролил в грудь мою забвенья бед...

«Теплой Сибирью» на протяжении десятков лет воспринимался Кавказ в кругах передовых русских людей, преследовавшихся царским правительством. Долгие годы он служил местом ссылки «неблагонадежных». Вспомним А. И. Полежаева, А. А. Бестужева-Марлинского, А. И. Одоевского... «На Кавказе.., — писал Н. П. Огарев, — среди величавой природы со времени Ермолова не исчезал приют русского свободомыслия, где по воле правительства собирались изгнанники».

Путь от Петербурга до Кавказа был трудным. Во время длительной поездки поэт заболел. В Ставрополь прибыл он с совершенно расстроенным здоровьем. 13 мая в штаб войск Кавказской линии и Черномории поступил «рапорт Нижегородского драгунского полка прапорщика Лермонтова об свидетельствовании болезни его». В соответствии с предписанием врача он был помещен в Ставропольский военный госпиталь.

12 лет прошло с тех пор когда Лермонтов, направляясь на Горячие воды, последний раз проезжал через Ставрополь. Он запомнил этот маленький городок, живописно раскинувшийся на горе и в глубоких балках, по которым протекали небольшие речки. Тогда он не знал еще, что в недалеком будущем Ставрополь займет видное цесто в eго изгнаннической жизни.

Направляясь в кавказскую армию, как в 1837 году, так и позднее, в годы второй ссылки, Лермонтов непременно должен был останавливаться в Ставрополе, так как здесь находился штаб войск Кавказской линии и Черномории, куда являлись все офицеры, прежде чем отправиться по своим полкам.

Здесь, на оживленнейшем перекрестке военных дорог, Лермонтову в разные годы довелось встретиться со многими замечательными людьми, душевно соприкоснуться с трудной и удивительной судьбой тех, кто, как и он, оказались здесь в изгнании. В Ставрополе Лермонтов в разное время встречался с сосланными на Кавказ декабристами А. И. Одоевским, В. Н. Лихаревым, М. А. Назимовым, С. И. Кривцовым, В. М. Голицыным, с другом А. И. Герцена Н. М. Сатиным, которому ссылка в Симбирскую губернию была заменена высылкой на Кавказ, доктором Н. В. Майером.

За годы, прошедшие со времени детских поездок Лермонтова на Кавказ, Ставрополь во многом изменился. Еще в 1822 году по указу Александра I город был учрежден центром Кавказской области. Этим же указом было предписано «составить проект на постройку необходимых там помещений». Действительно, наряду с деревянными и турлучными строениями появилось немало добротных каменных домов, в которых жили военные начальники и сановники, размещались гражданские и военные ведомства. Обозначилась большая, похожая скорее на пустырь, базарная площадь (ныне самая красивая в городе площадь имени Ленина) и одна из центральных улиц (ныне улица имени Дзержинского). Из примыкавших к площади строений выделялся дом командующего войсками Кавказской линии, в котором Лермонтову приходилось бывать много раз. До Лермонтова в этом доме побывали в разное время А. С. Грибоедов и А. С. Пушкин (теперь на этом месте на углу улиц Дзержинского и Коминтерна стоит Дом книги).

Украшением города были дома начальника штаба и коменданта, а также гостиный двор и знаменитая гостиница Найтаки, в которой впоследствии в разные времена останавливались выдающиеся люди, приезжавшие на Кавказ.

Находясь в Ставрополе, Лермонтов был не только свидетелем и внимательным наблюдателем, но и участником многих событий в военной и гражданской жизни.

Отражением ставропольских впечатлении Лермонтова являются его рисунки. На двух из них зарисованы места, которые, по-видимому, особенно нравились поэту. В одну из прогулок по городу он спустился в балку, где протекала речушка Ташла, и был приятно удивлен открывшимся ему живописным видом. У ручья стояла деревянная с высокой тесовой кровлей водяная мельница. Крутые склоны балки поросли деревьями и кустарником, создавая таинственный романтический фон. Лермонтов не удержался от желания зарисовать приглянувшийся ему вид и тут же, а может быть, придя сюда в другой раз, карандашом набросал рисунок. Под рисунком написал: «1837 год, 13 мая, Волобуева мельница».

Своей живописностью это место привлекало поэта. К тому же оно находилось недалеко от военного госпиталя, в котором он начал лечиться. Лермонтов приходил сюда не раз. Об этом свидетельствует его второй рисунок, подписанный «21 мая, после прогулки на мельницу Волобуева».

Не удивительно, что Лермонтов обратил внимание на этот уголок Ставрополя. Это место (между современными улицами Дачной и Балакирева) и сейчас любят ставропольцы. Теперь оно дорого им еще и тем, что связано с именем великого поэта. Здесь он провел несколько приятных часов. И кто знает? — может быть здесь, во время прогулок по зеленой долине Ташлы, поэт испытал волнующее чувство, когда «смиряется души тревога» и «расходятся морщины на челе». Такое благодатное чувство, по признанию поэта, приходило к нему в те минуты,

Когда студеный ключ играет по оврагу
И, погружая мысль в какой-то смутный сон,
Лепечет мне таинственную сагу
Про мирный край, откуда мчится он...

В рисунках Лермонтова нашли свое отражение не только природа, но и военный быт Ставрополя. Интересен в этом отношении рисунок «Сценки из ставропольской жизни», датированный 18 мая 1837 года.

Сценки эти шуточные. На одной стороне листа Лермонтов изобразил несколько лиц из его ставропольского окружения, в том числе двух генералов. В одном из них, усердно и размашисто крестящемся, можно было узнать Г. В. Розена, командира отдельного Кавказского корпуса, под начальством которого служил Лермонтов.

На оборотной стороне листа также нарисовано несколько лиц. Особенно любопытна сцена, изображенная справа. Она, несомненно, навеяна наблюдениями за теми, кто из Ставрополя с восторгом, искренним или показным, любовался впервые открывшимся отсюда перед едущими на Кавказ видом белоснежного двуглавого Эльбруса.

На рисунке во весь рост изображены штатский и военный. Они делятся впечатлениями, «Эльбрус о-о, но рошер де Канкаль»,—говорит по-французски штатский, явно намекая своим противопоставлением не только на богатую устрицами скалу Канкаль на побережье Франции, но и на известный парижский ресторан под тем же названием. «О, замечательно!» — понимающе отвечает военный.

Участь Лермонтова как ссыльного офицеpa, его военный быт в 1837 году в значительной мере были облегчены тем, что должность начальника штаба войск Кавказской линии и Черномории занимал его близкий родственник, дядя, генерал-майор Павел Иванович Петров. Он был женат на дочери Е. А. Хастатовой Анне Акимовне, умершей незадолго до приезда Лермонтова в Ставрополь.

Человек высокой духовной культуры, П. И. Петров, несомненно, понимал высокое предназначение Лермонтова как поэта. Он немало способствовал тому, чтобы по возможности уменьшить обычные тяготы жизни ссыльного офицера, помочь ему по службе, поддержать морально, а при необходимости — и материально.

Лермонтов ценил П. И. Петрова и, судя по всему, их связывали не только родственные чувства. Поэтому не удивительно,, что ссыльный поэт, прибыв в Ставрополь, переписывает для Петрова запрещенное стихотворение «Смерть поэта».

Находясь в Ставрополе, Лермонтов постоянно бывал в доме своего дяди. Сын Петрова, Аркадий Павлович вспоминал: «В 1837 году, во время служения своего в Нижегородском драгунском полку, он (Лермонтов) находился в Ставрополе, перед приездом туда государя Николая Павловича; ежедневно навещая в это время отца моего, бывшего тогда начальником штаба, он совершенно родственно старался развлекать грусть его по кончине жены, приходившейся Лермонтову двоюродной теткой».

Автору этих воспоминаний, Аркадию Павловичу в 1837 году было всего 12 лет. Это ему в дневник Лермонтов написал в Ставрополе шуточное четверостишие:

Ну что скажу тебе я спросту?
Мне не с руки хвала и лесть:
Дай бог тебе побольше росту —
Другие качества все есть.

О чувстве уважения и симпатии к П. И. Петрову свидетельствует теплое письмо поэта к нему, написанное по возвращении с Кавказа:

«Любезный дядюшка Павел Иванович! Наконец, приехав в Петербург, после долгих странствований и многих плясок в Москве, я благословил, во-первых, всемогущего Аллаха, разостлал ковер отдохновения, закурил чубук удовольствия и взял в руки перо благодарности и приятных воспоминаний:..» «Боюсь, — продолжает Лермонтов, — что письмо мое не застанет Вас в Ставрополе, но, не зная, как Вам адресовать в Москву, пускаюсь на удалую, и великий пророк да направит стопы почтальона. С искреннейшею благодарностию за все ваши попечения о моем ветреном существе, имею честь прикладывать к сему письму 1 050 руб., которые вы мне одолжили. Пожалуйста, любезный дядюшка, скажите милым кузинам, что я целую у них ручки и прошу меня не забывать, — остаюсь всей душою преданный вам М. Лермонтов».

Болезнь Лермонтова не проходила, более того, обострилась. В конце мая Лермонтов был переведен в Пятигорский военный госпиталь «для пользования минеральными водами».

В письме С. А. Раевскому Лермонтов писал: «Простудившись дорогой, я приехал на воды весь в ревматизмах; меня на руках вынесли люди из повозки, я не мог ходить».

31 мая 1837 года в письме М. А. Лопухиной из Пятигорска Лермонтов сообщает: «У меня здесь очень славная квартира: из моего окна я вижу каждое утро всю цепь снеговых гор и Эльбрус. И сейчас, покуда пишу это письмо, я иногда останавливаюсь, чтобы взглянуть на этих великанов, так они прекрасны и величественны...»

Снова оказавшись на Горячих водах, преобразованных теперь в город Пятигорск, Лермонтов был удивлен происшедшими здесь изменениями. Даже в город въезжал он по новой Георгиевской дороге, которая шла по южному склону Машука через слободку, выстроенную вдоль крутого обрыва Горячей горы, где в настоящее время тянется часть города, называемая Кабардинкой.

«Под навесом сей скалы, — писал В. Броневский в 4-й части («Поездка на Кавказ») книги «История Донского войска. Описание донской земли и Кавказских минеральных вод», вышедшей в 1834 году, — на узкой стезе представляется несколько хижин или мазанок, снаружи опрятных, но столь маленьких и низких, что, если войти в горенку и лечь на лавку, то одною рукою можно достать окно, другою дверь, а ногою коснуться потолка. Хижины сии составляют небольшую улицу, называемую Солдатскою слободкою; в ней... есть домики и в три и в пять окон по фасаду, в коих 100 комнат отдается в наем за сходную цену. Один из лучших, принадлежащий главному врачу здешних Минеральных вод Конради, очень уютен, пестро окрашен и окружен цветником и садиком. Когда от сего домика, около последнего возвышения... круто поворотить направо (ныне по улице Сакко и Ванцетти. — П. С), тогда вдруг, как рисованная декорация, является город...»

Сам город был неузнаваем. Сразу же при въезде из слободки в город открывался вид на красивое с шестью колоннами двухэтажное каменное здание гостиницы, так называемой ресторации. Справа по уже четко обозначившемуся бульвару расположилось массивное здание Николаевских ванн, а за ним — двухэтажный Дом для неимущих офицеров.

В целом же Пятигорск, сразу представившийся Лермонтову как «чистенький, новенький городок», застраивался в основном одноэтажными, большею частью деревянными домами с пятью окнами по главному фасаду «Внутреннее расположение оных, - пишет Броневский, - удобно. Комнаты содержатся довольно опрятно, снаружи оштукатурены внутри оклеены оберточкою бумагою разными колерами раскрашенной».

Большой интерес в названной книге Владимира Броневского представляет раздел «Времяпрепровождение», так как дает яркое представление о повседневном быте и нравах посетителей вод.

«Посетителей, — пишет он, — наехало сюда множество, так что Пятигорск походил на улей, в котором пчелы от утра до вечера работали прилежно. Обыкновенно с 4 часов утра начинается движение и продолжается до 2 часов пополудни, а потом от 4 до 10 часов вечера снова та же беготня; так что весь день проходит в питье воды, купанье, завтраке, отдохновении, обеде и ужине...

Хотя знакомятся здесь легко, но обращение вообще как-то холодно... Дамы, не обращая, по-видимому, никакого внимания на своих подруг, а замечая только, как которая одета, с важностию принимают услуги кавалеров; и не сказавши ни слова с своею соседкою — уже враждуют взорами. Мужчины разделяются: каждый ищет разговора в своем кругу... У них предмет разговора один: о болезнях и способах лечения; почитающие себя знатоками, добродушно навязывают всякому свой способ лечения, как самый действительный, опровергая все другие, как недостойные следования...

В таком множестве приезжих много и оригиналов... Провинциальная причудница, богатая и роскошная.., приехала с огромною свитою праздных слуг, служанок, фавориток и приживалок, привезла сверх того две кошки и три моськи, к коим скоро присоединились несколько пар фазанов и две дикие козочки; — и не нашед дома, приличного для помещения всех своих животных и домочадцев, проклинала здешнюю кочевую жизнь, дивилась и понять не могла, почему в Пятигорске нет того, что есть у нее в деревне и в Москве?»

Лечился Лермонтов не только в Пятигорске. Некоторое время он находился в Кисловодске и Железноводске.

В Пятигорске на квартире Н. М. Сатина (на бывшей усадьбе Арешева, теперь на этом месте построен санаторий «Руно») Лермонтов впервые встретился с Виссарионом Григорьевичем Белинским, приехавшим сюда для лечения водами.

Первое знакомство оказалось неудачным. Два великих человека не поняли друг друга. В значительной мере сказался в этом характер Лермонтова. Поэт с острой внутренней настороженностью сходился с людьми из его военного или светского окружения, мало перед кем раскрывал свои сокровенные мысли и чувства.

«Лермонтов, — вспоминал Н. М. Сатин, — приходил ко мне почти ежедневно после обеда отдохнуть и поболтать. Он не любил говорить о своих литературных занятиях, не любил даже читать своих стихов; но зато охотно рассказывал о своих светских похождениях... В одно из таких посещений он встретился у меня с Белинским. Познакомились, и дело шло ладно, пока разговор вертелся на разных пустяках; они даже открыли, что оба — уроженцы города Чембара (Пензенской губ.).

Но Белинский не мог долго удовлетворяться пустословием. На столе у меня лежал том записок Дидерота; взяв его и перелистав, он с увлечением начал говорить о французских энциклопедистах и остановился на Вольтере, которого именно он в то время читал. Такой переход от пустого разговора к серьезному разбудил юмор Лермонтова. На серьезные мнения Белинского он начал отвечать разными шуточками; это явно сердило Белинского, который начинал горячиться; горячность же Белинского более и более возбуждала юмор, Лермонтова, который хохотал от души и сыпал разными шутками.

— Да, я вот что скажу вам об вашем Вольтере, — сказал он в заключение, — если бы он явился теперь к нам в Чембар, то его ни в одном порядочном доме не взяли бы в гувернеры.

Такая неожиданная выходка, впрочем, не лишенная смысла и правды, совершенно озадачила Белинского. Он в течение нескольких секунд посмотрел молча на Лермонтова, потом, взяв фуражку и едва кивнув головой, вышел из комнаты». Этот печальный случай в истории русской литературы, к счастью, остался лишь любопытным эпизодом. Мы знаем, что пути, которые свели двух великих людей на пятигорской земле, не разошлись в разные стороны. Они пролегали некоторое время обособленно, но где-то рядом, пока снова не сошлись.

Через три года произошла замечательная встреча, которая не только имела решающее значение в личных взаимоотношениях Лермонтова и Белинского, но и много дала нам для понимания Лермонтова как поэта и человека.

В 1840 году после встречи с Лермонтовым и четырехчасовой беседы с ним в Ордонансгаузе, где поэт находился на гауптвахте за дуэль с Барантом, Белинский с восторгом и искренним воодушевлением рассказывал писателю И. И. Панаеву о поэте: «Я смотрел на него — и не верил ни глазам, ни ушам. Лицо его приняло натуральное выражение, он был в эту минуту самим собою... В словах его было столько истины, глубины и простоты! Я в первый раз видел настоящего Лермонтова, каким я всегда желал его видеть... Боже мой! Сколько эстетического чутья в этом человеке! Какая нежная и тонкая поэтическая душа в нем!.. Недаром же меня так тянуло к нему. Мне наконец удалось-таки его видеть в настоящем свете. А ведь чудак! Он, я думаю, раскаивается, что допустил себе хотя на минуту быть самим собою, — я уверен в этом».

Редко разрешая себе на людях, даже перед близкими знакомыми, быть самим собою, Лермонтов в то же время обладал удивительной способностью глубоко понимать других, улавливать действительную сущность заинтересовавшего его человека.

Находясь на водах, он внимательно всматривался в жизнь так называемого «водяного общества» — лечившихся здесь провинциальных помещиков, петербургских аристократов, армейских офицеров. Наблюдения поэта нашли затем высокохудожественное и правдивое отражение в романе «Герой нашего времени».

Некоторые из лиц, с которыми приходилось Лермонтову встречаться в Пятигорске, послужили прототипами для персонажей повести «Княжна Мери». Это отметили современники поэта. «Те, которые были в 1837 году в Пятигорске, - писал Сатин - вероятно, давно узнали и княжну Мери, и Грушницкого, и в особенности милого, умного и оригинального доктора Майера.

Николай Васильевич Майер служил летом 1837 года в Пятигорске. Он был близко связан с сосланными на Кавказ декабристами и пользовался их глубоким уважением. Это был человек живой и остроумный. Своим умом, душевной теплотой он вызывал симпатии лучших людей. Майер послужил Лермонтову прототипом доктора Вернера. Декабрист Н. И. Лорер вспоминал, что Майер «был очень дружен с Лермонтовым, и тот целиком описал его в романе «Герой нашего времени» под именем Вернера — и так верно, что, кто знал Майера, тот сейчас же и узнавал».

С изумительным художественным мастерством описывает Лермонтов в романе кавказскую жизнь. Об этом с восхищением писал Белинский: «В «Герое нашего времени» вы видите повседневную жизнь обитателей Кавказа, видите ее в повести и драме нашего времени, олицетворенную в типических характерах, которые с таким творческим искусством изображает художническая кисть г. Лермонтова. Тут не одни черкесы: тут и русские войска, и посетители вод, без которых неполна физиономия Кавказа. Бывшие там удивляются непостижимой верности, с какой обрисованы у г. Лермонтова даже малейшие подробности».

То же подтверждает и художник М. А. Зичи. Увлеченный поэтичностью изображения Лермонтовым Пятигорья, он приехал в 1881 году в Пятигорск и Кисловодск, чтобы с натуры зарисовать описанные поэтом места и создать иллюстрации к повести «Княжна Мери».

«Я был поражен, — писал Зичи, — необыкновенною точностью его описания весьма даже не живописных местностей, а также строений, где, по его рассказу, как бы происходил роман «Княжна Мери»... Кажется, будто бы княгиня и княжна Лиговские жили в доме по старому бульвару в Пятигорске, на самом деле существующему по сию пору. Дом Реброва в Кисловодске и окна княжны Мери показывают с твердой уверенностью, а также скалу, где произошла дуэль и был убит Грушницкий». В справедливости оценки В. Г. Белинского и М. А. Зичи мы убеждаемся и в наши дни, посещая лермонтовские места на Кавказе.

В сентябре 1837 года М. Ю. Лермонтов закончил лечение на водах и должен был явиться в свой полк. Эскадрон, к которому был причислен Лермонтов, находился в это время в Анапе.

«Итак, — писал Лермонтов из Пятигорска Е. А. Арсеньевой, — прошу вас, милая бабушка, продолжайте адресовать письма на имя Павла Ивановича Петрова и напишите к нему: он обещался мне доставлять их туда; иначе нельзя, ибо оттуда сообщение сюда очень трудно, и почта не ходит, а деньги с нарочными отправляют... Для отправления в отряд, мне надо будет сделать много покупок, а свои вещи я думаю оставить у Павла Ивановича, то пожалуйста, пришлите мне денег, милая бабушка; на прожитье здесь мне достанет, а если вы пришлете поздно, то в Анапу трудно доставить...»

В сентябре Лермонтов из Пятигорска выехал к пункту назначения. Но ко времени его прибытия в Тамань эскадрон был переведен в другое место. Поэт вынужден был из Тамани отправиться в обратный путь, в отряд, находившийся в Ольгинском укреплении.

Вскоре в связи с ожидавшимся приездом императора на Кавказ военные экспедиции были приостановлены, и Лермонтову, таким образом, не пришлось во время первой ссылки принимать участия в военных действиях. «Я приехал в отряд слишком поздно, — писал он, — я слышал только два, три выстрела...»

По предписанию командования Лермонтов едет через Ставрополь, Владикавказ по Военно-Грузинской дороге в Грузию, где в селении Караагач, в 100 верстах от Тифлиса, стоял штаб Нижегородского драгунского полка.

Выполняя предписания командования, поэт изъездил весь Кавказ. Вот каковы были его впечатления об этих вынужденных поездках: «С тех пор, как выехал я из России, — писал он С. А. Раевскому, — поверишь ли, я находился до сих пор в беспрерывном странствовании то на перекладной, то верхом; изъездил Линию всю вдоль, от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетый по-черкесски, с ружьем за плечами; ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов, ел чурек, пил кахетинское даже... Как перевалился через хребет в Грузию, так бросил тележку и стал ездить верхом; лазил на снеговую гору (Крестовая) на самый верх, что не совсем легко; оттуда видна половина Грузии как на блюдечке, и право я не берусь объяснить или описать этого удивительного чувства: для меня горный воздух — бальзам: хандра к черту, сердце бьется, грудь высоко дышит — ничего не надо в эту минуту; так сидел бы да смотрел целую жизнь».

Стараясь запечатлеть в своей памяти все виденное, он, несмотря на неудобства военной жизни, усиленно занимался рисованием, «Я снял на скорую руку виды всех примечательных мест, которые посещал, и везу с собою порядочную коллекцию...» — писал он Раевскому.

Лермонтов был не только гениальным поэтом, но и талантливым художником. На темы кавказской жизни много написано картин, сделано рисунков. Среди них не только виды величественной природы Кавказа, но и сцены из военной жизни, изображения людей различных сословий, гражданских и военных. Картины и рисунки служили Лермонтову как бы памятными записками. В них он запечатлевал то, что ему особенно запало в душу, взволновало, чтобы потом вновь пережить эти впечатления в своих стихах и поэмах.

Пребывание Лермонтова на Кавказе в 1837 году имело огромное значение для его творчества. Кавказские наблюдения были мощной струей, наполнившей жизнью образы таких произведений, как поэмы «Демон» и «Мцыри», роман «Герой нашего времени», творческая история которых началась задолго до этой встречи поэта с любимым Кавказом.

Запечатлелся Кавказ в памяти Лермонтова и многими встречами с выдающимися людьми. Одна из них заняла особое место в душе поэта. В период странствий по Кавказу он встретился и подружился с известным поэтом-декабристом Александром Ивановичем Одоевским, автором знаменитого ответа на стихотворное послание А. С. Пушкина декабристам, сосланным в Сибирь. Позднее, в 1839 году, узнав о смерти друга, Лермонтов посвятил ему стихотворение «Памяти А. И. Одоевского».

Я знал его: мы странствовали с ним
В горах востока, и тоску изгнанья
Делили дружно; но к полям родным
Вернулся я, и время испытанья
Промчалося законной чередой;
А он не дождался минуты сладкой:
Под бедною походного палаткой
Болезнь его сразила, и с собой
В могилу он унес летучий рой
Еще незрелых, темных вдохновений,
Обманутых надежд и горьких сожалений!
Но он погиб далеко от друзей...
Мир сердцу твоему, мой милый Саша!
Покрытое землей чужих полей,
Пусть тихо спит оно, как дружба наша
В немом кладбище памяти моей!..

Друг А. И. Герцена Н. П. Огарев летом 1838 года находился на Кавказе; он хорошо знал Одоевского, встречался с ним. Описывая свои впечатления от кавказских встреч, он подтверждает верность характеристики Одоевского, данной Лермонтовым: «Одоевский был, без сомнения, самый замечательный из декабристов, бывших в то время на Кавказе. Лермонтов описал его с натуры. Да, этот «блеск лазурных глаз и детский звонкий смех, и речь живую» не забудет никто из знавших его».

Лермонтов мог бы в 1837 году разделить участь А. И. Одоевского, если бы случайно стечение обстоятельств, в частности, отмен-военных экспедиций, не облегчила его судьбу и «время испытанья» благополучно «промчалося законной чередой».

Неустанные хлопоты Е. А. Арсеньевой, содействие некоторых влиятельных лиц, в частности, В. А. Жуковского, завершились, наконец тем, что 11 октября 1837 года Николай I, пребывая в хорошем настроении после произведенного им накануне на Дидубийском поле под Тифлисом смотра войсковых частей Кавказского корпуса, «соизволил» отдать приказ о переводе «Нижегородского драгунского полка прапорщика Лермантова лейб-гвардии в Гродненский гусарский полк корнетом».

25 ноября Лермонтов был «выключен» из списков Нижегородского полка. В декабре он совершил обратный путь от Тифлиса до Ставрополя и затем покинул Кавказ. Через несколько месяцев, в апреле 1838 года, Лермонтов был переведен в Петербург, в лейб-гвардии гусарский полк.