Библиотека

С милого севера в сторону южную

Два года, последовавшие за возвращением Лермонтова в Петербург, были исключительно творчески активным и наиболее содержательным периодом в короткой жизни поэта. Вспомним, что именно в это время им созданы «Мцыри», «Демон», «Герой нашего времени».

В Петербурге Лермонтов все больше убеждался в пустоте и никчемности высшего света. Реакция монархизма калечила, опустошала жизни многих людей, подрывала их силы. Думая о судьбе своих современников в эту тяжелую эпоху, Герцен в 1842 году в дневнике сделал запись: «Поймут ли, оценят ли грядущие люди весь ужас, всю трагическую сторону нашего существования?»

Все это причиняло Лермонтову глубокую душевную боль. В стихотворении «Дума» он вынес горький и объективный приговор молодому поколению, бездействовавшему в эту мрачную пору:

К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно-малодушны,
И перед властию — презренные рабы.
Толпой угрюмою и скоро позабытой,
Над миром мы пройдем без шума и следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
Ни гением начатого труда.

Стихотворение находило горячий отклик у передовых людей. «Эти стихи писаны кровью, — отмечал Белинский, — они вышли из глубины оскорбленного духа: это вопль, это стон человека, для которого отсутствие внутренней жизни есть зло, в тысячу раз ужаснейшее физической смерти!.. И кто же из людей нового поколения не найдет в нем разгадки собственного уныния, душевной апатии, пустоты внутренней и не откликнется на него своим воплем, своим стоном?»

К этому времени Лермонтов был уже признанным поэтом, наследником Пушкина. Появившиеся в 1837 году в печати «Бородино», а в 1838 году «Песня про купца Калашникова» умножили его поэтическую славу. За два года пребывания в Петербурге после первой ссылки Лермонтовым созданы стихотворения «Узник», «Молитва», «Русалка», «Не верь себе», «Три пальмы», «Дары Терека», «1-е января», «Казачья колыбельная песня», «Журналист, читатель и писатель», «Воздушный корабль», «И скучно, и грустно», «Отчего», «Когда волнуется желтеющая нива»... Какой бесконечный поэтический мир Лермонтова выражен в этих стихах!

В статье, посвященной первому сборнику стихотворений Лермонтова, вышедшему в 1840 году, В. Г. Белинский писал: «Свежесть благоухания, художественная роскошь форм, поэтическая прелесть и благородная простота образов, энергия, могучесть языка, алмазная крепость и металлическая звучность стиха, полнота чувства, глубокость и разнообразие идей, необъятность содержания суть родовые характеристические приметы поэзии Лермонтова и залог ее будущего великого развития».

Но слава и зависть, любовь и ненависть шли рядом. Недругам поэта вскоре представился повод для новой расправы над ним. Защищая честь русского офицера, Лермонтов принял вызов сына французского посла в России Баранта. Дуэль закончилась бескровно: Лермонтов выстрелил в воздух, Барант промахнулся. Поэт был арестован за «недонесение о дуэли» и предан суду.

К этому времени Николай I внимательно перечитал роман «Герой нашего времени»: «Я, — с раздражением писал царь, — прочел Героя до конца и нахожу вторую часть отвратительною, вполне достойною быть в моде. Это то же преувеличенное изображение презренных характеров, которые находим в нынешних романах... Итак, я повторяю, что, по моему убеждению, это жалкая книга, показывающая большую испорченность автора... Счастливого пути, г. Лермонтов! Пусть он очистит себе голову!..» Этим недобрым напутствием царь проводил поэта во вторую ссылку на Кавказ, в Тенгинский пехотный полк, в район военных действий.

Уезжал Лермонтов в ссылку из дома Карамзиных, где он в кругу друзей всегда находил теплый прием.

Первый биограф поэта П. А. Висковатов так передавал воспоминания об этом В. А. Соллогуба: «Друзья и приятели собрались в квартире Карамзиных проститься с юным другом своим, и тут, расстроенный вниманием к себе и непритворною любовью избранного кружка, поэт, стоя в окне и глядя на тучи, которые ползли над Летним садом и Невою, написал стихотворение: «тучки небесные, вечные странники!..» Софья Карамзина и несколько человек гостей окружили поэта и просили прочесть только что набросанное стихотворение. Он оглянул всех грустным взглядом выразительных глаз своих и прочел его. Когда он кончил, глаза были влажные от слез...»

Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазорною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники,
С милого севера в сторону южную...

10 июня 1840 года Лермонтов приехал в Ставрополь. Явился в знакомый уже дом — главную квартиру командующего войсками Кавказской линии и Черномории. Теперь этот пост занимал генерал-адъютант П. X. Граббе, сменивший прежнего командующего генерала Вельяминова. Не было теперь в Ставрополе и дяди Лермонтова, генерала П. И. Петрова.

После представления генералу Граббе Лермонтов несколько дней ждал решения командующего о назначении в отряд.

17 июня, накануне отъезда из Ставрополя, томясь от безделья и жары, Лермонтов в письме А. А. Лопухину с неподдельным юмором описывает свои дорожные приключения: «Я здесь, в Ставрополе, уже с неделю и живу вместе с графом Ламбертом, который также едет в экспедицию и который вздыхает по графине Зубовой, о чем прошу ей всеподданнейше донести... Я здесь от жары так слаб, что едва держу перо. Дорогой я заезжал в Черкаск к генералу Хомутову и прожил у него три дня, и каждый день был в театре. Что за театр! Об этом стоит рассказать: смотришь на сцену — и ничего не видишь, ибо перед носом стоят сальные свечи, от которых глаза лопаются; смотришь назад — ничего не видишь, потому что темно; смотришь направо — ничего не видишь, потому что ничего нет; смотришь налево — и видишь в ложе полицмейстера; оркестр составлен из четырех кларнетов, двух контрабасов и одной скрипки, та которой пилит сам капельмейстер, и этот капельмейстер примечателен тем, что глух, и когда надо начать или кончать, то первый кларнет дергает его за фалды, а контрабас бьет такт смычком по его плечу. Раз, по личной ненависти, он его так хватил смычком, что тот обернулся и хотел пустить в него скрипкой, но в эту минуту кларнет дернул его за фалды, и капельмейстер упал навзничь головой прямо в барабан и проломил кожу; но в азарте вскочил и хотел продолжать бой и что же! На голове его вместо кивера торчит барабан. Публика была в восторге, занавес опустили, а оркестр отправили на съезжую. В продолжение этой потехи, я все ждал, что будет? — Так-то, мой милый Алеша! — Но здесь в Ставрополе таких удовольствий нет; зато ужасно жарко...»

Беззаботная, хотя и по-летнему жаркая ставропольская неделя оказалась для Лермонтова непродолжительным отдыхом после дальней дороги и затишьем перед наступившими вскоре боевыми буднями.

18 июня в соответствии с полученным предписанием Лермонтов выехал из Ставрополя на левый фланг Кавказской линии, в Чечню, в действующий отряд генерал-лейтенанта А. В. Галафеева. Поэт сразу же попал в суровую фронтовую обстановку.

В отличие от первой ссылки, когда ему пришлось слышать «только два, три выстрела», и в дополнение к прежним восторженным впечатлениям о Кавказе Лермонтов теперь увидел этот край с иной стороны. В настроении Лермонтова наступил перелом, вызванный глубокими раздумьями о войне, о несчастьях, которые приносит людям вражда между ними, о человеческих судьбах.

«Может быть, когда-нибудь я засяду у твоего камина, - писал он тому же А. А. Лопухину через четыре месяца из крепости Грозной - и расскажу тебе долгие труды, ночные схватки, утомительные перестрелки, все картины военной жизни, которых я был свидетелем».

Увидеть и пережить поэту довелось многое. И, может быть, самым значительным в это время было участие в сражении при реке Валерик 11 июля 1840 года. То, что увидел поэт, глубоко потрясло его. Мысли и чувства Лермонтова нашли выражение в написанном после боя стихотворении, удивительном по своей искренности и гуманистической убежденности:

Уже затихло все; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струею дымной по каменьям,
Ее тяжелым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там вдали грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы — и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек,
Чего он хочет!., небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он — зачем?

После одной из экспедиций в начале августа Лермонтов заболел и был отправлен на лечение минеральными водами. К сожалению, о пребывании его здесь в этот период не сохранилось никаких сведений, кроме письма самого поэта, посланного А. А. Лопухину из Пятигорска 12 сентября 1840 года, в котором он писал: «Я теперь вылечился почти совсем и еду с вод опять в отряд в Чечню. Если ты будешь мне писать, то вот адрес: на Кавказскую линию, в действующий отряд генерал-лейтенанта Галафеева, на левый фланг. Я здесь проведу до конца ноября, а потом не знаю, куда отправлюсь — в Ставрополь, на Черное море или в Тифлис».

«Я, - писал далее Лермонтов, - вошел вo вкус войны и уверен, что для человека, который привык к сильным ощущениям этого банка, мало найдется удовольствии, которые не показались бы приторными. Только скучно то, что либо так жарко, что насилу ходишь, либо так холодно, что дрожь пробирает, либо есть нечего, либо денег нет, — именно что со мною теперь. Я прожил все, а из дому не присылают. Не знаю, почему от бабушки ни одного письма...»

Во время походов и экспедиций Лермонтов сдружился с юнкером Руфином Ивановичем Дороховым, известным своей храбростью и всевозможными отчаянными выходками (позднее он послужил Л. Н. Толстому прототипом Долохова в романе «Война и мир»), Дорохов командовал в отряде Галафеева командой «охотников, с которой совершал «чудеса храбрости».

10 октября 1840 года Дорохов был ранен в бою и по приказу Галафеева «беззаветную» команду возглавил Лермонтов. «Невозможно было сделать выбора более удачнее», — писал Галафеев в представлении Лермонтова к награде.

Исключительно ценные сведения о Лермонтове, о пребывании его в Чечне в 1840 году содержатся в воспоминаниях сослуживца поэта по отряду Галафеева Константина Хри-стофоровича Мамацева: «Я хорошо помню Лермонтова, — рассказывал он военному историку В. А. Потто, — и как сейчас вижу его перед собой, то в красной канаусовой рубашке, то в офицерском сюртуке без эполет, с откинутым назад воротником и переброшенною через плечо черкесскою шапкой, как обычно рисуют его на портретах. Он был среднего роста с смуглым или загорелым лицом и большими карими глазами. Натуру его постичь било трудно. В кругу своих товарищей, гвардейских офицеров, участвующих вместе с ним в экспедиции, он был всегда весел, любил острить, но его остроты часто переходили в меткие и злые сарказмы, не доставлявшие особого удовольствия тем, на кого были направлены. Когда он оставался один людьми, которых любил, он становился задумчив, и тогда лицо его принимало необыкновенно выразительное, серьезное и даже грустное выражение; но стоило появиться хотя одному гвардейцу, как он тотчас же возвращался к своей банальной веселости, точно стараясь выдвинуть вперед одну пустоту светской петербургской жизни, которую он презирал глубоко. В эти минуты трудно было узнать, что происходило в тайниках его великой души... Он был отчаянно храбр, удивлял своею удалью даже старых кавказских джигитов, но это не было его призванием... Даже в этом походе он никогда не подчинялся никакому режиму, и его команда, как блуждающая комета, бродила всюду, появляясь там, где ей вздумается, в бою она искала самых опасных мест»...

Да, военное поприще действительно не было призванием Лермонтова. Выполняя приказы командования, он участвовал в новых и новых экспедициях. Но все это время его не покидали и, более того, все сильнее и настойчивее беспокоили мысли о литературе и своем поэтическом и общественном долге перед ней.

Чтобы всецело посвятить жизнь литературе, необходимо было оставить военную службу. Эта потребность становилась все настоятельнее. Поэт постоянно высказывал в письмах родным, друзьям желание выйти в отставку и заняться поэзией.

Помочь уйти, в отставку могли бы Лермонтову награды, к которым командование представляло его за участие в военных действиях. Но этот путь был отрезан. Дежурный генерал главного штаба Клейнмихель уведомил командира Отдельного кавказского корпуса Головина об отказе поэту в награде. В отношении сообщалось: «Государь император по рассмотрении доставленного о сем офицере списка... не изволил изъявить монаршего соизволения на испрашиваемую ему награду».

Только хлопоты бабушки поэта, жившей одной надеждой о благополучии внука, приносили некоторое облегчение изгнаннику. 11 декабря 1840 года военный министр А. Й. Чернышев сообщил командиру Отдельного кавказского корпуса, о том, что «государь император, по всеподданнейшей просьбе г-жи Арсеньевой, бабки поручика Тенгинского пехотного полка Лермонтова, высочайше повелеть соизволил: офицера сего, ежели он по службе усерден и в нравственности одобрителен. уволить к ней в отпуск в С.-Петербург сроком на два месяца».

С радостным волнением и тревогой ехал Лермонтов в отпуск. В Петербурге были его друзья, редакторы, издатели. С ними все теснее переплетались творческие интересы, замыслы, стремления — вся жизнь поэта.

В первых числах февраля Лермонтов прибыл в Петербург. Как и в прежние годы, самая горячая встреча была в салоне Карамзиных Здесь не так давно в течение многих лет бывали А. С. Пушкин и его друзья. Естественно, что в кругу друзей Пушкина дружеский прием нашел и Лермонтов — его поэтический преемник. Душой салона в эти годы была дочь Н. М. Карамзина, Софья Николаевна — умная и образованная женщина. Она высоко ценила Лермонтова как поэта и человека, проявляла К нему дружеское внимание, не раз словом и делом оказывала поэту помощь.

У Карамзиных Лермонтов снова встретился с В. А. Жуковским, А. О. Смирновой-Россет, В. Ф. Одоевским, Е. П. Ростопчиной...

Пребывание поэта в Петербурге с интересом было встречено в передовых литературных кругах. О его приезде сообщалось в печати, в переписке современников. А. А. Краевский писал за границу М. А. Каткову: «Здесь теперь Лермонтов в отпуску и через две недели опять едет на Кавказ. Я заказал списать с него портрет Горбунову: вышел похож. Он поздоровел, целый год провел в драках и потому писал мало, но замыслил очень много».

В. Г. Белинский 13 марта 1841 года пишет В. П. Боткину: «Лермонтов еще в Питере. Если будет напечатана его «Родина», то, аллах-керим, что за вещь: пушкинская, т. е. одна из лучших пушкинских».

Через несколько дней стихотворение появилось в 4-м номере «Отечественных записок». В нем же сообщалось: «Герой нашего времени», соч. М. Ю. Лермонтова, принятый с таким энтузиазмом публикою, теперь уже не существует в книжных лавках: первое издание его все раскуплено; приготовляется второе издание, которое скоро должно показаться в свет; первая часть уже отпечатана. Кстати, о самом Лермонтове: он теперь в Петербурге и привез с Кавказа несколько новых прелестных стихотворений, которые будут напечатаны в «Отечественных записках». Тревоги военной жизни не позволили ему спокойно и вполне предаваться искусству, которое назвало его одним из главных жрецов своих; но замышлено им много, и все замышленное превосходно. Русской литературе готовятся от него драгоценные подарки».

Но тревоги военной жизни еще не ушли для поэта в прошлое. Читатели этого не знали, а Лермонтов убеждался в этом с каждым днем. Надежды получить отставку и посвятить свою жизнь литературной деятельности рушились. Время отпуска бежало неумолимо. К тому же власти всячески старались отпуск укоротить.

«Я скоро еду опять к вам, — писал поэт Д. С. Бибикову на Кавказ, — и здесь остаться у меня нет никакой надежды, ибо я сделал вот такие беды: приехав сюда в Петербург на половине масленицы, я на другой же день отправился на бал к г-же Воронцовой, и это нашли неприличным и дерзким... Обществом зато я был принят очень хорошо... 9 марта отсюда уезжаю заслуживать себе на Кавказе отставку: из Валерикского представления меня здесь вычеркнули...»

Но 9 марта Лермонтов все же не уехал. Е. П. Растопчина вспоминала о том, как друзья поэта старались задержать его в Пе-терберуге: «Стали просить об отсрочках, в которых сначала было отказано, а потом они были взяты штурмом, благодаря высокой протекции. Лермонтову очень не хотелось ехать, у него были всякого рода дурные предчувствия».

Но вскоре отсрочке решительно был положен конец: рано утром Лермонтов был разбужен и вызван к дежурному генералу Главного штаба П. А. Клейнмихелю. Тот сообщил ему о предписании «в дважды двадцать четыре часа» покинуть Петербург и отправиться на Кавказ, в Тенгинский пехотный полк.

Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.
Быть может, за стеной Кавказа
Сокроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.

Эти полные горечи гневные строки Лермонтов «со строгостью судьи и гражданина» смело бросил в лицо душителей свободы.