Этнография Кавказа

Дж. А. Лонгворт

Дж. А. Лонгворт

Лонгворт — корреспондент лондонской газеты «Таймс», побывавший вместе с Беллом в 1839 г. в Черкесии. Лонгворт прожил среди черкесов целый год и посетил примерно те же районы, что и Белл. Книга Лонгворта «Год среди черкесов» является как бы дополнением к книге Белла. Вышла она на английском языке в Лондоне в 1840 году, т. е. почти одновременно с книгой Белла, и посвящена примерно тем же вопросам и сюжетам.

...После того, как мы сошли на берег, нас провели в маленькую хижину, выстроенную из плотно сплетенных прутьев и крытую соломой. Она должна была служить временным прибежищем для моряков, которые туда вошли. В одном углу хижины был постлан коврик, куда с большим почетом был помещен я, оставшуюся нижнюю часть пола в комнате заняли черкесы, которые поочередно большими группами входили и выходили из комнаты, все время повторяя приветствие «Уза Паша», поднимая при этом правую руку к уху, как у нас принято прикладывать руку к шляпе, и останавливаясь затем передо мной на несколько мгновений в уважительном молчании и с серьезным и смиренным видом. Одиако эта смиренность, как я вскоре обнаружил, сочеталась в них с полнейшей независимостью характера и основывалась, как и у всех наций, склонных к церемонностям, на уважении к самому себе, когда другим тщательно отмеривается та степень уважения, которую требуют и для себя. Одеждой этим людям служил хорошо известный кавказский костюм: колпак из бараньей шкуры, сюртук без воротника с просторными свисающими рукавами, плотно облегающий фигуру, застегнутый спереди на крючки и снабженный на груди с обеих сторон десятью патронными гильзами, расположенными в ряд.

Штаны, сверху широкие, книзу сужались и плотно облегали колено и икры, до середины икр они закрыты разноцветными, с яркими завязками носками; туфли, замечательно изящные, без подметок, сделаны из красного сафьяна с отделкой из серебряного шитья, ремешков из черной кожи или бычьей Ложи. Их оружие — ружье, висящее за спиной в чехле, единственный пистолет, обычно отделанный серебром и заткнутый за пояс спереди, «кама», или широкий обоюдоострый кинжал, также висящий спереди, и сабля в деревянных ножнах, рукоятка которой, без какого бы то ни было щитка, сделана из черного дерева или покрыта серебром; ножны обтянуты красным или черным сафьяном и украшены серебряной чеканкой. Вся эта амуниция придает мужчине решительно воинственный вид и весьма выгодно подчеркивает прямую мужественную фигуру. Есть, однако, одно обстоятельство, которое особенно заслуживает внимания: это поразительное единообразие их костюма, не только в целом, но и в мельчайших деталях и нюансах, что, придавая им сходство как членам одной семьи, вместе с тем является внешним выражением родства их чувств и обычаев, которое в действительности делает их единой семьей. «Колпак» является, возможно, единственным исключением из этого однообразия, и в зависимости от материала, из которого он может быть сделан из каракуля, бараньего или козьего меха, мелко или крупно завитого, плотного и густого, длинного и косматого,— придает специфически индивидуальные черты — будь то мягкость, жестокость или хладнокровие, — и как я часто замечал, может быть принят за показатель, раскрывающий нам преобладающие черты вкуса, если не склонностей носящего этот головной убор. Одежда шьется из тканей местного производства темных тонов, главным образом серого, желтоватого или коричневого цвета и самой грубой выработки; одежда черкесов, даже если она расшита серебром, оставляет общее впечатление далеко не блестящее; даже наоборот, в облике первых встречавших нас чувствовался решительный налет бедности: многие из них несмотря на все то достоинство, с которым они носили свои лохмотья, показались настоящими оборванцами...

среднего роста, конечности у них хорошо развитые; черты лица трудно поддаются описанию, но правильной формы. Хаджи (сопровождающий Лонгворта. — Прим. перев.), который отсутствовал в течение часа, чтобы урегулировать вопрос относительно «кунака», вернулся с сообщением, что все улажено, и, когда были поданы три верховые лошади с прекрасными ходовыми качествами, мы покинули лачугу.

Собираясь оседлать свою лошадь, я был поражен оригинальной формой седла, отличной от всего того, что мне когда-либо приходилось встречать. Оно состоит из легкой деревянной рамы, обтянутой красным сафьяном, с плоской продолговатой подушкой сверху. Подушка толщиной два дюйма, набита шерстью, обтяйута черной и красной кожей и разукрашена серебряными пластинами. В передней части седла имеется вертикально поставленный кусок древесины, отполированный, с черными краями, высотой четыре дюйма, приподнятый над серединой седельной луки; в задней части седла имеется совершенно аналогичное возвышение. Не говоря уже об опасности напороться на один из этих выступов, я, садясь впервые между ними, в значительной мере рисковал из-за коротких стремян, которые подняли мои ноги на уровень седла, при первой же демонстрации искусства верховой езды запросто вылететь из седла. В отличие от турецких седел это не оставляет свободного места для ноги, так что единственными точками контакта с боками лошади остаются ляжки и пятки. Через какое-то время я привык к нему и по достоинству оценил его преимущества как боевого седла. Черкесы поворачиваются в нем с величайшей легкостью и могут, подобно древним парфянам, стрелять назад на полном скаку, а также, держась за передний деревянный выступ, могут перегнуться почти под брюхо своего скакуна и на полном карьере поднять все что угодно с земли. Их посадка на спине лошади по сравнению с тяжелым турецким или плоским европейским седлом кажется игрушечной; то же можно сказать и об их весе, который составляет половину первого и треть второго: на это обстоятельство обратил мое внимание Хаджи во время нашего пути к кунаку; он также указал мне на легкость их узды, сделанной из хорошо обработанной бычьей кожи. Он сказал мне, что во время утомительных походов и набегов, которые они совершают, несколько фунтов больше или меньше веса всадника и упряжи могут иметь серьезное значение.

В сопровождении большой группы пеших людей, которые почтительно указывали нам путь, мы проследовали по скрытой тропинке через кустарник или обсаженную аллею, своего рода естественный сад, полный диких фруктовых деревьев в цвету и благоухающих кустов. По пути мы оставили слева усадьбу, состоящую из нескольких домов или квартир; здесь это одно и то же...

Наш. «кунак-бей» стоял готовый принять меня и, подведя лошадь к гостевому дому, помог мне спуститься на землю. Затем он ввел меня в дом, собственными руками снял с меня оружие я развесил его на стене. В углу комнаты, по одну сторону от очага мне была поставлена шелковая кушетка, на которой лежала груда подушек; за исключением этой кушетки, циновки и положенной для Хаджи подушки, другой мебели в комнате не было; однако стены представляли собой нечто большее, чем голую поверхность, поскольку на них сверкало развешанное оружие гостей. Какое-то время все, кроме меня, стояли на ногах; после короткого молчания состоялся обмен приветствиями, после чего возникла новая пауза. Наш хозяин пожелал затем, чтобы главные гости сели, сам же он в первое время не хотел садиться ни в какую; после настоятельных уговоров он, наконец, устроился на полу на почтительном расстоянии. Я тем временем входил в подробности всех этих церемоний, поскольку ими отмечается прием чужестранца в каждом доме в Черкесии. Сама комната была продолговатой формы, размерами восемь ярдов на четыре; стены были выстроены из кольев, перевитых прутьями и обмазанных светлой глиной; пол представлял собой утрамбованную землю, которую, как я обратил внимание, время от времени поливали и подметали. Верхнее соломенное покрытие, поддерживаемое тремя стропилами в форме треугольника, свисало с крыши выступающими карнизами, которые летом служат в качестве веранды. От стены почти до середины комнаты выступал полукругом диаметром два ярда большой очаг, нижнее отверстие которого расположено на высоте три-четыре ярда от уровня пола; очаг сужался кверху, образуя форму колокола, и выходил наружу своей трубой через конек крыши, возвышаясь над ней на несколько футов.

Эти очаги настолько обширны, что нет почти ни одного без ласточкиного гнезда, откуда птицы, досаждаемые снизу огнем, оживляют помещение своим щебетаньем. Стенки очагов делаются из того же материала, что и стены дома; фактически любые строения, включая сюда ульи и ватерклозеты, делаются из плетеных прутьев. Их можно быстро уничтожить огнем, и с помощью друзей, которые никогда не отказываются протянуть руку помощи, их можно быстро восстановить. С такими соседями, как русские, это наверное даже хорошо, что в области архитектуры не отмечается большого прогресса. В подобных условиях человек не испытывает особой жалости, покидая собственный дом и поджигая его собственной рукой в случае необходимости, тогда как в более цивилизованных странах стремление сохранить родное жилище весьма часто в качестве цены влечет за собой лишение свободы.

После того как мы посидели некоторое время, хозяин поднес мне большую чашу с напитком, который татары называют «буза», а черкесы «суат»; это смесь из перебродившего просяного зерна и меда, густая и мутная, и крайне тошнотворная, как мне показалось, хотя я и пил ее из вежливости по отношению к хозяину, который внимательно следил за мной, чтобы я не пропускал, и в течение вечера вновь наполнял мою чашу никак не менее дюжины раз.

Обед, или говоря точнее, ужин, который считается у черкесов основным, был сервирован после захода солнца. Он состоял из нескольких блюд, которые поочередно подавались на круглый трехногий стол, размерами что-то вроде приставной табуретки. Специально для нас забили овцу, и баранину нам подавали на тонкой просяной лепешке вместо тарелки. Эта лепешка, мягкая » влажная, легко принимает требуемую форму, то есть в центре делается углубление для соуса, ограниченное валиком, а по краям кладутся приличные куски баранины или говядины.

Хаджи и я начали атаку на эти фортификации, будучи оснащены в этих целях маленькими ножами, которые черкесы, между прочим, носят в дополнение к своим кинжалам на поясе. Кинжалы никогда не применяются для приема пищи, а вот эти маленькие ножи служат одновременно как для нарезания пищи, так и для бритья голов. За мясом последовал мясной отвар, разлитый в большие деревянные миски, скорее даже резервуары необъятных размеров; поверхность отвара подобно Ледовитому океану была покрыта слоем, но не льда, а жира; однако, окунув по образцу моего Хаджи (в скобках, я должен от имени моих друзей выразить протест против выдвигавшегося утверждения, что они иногда окунают туда руки) туда ложку резким движением, я обнаружил, что могу отправить ее в рот в состоянии удовлетворительной чистоты. Последовавшие затем блюда состояли главным образом из лепешек, «каймака», или крема, ватрушек, паштета, завернутого в виноградные листья, и, наконец, большой чаши «йогхорта», или свернувшегося молока, которое как «пилаф» в Турции, неизменно завершает пиршество. Вначале я удивился, ие видя на столе овощей, но впоследствии узнал, что хотя в этих краях их существует множество видов, черкесы редко, если вообще когда-либо едят их.

Однажды черкес, обедая у Скодра Паши в Албании, отказался есть овощи, которые турки, кстати сказать, обожают в той же мере, в какой черкесы не могут их переносить, а потому делают овощи гвоздем обеда среди сменяющих одно другое блюд; его настойчиво уговаривали отведать овощей. Черкес в конце концов сказал Паше с большой ..., наивностью, что в Черкесии никто кроме скотины зелени не ест.

Наблюдая в течение нашего обеда как Хаджи протягивал зрителям и слугам куски мяса и паштета, в полном согласии с обычаем, я сам стал проявлять за счет нашего хозяина такую же щедрость. Счастливчик, получивший объедки, с величайшей скромностью удалялся в уголок и, повернувшись спиной к честной компании, тайком их пожирал. После того как все столы были убраны, остатки яств перешли к слугам, а после того, как те насытились, остальное было отдано толпе голодных, ожидавших за дверями. Часа три спустя после захода солнца были принесены дополнительные кровати и покрывала для меня и моих слуг, которые, устроившись, заняли весь пол. Позволю себе добавить, что мое покрывало было сделано из парчового шелка, и все было турецкого происхождения...

...Своеобразие образа жизни здешних людей сохранилось в силу исключительного характера существующих у них порядков, которые на протяжении веков были решительно против допущения чужеземцев в их горы и которые превратили черкесов вследствие этого в хранителей не только старых доспехов и костюмов, но также и устарелых норм и обычаев.

Только с того времени, когда Россия приложила свои непрошенные усилия, чтобы усугубить это систематическое отчуждение, организовав блокаду побережья, черкесы из естественного духа противоречия стали допускать иностранцев в свои края, что позволило изучить их и создать картину нравов, природу которых долгое время не понимали те, кто сводит прогресс цивилизации лишь к определенному уровню материального интереса. Что, например, может показаться более романтическим и невероятным, чем тот факт, что при каждом жилище на Кавказе, будь оно самым богатым или самым бедным, имеется гостевой дом, где пришельца (то есть, черкеса или турка) принимают и угощают бесплатно самым щедрым образом, и что хозяин, каково бы ни было его положение и какой бы степени уважения к себе он ни требовал в иных обстоятельствах, в собственном доме обязан лично прислуживать гостям и ждать их разрешения, чтобы сесть самому?

Эта церемония и, мы бы сказали, усложненная вежливость, их безграничное гостеприимство; преданность слуг своим хозяевам, щепетильность в отношении рангов феодальной аристократии, что соблюдается строже, чем того требуют все прочие и, возможно, более существенные различия; скрупулезное и всеобщее уважение к старшим по возрасту — все эти добродетели — старомодные добродетели, если хотите, — слишком наивные для богатства и роскоши, слишком обременительные для суматошной торговой деятельности, все еще бытуют на Кавказе: в его тенистых уединенных местах, в жилищах воинов и горцев они продолжают жить и сохранять свое первозданное очарование, что мы стали бы напрасно искать где бы то ни было еще.

На следующий день рано утром нам нанесли визиты все уважаемые люди, жившие по соседству. Ходили слухи, что русские готовились к захвату их края и якобы уже избрали Пшаду в качестве вероятного объекта для нападения. Однако как бы они ни были взволнованы этими слухами, их поведение отражало обычную вежливость и этикет, которые, казалось, не смогла бы поколебать никакая опасность, как бы велика она ни была...

...Среди тех, кто пришел в это утро засвидетельствовать мне свое уважение, был Ислам Гери Индар Оглу. Это был первый «уздень», или дворянин, которого я увидел, и я был сразу же поражен его спокойствием и осознанным чувством собственного превосходства. Вместо ружья у него были арбалет и колчан со стрелами, оружие, которое даже среди черкесов служит скорее для украшения, чем для практического использования, а в глазах европейца ассоциировало его владельца с давно ушедшими веками, призраком которых явился этот воин во всем великолепии своей амуниции. Все это вместе с дамасским мечом, который, как я заметил, неизменно надевается с прочим старинным оружием, было при входе в мою комнату снято с хозяина его слугой, или оруженосцем, и развешано на стене, после чего оруженосец молча занял место подле своего хозяина. Хотя Ислам Гери не обладал, по утверждению шевалье де Мариньи, энергией своего старшего брата, гордого и хитрого Ногая, он все же пользовался большим уважением за свою непритязательную мудрость и прозорливость. Мягкие и меланхоличные черты его лица сразу предрасположили меня в его пользу; памятуя о том, как дружески представлял его семью в своем повествовании шевалье де Мариньи, я был счастлив с ним познакомиться. Однако мои авансы были встречены с его стороны, как мне показалось, с некоторым отчуждением и стеснительностью, причину которых я вначале не мог объяснить; однако, очень скоро я понял, что он и его семья чувствовали себя обиженными и в какой-то мере встревоженными тем, что на время пребывания в Пшаде я не захотел воспользоваться его гостеприимством в знак уважения, к которому обязывало их положение в здешних краях.

Однако Хаджи, чьему руководству я по необходимости подчинялся, будучи чужестранцем в этих краях, как нежелательно ни было для меня подчинение такому ментору, в развитие безнравственных намерений, которые он питал по отношению к моему имуществу, поместил его у человека, который, хотя и был вполне состоятельным, по своим нравственным качествам мало чем отличался от самого Хаджи. Его оправдания, почему он не привел меня в дом Индара Оглу, которого он обвинял в том, что тот является тайным сторонником русских, не показались обоснованными даже «токавам», или отпущенникам, хотя они были настроены наиболее враждебно к этому семейству. «Господина, — сказали они, — впервые приехавшего в страну, должно поселить тоже у господина; не годится подыскивать ему кунака, как какому-нибудь турецкому торговцу». Естественно поэтому, что упомянутая семья должна была почувствовать себя униженной тем, что выглядело как умышленное неуважение со стороны англичанина и как поощрение худших инсинуаций со стороны их врагов, особенно в тот момент, когда их угрозы завладеть долиной возродили в них всю их злонамеренность.

С 1818 года, когда Россией были предприняты безуспешные попытки с помощью де Мариньи и других эмиссаров, несомненно, с последующими политическими целями наладить здесь торговые отношения, семейство Индар Оглу непреднамеренно стало орудием этих поисков и вместе с тем в какой-то мере их жертвой. Филантропические взгляды и не вызывающие подозрения высказывания того, кто оказался инструментом русской политики, делали его еще более опасным; тем не менее, хотя русским и удалось уговорить Индара Оглу с помощью, как мне говорили, богатых подарков от имени императора, им не удалось обмануть других, более бдительных жителей края.

Если, по предположениям поздних путешественников, черкесы происходят от троянцев (хотя в том, что касается их характера, среди греков можно найти более подходящие прототипы), они показали себя совершенно в противоположном свете в одном отношении. Хотя они и были готовы принять подарки, однако проявили разумное недоверие к этим «....»; в еще меньшей степени намеревались они покинуть свои оборонительные рубежи, мощные сооружения, доверенные им самой природой, путем принятия деревянного коня в форме торговых выгод. По этому случаю, завязав сразу дела с русскими и справедливо разделив их соль, они превратили затем их склады в превосходные костры. Вмешательство со стороны семейства Индар Оглу с целью их защиты только навлекло позор на них: если они не смогли спасти свою собственность, то как они могут обеспечить личную безопасность своих протеже. Русские поэтому стали «музафирами» не только семьи Индара Оглу, но и всего могущественного клана чипаков, которые обязаны теперь были предоставлять им убежище, — таков закон гор, единый в каждом сердце, перевешивающий все прочие соображения, в том числе и понятия патриотизма. Впоследствии, когда я спросил Кери Оглу Шамиз Бея, члена клана, который способствовал побегу одного из пленных русских, почему он укрывал русского, он ответил: «Когда я сделал это, я думал, что у него честные намерения; но будь он даже в десять раз большим предателем, чем он был на самом деле, однако раз он «музафир» нашего рода, я был обязан защитить его».

Естественно, эти обстоятельства ослабили, если не подорвали окончательно влияние Мехемета Индара Оглу; поскольку это произошло в тот момент, когда повсеместно власть знати стала ослабевать, это воодушевило торжествующих токавов, то есть средний класс, которые начали оспаривать у него все оставшиеся привилегии. Всего лишь несколько лет тому назад он присвоил себе право взимать пошлину со всех судов и грузов, прибывающих в порт Пшады. Однако токавы решили на совете и подкрепили это решение своими ружьями, что это узурпация и что ни один человек, какое бы положение он ни занимал, не имеет право взимать пошлину в Черкесии. Лишенный былых прерогатив, серьезно подозреваемый соотечественниками (не исключая даже членов своего рода) в заигрывании с русскими, оказавшись в состоянии почти открытой вражды со своими соседями в Пшаде, Мехемет, старейший, богатейший и влиятельнейший из черкесских узденей, оказался вынужден по настоящее время защищать свои земли от посягательств врагов.

Сотня вассалов обрабатывала его поля и объединялась при необходимости под его началом; четыре его прекрасных сына, в расцвете мужества, известные своей храбростью и умом, также объединились, чтобы удержать уходящие богатства их дома...

...Со своей стороны я поспешил объяснить ему, что только по чистейшему недоразумению я не выбрал его дом в качестве своего пристанища и что никто более меня не убежден в том, что все обвинения в его адрес являются необоснованными, порукой чему могут служить даже рекомендации де Мариньи. После этого объяснения мы начали становиться с каждым днем все большими друзьями, и в конце концов ои обещал сопровождать меня повсюду и служить мне «аталыком», то есть наставником в том, что касается обычаев страны.

Перед моим отъездом во внутренние районы страны женщины в семье готовили для меня кое-какие вещи из черкесского наряда — туфли, шальвары и тому подобное, которые, как считалось, могли мне понадобиться. Предполагалось, что мне следует подарить им что-либо в знак признательности, и поскольку мне дали понять, что эти подарки я должен был бы вручить им лично, я, разумеется, решил воспользоваться этой возможностью, чтобы самому убедиться в том, насколько верны или, наоборот, преувеличены рассказы о хваленой красоте черкесских женщин. Само по себе приглашение, сформулированное как «пойти и посмотреть», а не «нанести визит леди», уже является любопытным комментарием относительно их социального положения; и когда мы проходили из гостевого дома в помещение, занимаемое его «женской половиной», манера, в которой хозяин говорил о своих женщинах, почти заставила меня подумать, что мы направляемся в его конюшню, но отнюдь не в гарем.

Когда вам рассказывают о их существовании и при этом много жестикулируют и многократно упоминают суммы стоимости, вы, естественно, предполагаете, что речь идет о домашнем скоте. У черкесов весьма оригинальные суждения на этот счет: и мужчины, и женщины у них имеют свою стоимость, как и любое прочее имущество на Кавказе, и для женщин мфкет в какой-то мере служить утешением то, что при наличии намека на красоту их стоимость возрастает раз в десять по сравнению с мужчиной.

Когда меня ввели в комнату, жена и дочь хозяина, сидевшие на маленьком диване в углу комнаты, встали, чтобы встретить нас; вновь занять свои места они смогли лишь после того, как я, совершив насилие над моими европейскими понятиями о convenance, приличии, сел первым. К тому же я вскоре заметил, что обычай приветствовать гостей вставанием не был предназначен только мне; так же как и при нашем появлении, женщины должны были повторять ту же церемонию при появлении любого другого существа с бородой вне зависимости от его возраста и положения: это знак уважения, который все черкесские женщины обязаны отдавать любому, пусть даже самому заурядному работнику в их хозяйстве лишь в силу того, что тот является созданием господним; не могут они также никоим образом сидеть в его присутствии, пока его благоволение на сей счет не будет им сообщено.

Дочь, Хафиза, оказалась живой хорошенькой девушкой лет шестнадцати-семнадцати, казавшейся застенчивой, что естественно для первой встречи, но ни в коей мере не дурного нрава; действительно, у нее не было для этого причин, поскольку она была, как я думаю, убеждена в том, что ни одна другая девушка в округе не могла рассчитывать на большее внимание, или на большую цену, чем она; короче говоря, хотя она была далека от идеала, прекрасного идеала, каким мы себе представляем неземную красоту, она, тем не менее, по понятиям этой страны вполне могла быть причислена к черкесским красавицам. У нее были правильные и милые черты лица, голубые глаза и прекрасный цвет лица; светлокаштаиовые волосы были заплетены во множество косичек, падавших ей на плечи из-под шапочки алого цвета, отделанной перекрещивающимися широкими серебряными полосками; эта шапочка несколько напоминает албанскую ермолку.

Она была высокого роста и хорошо сложена, хотя несколько худовата и держалась, как и все черкесы, мужчины или женщины, очень прямо. Что касается женщин, то вследствие того, что с раннего детства они носят (корсет? — пропуск в тексте. — Прим. перев.), тесно сжимающий их бюст, их фигура в какой-то мере теряет изящество из-за того, что спереди и сзади становится излишне выпуклой, а их осанка делается напряженной, особенно при ходьбе. Ее костюм, как и у всех черкесских девушек, состоял из шапочки из алой ткани, которую я уже описал, рубашки из голубого шелка с рядом серебряных кнопок спереди, кушака, застегнутого очень низко большими серебряными застежками в форме раковин, пониже передника из полосатого шелка виднелись свободные турецкие шальвары; из них выглядывала пара белых нежных ножек, которые по принятой моде в помещении оставались босыми, при выходе же из дома на них надевались разукрашенные деревянные сандалии или шлепанцы из сафьяна.

Вот набросок портрета, хотя далеко не совершенный, дочери; что касается ее матери, которая стояла рядом с дочерью, укутанная по самые глаза на турецкий манер в широкий халат из клетчатого миткаля вместо «фериджа», лицо доброй женщины закрывал белый «хасмак», или чадра; одним словом, «свидетель, ничего не видев, ничего не может сообщить». Это различие между замужней женщиной и девушкой, первая из которых носит чадру, а вторая — нет, соблюдается повсеместно на Кавказе, то ли в силу того, что, переняв частично мусульманские обычаи, они полагают слишком большой жертвой прятать от посторонних глаз товар, которым они могут распоряжаться, или же потому, что женщина в их понимании становится сокровищем, которое нужно скрывать от чужих, только после его приобретения. Поскольку в нашем распоряжении не было общего языка, на котором мы могли бы изъясняться, я распорядился внести в комнату музыкальную шкатулку и запустил ее, чтобы развлечь дам. Они все, а дамы в особенности, были поражены и очарованы шкатулкой: Хафиза в детском восхищении даже совершенно забыла о приличиях, которые она должна была разыгрывать в присутствии «Инглис Бейзаде», английского господина, при его первом посещении. Их удовольствие достигло апогея, когда я сложил к их ногам свои подарки, состоявшие из набора иголок и некоторого количества сафьяна; обычай запрещает им принимать подарки в собственные руки. После беглого осмотра комнаты, которая так же как и моя собственная была лишена мебели, за исключением груды коробок, где они хранят свои постельные принадлежности, ткацкого станка, на котором они ткут ткани для собственной одежды, несколько веретен и некоторых других орудий женского труда, я сделал «салям» и удалился.

По рекомендации одного из моих друзей, которому были знакомы обычаи страны, я перед своим отъездом наполнил большой чемодан подарками, которые, как я думал, будут приемлемы для моих будущих хозяев, — такими, как английские пистолеты, шпаги, часы, коробки с порохом высокого качества; также иголки, шкатулки, украшения, парижские металлические цепочки для женщин. Набитый таким образом чемодан, как я, естественно, предполагал, упаковывая его, послужит тем рогом изобилия, из которого я буду сеять дары, чтобы затем пожать их в виде наилучшего ко.мне отношения где я только ни появлюсь. Такова тщета человеческих расчетов! — он превратился, наоборот, в самый настоящий ящик Пандоры, сея вокруг меня зависть, ненависть, алчность, и самые дьявольские страсти. Те из вождей, которым достались подарки, смотрели меньше на позитивную и больше на их сравнительную ценность, а сравнения, как мы знаем, вещь гнусная; те, кому ничего не досталось, а таких было огромное большинство, чувствовали себя очень возмущенными и обиженными; и до тех пор, пока мои сокровища не были исчерпаны — о, счастливый момент! — они подвергались посягательствам, которые я никак не могу назвать слишком для себя приятными.

Все, что может быть найдено в окрестностях Пшады, или, я бы сказал, в Черкесии, относящееся к древностям, может быть суммировано в нескольких словах. Это — разваливающийся деревянный крест на возвышении неподалеку от берега моря, который, когда он еще, вероятно, свидетельствовал об усердии грузинской царицы Тамары, положившей немало трудов, чтобы пролить свет христианства на этих берегах, уже давно перестал отражать малейшее представление черкесов о христианстве или хотя бы о луче его света. Правда, сопровождавшие нас сйяли свои колпаки при приближении к нему, но когда их спросили, почему они это делают, они отвечали, пожав плечами, что до них так делали их отцы. К древесине были прикреплены лоскутья одежды, которые, как мне сказали, служили подношениями по обету, а также для того, чтобы избавить тех, кто повесил здесь свои тряпки, от одолевающих их болезней. Как бы больно ни было для христианина видеть символ своей веры, превратившийся в «безмолвное свидетельство забвения жертвы», такова судьба, которая ожидает любой памятник древности в этой стране. Похоже, что на все здесь наброшено покрывало забвения.

Далее следуют описания могил двух видов, которые здесь можно увидеть: первая — курган «ли пирамида, большая груда грубых камней, в отдельных случаях большой высоты и окружности основания, другая — кенотафий, гробница, вокруг которой не было обнаружено никаких останков, сложенный из громоздких плоских камней — четырех в квадратном основании, высотой пять-шесть футов, и одного сверху. В одном из вертикально стоящих камней имеется отверстие диаметром приблизительно в один фут, сделанное в форме правильного круга с тщательно обработанными краями: внутри все пусто. Эти строения, держащиеся благодаря самому весу поистине циклопического материала, дают местным жителям, которые потеряли всякое представление о том, для каких собственно целей они были построены, пищу для всякого рода историй, что они якобы были построены гигантами в качестве жилищ для пигмеев — не «маленькой пехоты, бившейся собственными головами», а нации легких всадников, ездивших не на лошадях, а на зайцах. Они, как утверждают черкесы, первоначально населяли Кавказ. В отношении других руин или останков, крепостей, памятников или часовен у черкесов один ответ: «Это генуэзское»; этим ответом они удовлетворяются и от вас не ожидают дальнейших расспросов на эту тему. Здесь, как и в Турции, ответ на вопросы о руинах возлагается на Геную (вне зависимости от того, насколько она в действительности приложила руку к этим строениям); «единая матерь мертвых империй», она ответственна за всех за них...

(По дороге из Пшады в Адхенкум. — Прим. перев.) ...Поднимаясь, как и до этого, вдоль потока на протяжении нескольких миль, мы, наконец, повернули в сторону и двинулись по левой тропе, которая извивалась среди склонов холмов. Холмы справа имели более рельефные и четко выраженные контуры, и на один из этих холмов, более причудливой формы, нежели остальные, обратил мое внимание Хаджи. «Этот холм, — сказал он, — этот странно выглядящий холм, подпирающий небо вон там, слева, принадлежит дьяволу». «Да, — продолжал он, видя, что я принимаю его сообщение за шутку, — дьяволу принадлежит каждый фут этого холма; и хотел бы я видеть того человека, который принесет хоть прутик из лесу на его вершине или посеет что-нибудь на его склоне».

Пока он рассказывал мне об этом народном суеверии, я, естественно, внимательно рассматривал пик или выступ, который породил это суеверие. Самой примечательной чертой его было то, что на его гребне возвышалось нечто похожее на горб на спине верблюда, вернее даже не возвышалось, а было исторгнуто из его недр и повисло, напоминая развевающейся листвой огромный завиток кудрей. Время от времени со стороны этого леса раздавался странный шум. Стоны, вопли, звяканье цепей перемежающиеся время от времени раскатами дьявольского хохота, — все это убеждало жителей окрестностей холма в том, что именно там происходят самые дикие оргии, вульгарно именуемые «дьявольскими игрищами»; короче говоря, никто — ни мужчина, ни женщина, ни ребенок ни на секунду не могли усомниться в том, что именно здесь находится убежище демонов! Тот, кто рисковал — а среди них были даже такие, кто решался проникнуть на пирушку дьяволов, никогда не возвращались обратно и потому не могли описать ее, если же им удавалось вернуться, то они подобно Балли Боттому «странно изменялись» — подбородок у них смещался к затылку, а лица, постоянно повернутые куда-то в сторону, начинали при приближении других людей делать гримасы в одно и то же время ужасающие и вызывающие смех.

Среди других чудес, в которые верят так же нерушимо, был упомянут расположенный в середине зачарованного леса большой бронзовый котел, как легко можно догадаться, тот самый, в котором кипит «адская смола»; лужайка, где находится котел, как утверждают, не горит и нет никакой возможности поджечь растущую на ней траву. Однако это еще не все: в определенные Промежутки времени можно видеть белую лошадь, галопирующую самым диким образом взад и вперед по склонам холма. Не то, чтобы белые лошади были редкостью в этих краях, или же их не приручили в этой стране для подобных скачек: просто «та» лошадь, скакун чудовищных размеров, была не земного, и уж совсем наверняка, не кавказского происхождения (а, между прочим, лошади здесь довольно мелкорослые)...

...Черкесы, — большие любители поболтать; после принятых по обычаю приветствий первым же следует вопрос: «Кхаберми?» («Какие новости?»),и здесь нужно признать, что они редко теряются в подобной ситуации; меня частенько развлекала та серьезность, с которой они, за отсутствием стоящей информации, выслушивали друг от друга самые чудовищные небылицы...

Место, где мы провели ночь, представляло собой скопление из дюжины или около того домиков, что можно было бы назвать деревней, если не принимать во внимание то обстоятельство, что они принадлежали одной семье, или скорее различным ветвям этой семьи, до второго, и третьего поколения, процветавших совместно и принадлежавших к одному и тому же родственному древу. В западных провинциях я ни разу не видел, чтобы разные семьи жили в одном месте; я думаю, что эта изоляция вызвана самим гористым и пересеченным характером этого края, благоприятствующим этому ревнивому стремлению к независимости, которое заставляет каждого человека предпочитать быть монархом на своем собственном клочке земли, чем стать членом взаимозависимого сообщества.

В силу отсутствия указанных причин, в Задузе и Данигоке, областях главным образом равнинных, можно встретить большие деревни.

Мы продолжали таким образом наш путь и часов около десяти вечера остановились в доме, находящемся, как мне сказали, в часе езды от того места, где собрались мистер Белл и вожди племен. Стремясь как можно скорее встретиться со своим соотечественником, который был теперь совсем рядом, я, естественно, считал эту остановку несвоевременной; однако я вскоре узнал, что хотя дорога была ровной и довольно легкой, между нами возникло препятствие (как минимум, в понимании черкесов такое же большое и труднопреодолимое, как Эльбрус) и этим препятствием были соображения этикета. Выяснилось, что они никак не могут прийти к заключению, кто из нас двух — мистер Белл или я — был более важной персоной; и будучи ярыми приверженцами обычаев, какими, говорят, были мидийцы и персы в отношении своих законов, они не могли решить (по вопросу, который может показаться так же трудноразрешимым, как известная история с Магометом и горой), кто из нас первым должен ехать к другому... я сразу же отмел подобные смешные притязания, заявив им, что мы оба находимся на службе у своего правительства и что подобные различия у нас на родине неизвестны. С тех пор, однако, на основе принципа старшинства по возрасту я неизменно уступал мистеру Беллу полагающиеся почести, если не единственную почесть, состоявшую в том, что ему причиталось место сбоку очага, считавшееся более почетным и отличавшееся от прочих тем, что оно возвышалось над полом на целых три дюйма.

Я настаивал на том, чтобы продолжить наше путешествие как можно скорее, но обнаружил, что совершенно невозможно покинуть дом нашего хозяина, не убедившись предварительно в самых существенных доказательствах его гостеприимства: выглянув во двор, я был буквально ошарашен при виде боевых порядков столов и блюд, которых было никак не менее сорока, установленных на столах от одного конца к другому. Предполагалось, что всему этому я должен был если не дать генеральную баталию, то, как минимум, боевой смотр: следя за тем, чтобы я не манкировал своими обязанностями, здесь же находился хозяин собственной персоной, плотный человек квадратного телосложения, наряженный в элегантную тунику из грубой ткани, украшенной, как и у всех местных денди, в избытке серебряным шитьем; безобразное выражение его лица, исполненное свирепости и хитрости, почти нейтрализовало любезное, чуть ли не бескорыстное желание доставить удовольствие. Более того, конфиденциальным шепотком многие из присутствующих убеждали меня в том, что он был «керкин! игит!» — одни из немногих турецких слов в черкесском словаре, обозначающие «смельчак, храбрец» и имевшие в данном случае, без всякого сомнения, смысл намека на то, что хозяин был бесспорным объектом, на который должна была быть обращена моя щедрость.

...Теперь мне стало ясно, что Адхенкум, место нашей встречи, которое я представлял себе в виде городка или деревни, был на самом деле не чем иным, как горным потокам, впадавшим в Кубань и давшим, наподобие многих других горных речушек, свое название нескольким домикам, расположившимся на его берегах.

Кроны деревьев, росших вдоль его русла, окаймляли горизонт перед нами, и когда мы отъехали на несколько сот ярдов, наша кавалькада остановилась. Мне объяснили, что мы ожидаем другую группу всадников, которая должна в качестве почетного эскорта проводить нас к дому нашего кунака; сейчас нас известили, что эта группа прибывает во главе с Хаудом Оглу Мансур Беем. Хаджи торопливо сообщил мне, что этот вождь является одним из самых выдающихся в стране и что поэтому я должен считать большой честью для себя, что он снизошел до того, чтобы лично приветствовать меня; по правде говоря, я ощущал всю значительность момента, и его предстоящее появление производило впечатление, граничащее с благоговением, пожалуй, большим, чем могло вызвать появление самой выдающейся личности в Европе. Вот, казалось, главное лицо в Черкесии — «его голос в совете, и на войне его меч», обязанный своим возвышением не случайным обстоятельствам или благосклонности правителя, а единственно свободному, хотя и молчаливому выбору его соотечественников, право на который он завоевал личной храбростью и прозорливостью, природным красноречием, то есть качествами, которые правят этой свирепой демократией в горах, и своим превосходящим умом, который превратил их всех, грубых и мало готовых к подчинению людей, в невольных подданных своей воли.

Однако у меня было мало времени для подобных размышлений, поскольку лицо, к которому они имели отношение, появилось во главе другого кортежа всадников, окруженный с обеих сторон узденями, или дворянами. Едва они появились в виду, как значительная часть всадников из нашей собственной группы с короткими пронзительными криками понеслись им навстречу, словно они собирались их атаковать. Они были встречены с такой же решимостью всадниками с другой стороны, ружья и пистолеты были разряжены в воздух, и вдруг обе группы смешались, лошадь к лошади, человек к человеку, с такой видимой доброжелательностью и дружелюбием, что спервоначалу я, ошеломленный и удивленный, не знал, что делать. Однако это было не что иное, как церемония представления друг другу, как это принято в Черкесии между друзьями, что является, пока они этим не пресытятся, их излюбленным занятием; все это делается для того, чтобы отметить встречу уважаемых людей молодежью, и эта банда башибузуков и сорвиголов продемонстрировала старшим свою преданность, как стая охотничьих псов.

Однако пока на обоих флангах происходила эта буйная церемония, главные группы в центре продолжали так же неспеша и степенно продвигаться вперед. При сближении по примеру Мансур Бея все присутствующие спешились, и я теперь смотрел на этого вождя, который, приветственно приложив руку к колпаку в обычной манере, стоял напротив меня в полном молчании, не скрывая интереса к моей персоне... Его оружие отличалось элегантностью и превосходной отделкой, но в его одежде, хотя и опрятной, но сшитой из самого простого и грубого материала, не было ничего, способного вызвать зависть у беднейшего из его соотечественников...

...Пока я рассматривал его, Мансур Бей, как можно предположить, не без внимания присматривался ко мне; видимо, он остался доволен результатами этого изучения, поскольку он шагнул вперед с той непринужденностью, которая была в нашем положении одновременно приятной и многозначительной, и сердечно обнял меня, после чего мы вновь поднялись на лошадей и направились бок о бок к кунацкой, где... должен был происходить большой совет, или «меджилис».

Собравшиеся по этому поводу не являли собой многочисленной толпы, поскольку почти вся молодежная часть населения, или «охотничьих псов» в то время ожидала русских визитеров; тем н« менее здесь была представлена значительная часть аристократии,. богатства и ума двух черкесских областей — шапсугов и натухаев, то есть старейшины, судьи и дворяне. Коротко говоря, собрание было достаточно представительным, чтобы придать полномочный характер своим решениям. Подобные советы действительно приобретают характер верховного органа власти при том, однако, важнейшем условии, чтобы все черкесы были убеждены в том, что это собрание по своей представительности и составу участников является подлинным выразителем народной воли, поскольку никакому другому органу они подчиняться не будут. Казалось бы, что для достижения этой цели наилучшим образом подходит постоянно действующая представительная система, однако черкесы предпочитают неразбериху и неопределенность, господствующие при их нынешних порядках, ущемлению своих собственных интересов, к которому могло бы привести введение постоянной системы. Эти независимые люди настолько ревниво относятся к власти, что ни один из них не желает выпустить из своих рук хотя бы часть не или передать ее даже формально, на время, другому лицу или избранным представителям...

И все же, несмотря на их крайнюю независимость, нет никакого сомнения в том, что черкесы фактически имеют представителей своих интересов. Возраст, опыт, доблесть и красноречие имеют должный веси влияние, и хотя они приспособлены и облачены в одежды, отвечающие предрассудкам народа, они превращают своих носителей в непререкаемых выразителей общественного мнения. Ранее это влияние, господствовавшее на народных собраниях, принадлежало в значительной мере представителям определенного района или племени; однако давление извне, вызванное амбициями России, привело к более широким комбинациям и к выражению уже общенациональных интересов, к превращению советов в большей мере в руководящие органы; в связи с расширением сферы влияния оно, естественно, стало преобладающим со стороны тех племен и тех районов, где влияние начало приобретать представительные формы.

Не то чтобы любой свободный человек в стране утратил свое право лично присутствовать на этих советах и влиять, в меру своих возможностей, на их решения; но в силу тех неудобств, которые вытекали из забвения ими своих домашних дел, а также сбора в одном месте слишком большого числа советников, они стали обычно удовлетворяться тем, что на советах присутствовали люди, которых они если не делегировали в буквальном смысле слова, то во всяком случае питали к ним наибольшее доверие. Необходимость в национальных советах возникала, как я уже говорил выше, из-за общей опасности: поскольку ощущение опасности росло, советы приобретали все более важное значение...

...Таковы были характер и состав настоящего собрания, и много «эффенди» в тюрбанах, много-морщинистых и седобородых оракулов прибывало из удаленных долин и с горных потоков и, обменявшись своими «салям алейкум», глядя вокруг с большим волнением, чувствовали, что благодаря их числу и представительности, их решения должны стать законом для двух вышеупомянутых областей (т. е. Натухай и Шапсуга. — Ред.).

...Когда мы подъехали к дому нашего кунака, взглянув налево, я начал понимать, что из себя представляет палата национального собрания Черкесии — превосходная дубовая роща, полностью очищенная от подлеска, в теиистой и прохладной сени которой, вокруг поросших мхом стволов, служивших как бы опорами массивной крыше из листвы, сидели на дерне таматы, или старейшины, по-видимому, захваченные серьезными дискуссиями. Оружие было снято, и повсюду виднелись лошади, привязанные к сучьям деревьев (под седлом и взнузданные).

Однако пока коллективная мудрость страны собиралась в тени, на соседнем лугу происходили не менее интересные, хотя и другого рода, споры; речь идет о воинских и конных соревнованиях, которые не могли не начаться, учитывая, что здесь собралась молодежь из разных уголков страны и особенно из соседних районов...

Выйдя, наконец, во двор перед домом, покрытый травой, мы увидели, что он заполнен тесной толпой, посреди которой было отведено место для нас, где в центре были разложены циновки и подушки. После нашего появления там вокруг нас расселись наиболее уважаемые лица, что, кажется, является общепринятой формой организации совещаний. Судя по числу голов, покрытых тюрбанами, среди присутствующих находились чуть ли не все старейшины и судьи этого района.

...Сцена, которую я только что описал, позволяет составить некоторое впечатление о характере этих собраний, на которых, добавил бы я, царят порядок и приличие. Шум, крики, брань никогда не допускаются, и язык, к которому прибегают для красноречия дословно - «сладкий язык», ясно указывает, что они отдают предпочтение убеждению, а не брани и угрозам. Как я уже говорил, каждый имеет празо, если он того пожелает, обратиться к собранию, но это привилегия, которой пользуется далеко не каждый. Молодежь здесь отличается скромными манерами по отношению к старшим по возрасту; для личного опыта в странах, подобных этой, нужно иметь куда больший вес, чем там, где благоприятные условия для чтения и учения приносят свои отрицательные плоды.

Редко бывает, чтобы кто-нибудь в возрасте моложе сорока лет вмешивался в обсуждение; и только с появлении достаточного количества седых волос в бороде, говорящих о зрелой мудрости старейшины, оратор может рассчитывать на внимание аудитории. Ежели объявляется личность, более чем другие любящая послушать сама себя, у них есть весьма своеобразный способ заставить ее замолчать; они не кричат петухами и не издают ослиных воплей, как в некоторых других, более цивилизованных странах; они применяют метод, который делают специфически для них приемлемым форма и просторность их дома собраний — «ал фреско», то есть «без стен». Незадачливый оратор может обнаружить, что его аудиторию составляют единственно соседние деревья и кусты, тогда как те, к кому он обращался, давно уже рассеялись и вновь собрались вне пределов слышимости, где их можно видеть слушающим кого-либо, кто имеет большие основания привлечь их внимание.

За исключением подобных случаев терпение, настроение и выдержка этих собраний могут служить прекрасным образцом; в случаях, когда обсуждались проблемы местного интереса, мне частенько доводилось, по возвращении вечером из экскурсии, заставать круг собеседников ненарушенным, на том же самом месте и под тем же самым деревом, где я их покидал утром.

День за днем они будут продолжать дискуссии, во время которых люди, чье мнение они уважают, могут говорить часами; но что, вне сомнения, заставляет их продлевать свои заседания, так это необходимость прийти к единогласному мнению — для решения какого-нибудь вопроса простого большинства недостаточно; если они не пришли к единому мнению, они расходятся, не приняв никакого решения, так как ни один из них не будет подчиняться мнению, которое он не разделяет.

Среди тех, кто дожидался возвращения мистера Белла, я увидел двух князей высшего ранга, которые именуются «пши», рангом выше «узденей». В былые дни князья этого ранга обладали значительными привилегиями; у них были вассалы, чьих услуг они могли требовать во время войны, и которые в мирные времена поддерживали достоинство - своих сюзеренов.

Но в трех провинциях натухаев, шапсугов и абадзехов, как я уже упоминал, в последние годы появилась тенденция, — привнесенная, я думаю, магометанством, — аннулировать эти различия; и единственные привилегии, насколько я мог заметить, на которые еще могут претендовать люди этого класса, — это первенство в бою и на празднествах, где им в равной мере уступается право быть в первых рядах — как за столом, так и на поле боя. К этим прерогативам они добавляют еще одну, столь же отличную — первыми садиться и любезно позволять всем прочим занимать место вслед за ними. Здесь в это время, было трое выходцев из этого класса, первый — Сефер Бей, которого я часто упоминал, поскольку он выступал в качестве черкесского посла в Турции; второй — Шимаф Бей, князь Семеза, о котором я буду иметь возможность рассказать дальше; и третий — Селим Бей, князь Ваны, которого позволю себе представить моим читателям. Как и князь Шимаф, он не обладал большим влиянием в совете или на поле боя, и вместе с первым был избран, чтобы принять нас как почетных гостей, «музафиров» страны. Раньше Селим Бей занимал значительный пост при серале в Константинополе и командовал полком императорской гвардии. Но после смерти своего брата, храброго Пшукои, павшего на поле брани, он вернулся в Черкесию, чтобы уладить семейные дела, пришедшие в беспорядок, и так здесь и остался. Он видел свет больше основной массы своих соотечественников; в его манерах было меньше принужденности, а его беседа была живой « завлекательной. Он был, как он сам нам сказал, европейского происхождения, поскольку кровь в его жилах была генуэзской, — утверждение, которому подтверждением могли служить тонкие, типично итальянские черты его лица...

...Два дня были проведены за обсуждением внутренних дел. С одной стороны можно было видеть старших членов совета, занятых мирными дискуссиями; тогда как в другом конце молодые люди с удовольствием продолжали свои занятия спортом. Главным из видов спорта была гонка, а скорее даже охота, когда одного всадника на полном скаку преследовали несколько других всадников, а тот стремился увернуться от них, используя для этого не только скоростные качества своего скакуна, но и различного рода хитрости, уловки, а также неровности местности. Чтобы доказать талант хорошего стрелка, они упражняются в стрельбе на длинную дистанцию, стреляя с подпорки, а также ведут стрельбу на полном скаку, сбивая на землю шапку, причем искусство состоит в том, чтобы моментально выхватить ружье, висящее за спиной в фетровом чехле; то же самое упражнение проделывается и с пистолетом. Стрельба из лука, хотя она и не в такой моде, как ружейная стрельба, также имеет своих любителей. Мишень укрепляется на шесте на высоте около пятидесяти ярдов и они стреляют в нее из седла, полностью разворачиваясь в нем, чтобы прицелиться, когда они скачут мимо. К этим упражнениям следует добавить борьбу я толкание больших камней.

...В этих двух областях (шапсугов и натухаев. — Примеч. ред.) население было весьма благоприятно... настроено в пользу того, чтобы урезать права дворянства, которое, не имея ни вассалов, ни богатства для того, чтобы удержать свой привилегии, были вскоре вынуждены отказаться от единственной привилегии, которая, несмотря на то, что была лишена реального содержания, все еще сохранялась за ними.

Убийство человека здесь искупается штрафом, и жизнь узденя оценивалась раньше выше, чем жизнь обычного человека; штраф теперь был уравнен, и двести быков теперь уплачиваются за благородную и низкую кровь без различия...

...Есть три качества (как рассказывал мне старый Осман, мой оруженосец), которые в этих краях дают человеку право на известность, — храбрость, красноречие и гостеприимство; или, как выразился он, «острый меч, сладкий язы« и сорок столов».

Я уже говорил о Хауде Оглу Мансур Бее; ои стал настолько популярен, что я часто слышал, как его величали «королем страны» — остроумная гипербола, сама по себе доказывающая, что никто нимало не опасался, что он может стать таковым в действительности.

Вторым по степени уважения шел за ним Кери Оглу Шамиз Бей; все в один голос хвалили его и, что особенно важно для репутации политического вождя, хвалили его советы; его деятельность скорее ощущалась, чем была видна; сам я его видел в течение месяца после моего прибытия; когда мне его представили, я увидел человека скромного, но полного достоинства, с длинной белой бородой, высокого, худощавого и прямого. Всю свою жизнь он провел в войнах и приключениях, начав свою карьеру при осаде Измаила... Короче говоря, он был весь покрыт шрамами и рубцами, памятками о боях, о многих из которых он уже давно забыл. Если для нас черкесский Нестор был в какой-то мере слишком во многом напоминанием о прошлом и слишком в малом свидетелем настоящего, то для своих соотечественников его личный опыт был тем, чем для нас служат описания путешественников -и исторические исследования, и они, кажется, никогда не уставали слушать его...

Когда я как-то выразил свое удивление хладнокровием, которое он проявил в тяжелых обстоятельствах, он ответил: «Грудь у Шамиза очень большая, там спрятано так много такого, а чем другие не имеют представления даже!» На брань и оскорбления он обычно отвечал спокойным сарказмом или презрительным «рек-ее» («очень хорошо»). Но бывали случаи, когда его подлинная натура раскрывалась с несокрушимой силой; когда, например, защищая клиента, он поднял меч на анапского пашу. Это было в то время, когда турки, которые были хозяевами страны... Один из турок, находившийся под протекцией Шамиза, был приговорен к смерти пашой; старый рыцарь-уздень случайно оказался в городе и счел своим долгом прийти незамедлительно к нему на помощь; он ворвался в «селамлык», загородил собою пленника и, обнажив свой ятаган, заявил удивленному паше и его мюридам — пусть они попробуют его тронуть. В этом штрихе мы, возможо, скорее увидим нечто, достойное восхищения, а не осуждения; но я могу привести множество других случаев, когда он действовал под влиянием иных, далеко не таких благородных импульсов — из спеси и мести, страстей, которые сильный интеллект учит его скорее избегать, чем подчиняться им. Именно в этом отношении он отличался от Мансура; и хотя его спокойный и сдержанный нрав, стоицизм и лицемерие, возведенные в привычку, могли заслуживать уважения, будучи созвучными представлениям его соотечественников, эти качества не могли вызвать к нему любви в отличие от естественной искренности и благородной простоты последнего. Однако между ними не было соперничества или недоброжелательства, поскольку Мансур с готовностью оказывал внешние знаки уважения к старику, чего требовали его возраст, а другой с равным тактом и благоразумием признавал его действительно большую влиятельность; оба они взаимными уступками поддерживали значение и роль своего клана Чипаку, признаваемые со времени изгнания абатов в равной мере шапсугами и натухаями.

Членами этого знаменитого клана, состоящего самое большее из шести-семи семейств, были также Мехемет Индар Оглу и судья Хаджи Оли. К ним можно добавить Арслана Гери, храброго и известного воина в расцвете сил, не менее, однако, известного и своей скромностью; действительно, его застенчивость крайне контрастировала с его мужественной наружностью, грудной клеткой и плечами Геркулеса и тем, что мы слышали о нем со слов тех, кто видел его в бою, когда он со своей мощью прокладывал себе путь среди русских рядов подобно Ростану; все это скорее всего предрасполагало людей в его пользу. Он, очевидно, был человеком действия, и вместе с тем посредственным собеседником.

Среди наиболее влиятельных лиц, присутствовавших на собрании, был также Кериак Оглу Али Бей, из клана Куцуков, человек, который вызывал уважение не только своими физическими данными, поскольку был высок, худощав и мускулист, как гигант, но и природной силой характера, церемонной и вызывающей доверие речью, благодаря чему он прокладывал свой собственный путь в стране. Немногие решились бы обидеть человека его роста и решительности; и его соседи, особенно армяне, неизменно уступали вежливым просьбам, которые время от времени, в соответствии с обычаями страны, он направлял им в отношении скота и товаров. Судя по именам, которые я здесь упоминал, можно заключить, что главными лицами в этой области были во время моей поездки почни все дворяне. Однако среди них было несколько человек из народа, которые своим влиянием поддерживали честь своего класса. Среди них надо упомянуть Дазика Оглу Шупаша, наиболее выдающегося представителя черкесских «токавов», земледельцев — подлинный патриот, сердечный и гостеприимный хозяин, твердый в своих привычках, учтивый в манерах, скрупулезно опрятный в одежде и снаряжении; в таком состоянии совершенства были не только его личные вещи; как всякий хозяйственный «токав», он содержал также в прекрасном состоянии свою лошадь и лошадиную сбрую. Среди зимы, так же как и летом, мы находили у него самый сердечный прием, причем весь дом шел ходуном, и хотя ему уже стукнуло семьдесят, он выскакивал зимой на снег, чтобы встретить нас со всеми удобствами. Строгое соблюдение всех церемоний, обычаев и обрядов, что является целью воспитания под наблюдением «аталыка», делали его образцовым «охотничьим псом» в стране; наряду с этим его изысканная любезность, веселость, молодость души делали его наиболее выдающимся образцом. Редко случалось, чтобы его в компании всадников не признавали по общему молчаливому согласию предводителем; и когда в позапрошлом году русские во время очередного набега сожгли его дом и увели его скот, ему более чем компенсировали утрату благодаря усердию и добровольным взносам его друзей.

Еще одним человеком из народа, известным среди натухаев, был Хасс Демир. Для Черкесии он был обладателем значительного состояния; то есть, он имел три или четыре тысячи овец, двести или триста голов крупного рогатого скота и несколько дюжин рабов. Он пользовался также репутацией мудрого человека; и хотя мы бы не сочли холодные манеры и важный вид убедительным подтверждением его достоинств, у его соотечественников, несомненно, были веские причины для такого мнения. Что касается его гостеприимства, хотя и несколько показного, мы охотно готовы выступить свидетелями. Он действительно был, как его охарактеризовал бы Осман, «человек с сорока столами».

Наконец, в числе натухайских дворян я не могу пропустить нашего любезного друга Чорук Оглу. По правде говоря, его розовые лоснящиеся щеки, благодушный взор и довольно-таки полная фигура, которую даже самый туго затянутый пояс с трудом доводил до общепринятых размеров, делали его похожим скорее на веселого собутыльника, чем на хорошо закаленного воина; однако широта взглядов, твердость и здравый смысл, которые позволили бы ему подняться в высшие слор общества в более мирные времена и в более мирных условиях, даже здесь ценились должным образом. Его занятия, хотя и несколько меркантильные — он был одним из самых процветающих торговцев в Черкесии, — вовсе не мешэдц этому добродушному человеку ходить вооруженным до зубов и принимать участие, подобно остальным, в баталиях.

Присутствие по этому случаю вождей и старейшин от шапсугов, хотя эта область более могущественная и населенная по сравнению с натухаями, было менее представительным как по числу, так и по значимости. Причиной этому служила в большей мере экспатриация клана абатов, которые ранее играли такую же ведущую роль среди шапсугов, как чипаку среди натухаев; покинув родные места, абаты на новом месте приобрели почти такое же влияние, каким они ранее пользовались в своей собственной провинции. «Токавы», или земледельцы, которые изгнали их и которые раньше так рвались захватить принадлежавшую им власть, теперь не могли избрать в своей среде того, кто пользовался бы у них таким же авторитетом. Даже Хорос Оглу Амеерз, наиболее выдающийся из них, помимо того, что находился под подозрением в нечестности, чувствовал, что ему не хватает авторитета, которым пользовался его противник из аристократов, чтобы руководить советом племени.

В результате этого никакие общие меры, направленные на общественное благо, не могли быть обсуждены или приняты, если бы их не санкционировали и не поддержали своим присутствием чипаку. В области были два дворянина, которые, хотя и происходили из меиее известных родов, однако имели значительное влияние, однако ни один из них не присутствовал на совете; это были известный Хаджи Буз Бег, который, будучи знаменитым воином, никогда не вмешивался в дела совета, и Шахин Гери, уздень, пользовавшийся большим уважением, но бывший во вражде с Шамиз Беем, а потому, во избежание личного столкновения, вынужденный отсутствовать на совете...

Со стороны шапсугов на совете присутствовали только «токавы», и их возглавлял, как я уже говорил, Амеерз. Помимо пето, здесь был и почтенно выглядевший человек по имени Нассва, который был самым знаменитым оратором провинции — у него был в совершенстве развит «сладкий язык»; я, разумеется, не берусь судить о его медоточивости, поскольку не знаю языка; но если судить по невероятному количеству того, что старик говорил на совете и полуприкрыв глаза, можно предположить, что он ограбил половину пчелиных ульев племени шапсугов. Вопреки наставлениям Демосфена, он использовал очень мало жестов и его речь текла так же легко и монотонно, как соседний ручей; оно, действительно, так и казалось — что раз начав, он никогда не закончит.

Заседания совета продолжались четыре или пять дней, в течение которых мы все время меняли нашу резиденцию, постепенно спускаясь с одной зеленой террасы на другую вдоль течения Адхенкума. Столь большое число людей, собравшихся в одном месте, было, по причине отсутствия каких бы то ни было общественных фондов на эти цели, слишком обременительным для тех, кто их содержал, поэтому нет ничего удивительного в том, что они старались облегчить это нелегкое бремя, меня настолько часто, насколько это было возможно, те плечи, на которые оно ложилось...

...Ограда вокруг участка земли является здесь единственным удостоверением на право собственности; однажды покинутый участок превращается в общественный фонд и может стать собственностью на тех же условиях любого, кто пожелает его обрабатывать. Черкесы вообще не понимают, как, за исключением непосредственного использования, кто-либо может предъявлять исключительные права на землю; для иих все элементы общие — земля и воздух, огонь и вода — и любой из них можно иметь в необходимом количестве без каких-либо ограничений. Собственность здесь составляют руки, используемые для обработки земли, скот и получаемый продукт. Их представления о собственности, очевидно, указывают на их происхождение с времен кочевого образа жизни. Правда, у них дома, а ие кибитки, но их архитектура самая простая и единообразная — простейшие клетки из плетеных прутьев, обмазанные глиной, такие же по своему строению и материалу, какие они делали в течение веков; доказательство, если этот факт требует каких-то доказательств, того, что их обитатели редко подолгу проживают на одном месте, ибо в противном случае они бы пришли к мысли о необходимости усовершенствовать свое жилище. Во всех домах, где мы останавливались, мы встречали любезное и гостеприимное обращение. Правда, мы делали подарки, но нам говорили, что они вовсе не обязательны и что таким образом мы даже прививаем дурные привычки жителям страны. С другой стороны, мы редко сталкивались с тем, чтобы эти подарки отклонялись; а в некоторых случаях у нас их просили довольно настойчиво. Особенно примечателен в этом отношении один человек, чья низость и попрошайничество были оскорбительны для нас; это был Калабут Оглу Хатукой Бей, недостойный член рода чипаку.

Цель, ради которой я представляю его, — дать читателю некоторое представление о неприятной разновидности людей, которые могут процветать только при порядках, существующих на Кавказе. Как может догадаться читатель, эти порядки берут свое происхождение из духа безграничного гостеприимства и проявляемого при этом решительного презрения к материальным благам. Невозможно, чтобы при подобных обстоятельствах человек мог разбогатеть, поскольку неимущий считает себя вправе почти требовать вспомоществования от своего более удачливого собрата, и предполагается, что человек, про которого известно, что он имеет лишнюю пару обуви или рубашку, должен поделиться ими в пользу голого ио босого. Насколько черкесы пунктуальны во многих других отношениях, настолько они бесцеремонны в отношении собственности, даже наоборот, считают своим долгом брать и давать с равным безразличием. Подобная система с неизбежностью должна способствовать сохранению вещей в примитивном состоянии и не может формально сосуществовать с денежным обращением; она также позволяет лентяю и бездельнику пользоваться плодами чужих промыслов и предприятий, что в значительной мере является препятствием для их развития, вырождаясь для некоторых в источник дохода путем попрошайничества...

...Проблемой, которая занимала наше внимание в то время, была покупка лошадей для нас и наших слуг — дело, которое в глазах черкесов имеет первостепенную важность и к которому мы, должно быть, думали они, отнеслись излишне легкомысленно, необдуманно попытавшись приобрести их без предварительной консультации с нашим «кунак-беем», человеком большой мудрости и опыта, обладавшим глубокими познаниями по части лошадей. В таких случаях обычно все начинается с внимательного выбора лошади, потом идет детальное обсуждение ее ног и поступи; затем следуют галоп, шаг, троттинг, прыжки через заборы и стены с тем, чтобы выяснить, как лошадь слушается хозяина, и, наконец, обязательно предшествующая покупке торговля, в которой даже ни один йоркширец не смог бы проявить больше такта и изобретательности. Тот, кто пренебрегает этим правилом, не может рассчитывать на уважение в Черкесии.

Ничто не приводит продавца в такое замешательство, как готовность уплатить первую названную им цену за лошадь; у них в обычае запрашивать вначале, как минимум, вдвое большую цену, чем того стоит лошадь, ради удовольствия затянуть переговоры. Поскольку мы были гостями и иностранцами, считалось постыдным надуть нас; с другой стороны, в не меньшей мере непростительно было бы упускать выгодную сделку. Чтобы помочь им решить эту дилемму, мы решили поручить нашим слугам купить для нас лошадей; суета, которая поднялась, споры, возражения, торговля, мелочные придирки — все это, происходившее в обстановке примерной терпеливости и непоколебимой серьезности, доставляло видимое удовлетворение обеим сторонам.

Кавказские породы лошади различаются в зависимости от района, где они выращиваются: лошади с побережья и высокогорных районов маленькие и не сильные; лошади с низменностей р долин хороши для верховой езды, у них хорошие сказовые качества. Наибольшим спросом пользуются лошади кабардинской породы, и некоторые их экземпляры не опозорились бы в день больших скачек в Лейсестершире. За хорошую лошадь здесь платят десять функтов стерлингов, за среднюю — от трех до пяти. Кобылы, которых здесь держат главным образом для пополнения табунов и на которых всадники считают заборным для себя ездить верхом, колеблются в цене от двух до пяти фунтов. Такое же предубеждение против кобылиц существовало и в Европе в средние века. Лошади здесь в целом выносливые и послушные, легко привыкают к той службе, для которой их используют, и зачастую способны переносить лишения и тяжелые нагрузки во время набегов и походов. Черкесы обращаются с ними заботливо и даже с нежностью; я никогда не видел, чтобы черкес приласкал своего ребенка, зато лошадь он готов целовать и гладить; они заботятся о зимних запасах корма для лошадей в не меньшей степени, чем для своих семей. У лошадей на бедре, чтобы выделить их родословную, имеется тавро: сабля, стремя и тому подобное, и обладатель посредственной лошади утешается тем, что ставит этот знак — свидетельство высоких качеств, хотя и не раскрывшихся до конца у его лошади.

На несколько месяцев в году их выпускают на волю и держат в табунах на обширных пастбищах. Зимой считается дружеской услугой и знаком расположения позаботиться о лошади другого человека, которая может оказаться не в форме, и возвратить ее хозяину лоснящейся и годной к дальнейшему использованию.

Некоторые их представления о лошадях весьма оригинальны: например, они не дают им пить, когда они разгорячены, и в то же время нисколько не колеблются купать их в самой холодной воде. Спешившись, черкесы привязывают лошадей к дереву по соседству с кунацкой и не расседлывают их и не ставят в стойло в течение трех-четырех часов после возвращения из поездки. Подобные предосторожности предохраняют спину лошади от натирания и раздражения. Ни в одной из частей Кавказа лошадей не подковывают. На кубанских равнинах в подковах нет особой необходимости, и лошади, вполне возможно, даже лучше без подков; но в горах и на морском побережье было бы весьма полезно их иметь; путешественнику очень неприятно чувствовать и видеть, как лошади хромают по камням из-за отсутствия подков.

Обстоятельство, которое среди прочих способно поразить иностранца на Кавказе, — это повсеместная безопасность жилища и собственности. Его воображение, когда он пробирается сквозь труднодоступные ущелья и мрачные леса, естественно, населяет все вокруг разбойниками и рисует ему образы притаившихся в засаде бандитов за каждым поворотом и затененным участком дороги. Несколько недель пребывания здесь избавляют его от подобных заблуждений; получив жилище и имя своего хозяина, или кунака, взамен паспорта, иностранец испытает мало опасностей и будет принят с радушием, куда бы он ни направился, путешествуя по диким ущельям Кавказа столь же свободно, как если бы он передвигался по самым оживленным магистралям Европы; если же он настроен на приключения, то он будет разочарован тем, что на него никто не нападет и не устроит ему ловушки или засады. Однако, хотя двенадцатимесячный опыт утвердил меня в этом мнении, я должен тем не менее признать, что здесь должны быть сделаны некоторые исключения и что в некоторых отношениях характер народа более отвечает его природной дикости и что дух предприимчивости, хотя и контролируется и регулируется существующими здесь порядками, однако еще далеко не подавлен окончательно. Поскольку общепризнанные нормы поведения оказывают здесь, в целом, самое благотворное влияние и так как они полностью отличаются от тех, которые существуют в любой другой стране мира (а надо сказать, что за исключением нескольких корреспонденций, посланных мною в газеты, еще никто не сделал попытки описать их), я льщу себя надеждой, что предлагаемое ниже исследование не покажется читателю лишенным интереса.

Может показаться неправдоподобным, что ни один из писателей, считающихся специалистами по этой стране, таких, как Паллас, Клапрот и Мариньи, никоим образом не упоминают об этих основных законах. Но факт состоит в том, что два первых вообще никогда не были в Черкесии, а последний, который был там всего лишь несколько дней и который, разумеется, блестяще использовал предоставленные ему возможности, мог не иметь достаточно времени для того, чтобы убедиться в их существовании, и еще менее для того, чтобы понять их значение и механизм их действия.

Заключение, к которому пришли эти авторы и к которому пришел бы любой другой, работающий в столь же трудных условиях, основывается на полученной информации о том, что, поскольку в этой стране есть князья и дворяне, следовательно, мир и порядок, существующие здесь, происходят от их управления. Подобный вывод, однако, представляется необоснованным. Я уже показывал, что в трех областях (т. е. в Натухае, Шапсугии и Абадзехии) власть «пши», или князей, сейчас, к добру это или к злу, равна нулю, а там, где она еще преобладает, как в средние века, и не контролируется высшей светской или духовной властью, является скорее элементом, ведущим не к безопасности, а к беспорядкам. Их власть, основанная, как и власть нашей феодальной аристократии, на предприимчивости, в горных районах, не склонных к принятию тирании ни в какой форме, может быть удержана только благодаря постоянным усилиям по ее навязыванию; всякое бездействие подрывает эту власть.

Во времена столь же давние, как и времена Юстиниана, мы находим в описании Прокопа, что имели место такие же беспорядки и революции (перевороты). Князья, говорит он нам, постоянно угоняли молодежь страны (их главное богатство тогда как и сейчас), чтобы снабжать византийский рынок работорговли; но, в конце концов, народ поднялся и положил предел этим злоупотреблениям. Насколько верно нарисованная им картина соответствует современности! Один из самых смелых и неутомимых дворян в этих краях как-то жаловался мне на ослабление их власти среди натухаев, в то время как она еще довольно сильна в Задуге (Бжедуге. — Ред.); природу этого явления вполне можно понять.

Воля «пши» — закон для его подданных; они выполняют любое его приказание; куда бы он ни повернул свое ружье, сотня направляется в ту же сторону, и добыча, которую князья собирают во время своих войн, является наградой преданности его воинов. Эти мелкие сюзерены происходят, как кажется, из Кабарды и пронесли свое оружие во все уголки Черкесии. Их целью могло быть все что угодно, кроме установления там порядка и спокойствия, где бы они не появлялись; было бы действительно невероятно, чтобы алчность и наглость могли принести подобные плоды. Скорее всего именно им Кавказ обязан своей дурной репутацией; пленники, появившиеся во время их войн, образовали в этой стране класс рабов; как в древности, так и в нынешние времена именно рабы, в силу своей привлекательности, являются причиной и жертвами в одно и то же время этих разрушительных действий. С другой стороны, не следует думать, что врожденные пороки этой системы, как бы отвратительны они ни были, не маскируются и не лакируются внешними проявлениями храбрости, великодушия и учтивости; даже до сегодняшних дней мы замечаем в манерах этих вождей признаки, столь свойственные предписаниям рыцарского кодекса чести, — настолько, что Паллас не поколебался утверждать, что кабардинцы по своему происхождению были колонией тевтонских кнехтов. В областях, расположенных на кубанских равнинах, где имеются большие и процветающие селения, власть этих «пши», поскольку ее легче удерживать в руках более стабильна и приобретает в силу этого более мирный и патриархальный характер.

Власть второго класса — «ворков», узденей, то есть дворян, кажется, содействует национальному процветанию в столь же малой мере, что и власть «пши». В своем богатстве и могуществе они ни в коей мере не превосходят токавов, или тлокотфлов, то есть вольноотпущенников; правда, они упорно цепляются за свое достоинство и никогда не допускают смешение крови путем браков с тлокотфлами; однако последние, не стремясь загрязнить ее смешением, в то же время не признали ее хоть в малейшей мере лучше своей собственной, отказавшись признать за ней право на большую компенсацию, нежели за свою собственную; таким образом, класс узденей, лишенный этой последней привилегии, может рассматриваться лишь в качестве более высоко поставленной касты. Чтобы обезопасить блага мира и свободы, черкесам нужна была защита в иной формt, и они давно получили ее в виде установлений, которые, хотя и не известны остальному миру, весьма строго соблюдаются между ними.

Как и в Европе при феодальных порядках, где люди мирных наклонностей и занятий объединялись в города и приходы в целях своей общей безопасности, так и горцы, сопротивляясь насилию со стороны воинственных вождей, обрели защиту в лице добровольных объединений, которые, строго говоря, отличаются от первых, но столь же эффективны и более соответствуют образу их жизни и духу их страны; эти объединения не отрывают их от их полей и пастбищ, чтобы заточить их в стенах города, и даже не ограничены какой-либо одной местностью? единственными узами, объединяющими их, является клятва, которая, за неимением иных уз, налагает на них обязательства самого священного характера. Члены этих сообществ считают друг друга братьями, и чтобы подчеркнуть иллюзию того, что они и в действительности являются таковыми, браки между семьями внутри этого сообщества запрещены; это правило соблюдается настолько строго, что даже тогда, когда сообщество состоит из многих тысяч членов, как это имеет, например, место в могущественном клане Наткво, это правило тем не менее остается в силе полностью и браки между людьми из состава его членов считаются кровосмесительными. Также в соответствии с этими представлениями замужние женщины, которые после принятия исламизма обязаны закрывать лицо чадрой, не колеблются открывать лицо перед любым мужчиной из их собственного клана, хотя зачастую этот мужчина, в силу того, что он живет, абсолютно в другом краю страны, может быть для них совершеннейшим чужестранцем.

Таким образом, не будучи членами одного рода, члены этого общества обязаны оказывать друг другу помощь и поддержку, и в случае, если кто-нибудь из них будет убит, требовать удовлетворения за его смерть от клана его убийцы, каждый член которого в неменьшей мере, чем сам обидчик, становится ответственным за убийство, и пока возмездие не наступит, находится с ними во вражде. Штраф, установленный за убийство, составляет двести голов скота за убийство мужчины и сто — за убийство женщины. Поскольку штраф за убийство ложится на весь клан, клан требует исключительных прав в отношении наказания собственных членов. Каково бы ни было преступление — будь то убийство, кража, похищение и так далее, — совершивший подобный проступок может быть обвинен судом, и для каждого из этих преступлений установлено свое наказание; претензии уточняются жюри из двенадцати персон — по шести от каждого клана, — выступающих сторонами в тяжбе; его приговор должен быть единогласным. Штраф, если он устанавливается, выплачивается не совершившим преступление и не пострадавшим; он выплачивается и распределяется между членами соответствующего клана.

Действие этих законов благотворно как с точки зрения предупреждения преступлений, так и кары за совершенное преступление. Совершая преступление, каждый индивидуум отдает себе отчет в том, что он совершает преступление не только против непосредственно пострадавшего, но также и против собственного клана, который будет вовлечен во все последствия преступления и единственно перед которым он несет ответственность за него. Месть, с другой стороны, обезоруживается мыслью о том, что она лишает весь клан права на возмещение убытка, требование которого более полно отвечает его целям, навлекая на голову противника неудовольствие всего его клана. Принцип здесь тот же, что и в юриспруденции цивилизованных стран, которая делает каждого человека ответственным за его преступление перед всем обществом в целом; но он должен быть более эффективным, когда каждый член общества является не чужим другому, а его братом, чьи интересы непосредственно затрагиваются его проступком.

Влияние национального характера, когда возмещение зла, совершенного индивидуумом, возлагается на общество, к которому он принадлежит, довольно ощутимо; мотивы, по которым они этого требуют, основываются более на материальном интересе, чем на страстях. Нужно сказать, что, до тех пор, пока удовлетворение не предоставлено и распри не урегулированы, кланы находятся во вражде друг с другом и, встреться члены этих кланов в глухом месте, представитель обиженного клана обязан мстить и убить своего противника. Такой ускоренный итог решения споров, однако, покажется далеко не удовлетворительным его собственному клану, поскольку таким образом они теряют свое право требовать компенсации, и потому они прибегли бы к такому решению только в том случае, когда потеряли бы окончательно надежду на получение компенсации. Бесьма любопытно, однако, наблюдать, насколько старательно члены кланов, находящихся во вражде, избегают встречи друг с другом. Предосторожности и уловки, к которым они прибегают в этих целях, могли бы показаться проявлениями трусости, если бы речь шла о поединке двух индивидуумов, но когда речь заходит об интересах, затрагивающих их кланы, это становится политикой и достойно похвалы.

Помнится, однажды мы направились на свадьбу в компании с Шимаф Беем. Прибыв на место, мы были встречены человеком, который предупредил его о присутствии противника. Приняв к сведению этот намек, он извинился перед нами и задержался. А его противник, из того клана, с которым шла вражда, когда ему сообщили о том, как складываются обстоятельства, тоже удалился — во-первых, из уважения к нам, а во-вторых, из почтения к княжескому званию противника (что не помешало бы ему, если бы они встретились, выстрелить). Довольно часто случалось так, что люди, которые сопровождали нас в путешествии, узиав, что на нашем пути могут оказаться те, с кем они были во вражде, делали большой круг, чтобы избежать встречи со своими противниками.

Весьма редко бывало, чтобы закон совершенно не принимался в расчет, хотя, принимая во внимание остроту ситуации или бедность клана, бывало так, что его исполнение откладывалось. В этом случае принимались меры к ускорению соглашения, — намекалось, что заборы будут уничтожены, скот похищен, рабы уведены и т. д.; и если эти намеки не принимались к сведению, то прибегали к наиболее открытому и решительному характеру репрессий — сносились головы, наносились раны, однако все это делалось с учетом окончательного итога — таким образом, чтобы баланс потерь сводился с положительным сальдо в пользу нападавших.

Таковы кланы в Черкесии, создаваемые не в интересах агрессивных и политических, но социальных и юридических. В этом отношении они полностью отличаются от кланов или племен других горских народностей, которые, проживая совместно и подчиненные все вместе одному вождю, являются готовым инструментом для осуществления его амбиций; напротив, члены черкесоких сообществ, проживая отдельно друг от друга, не пр.изнают одного вождя. Когда они объединяются — для похода или набега — они собираются под знаменами не какого-либо племени или рода, а под знаменами какой-либо округи, или водного источника, вблизи которого живут воины. Дворяне вместо того, чтобы возглавлять их, как это полагают некоторые писатели, объединяются в сообщества (так же как и вольноотпущенники); все онн различны, хотя иногда их объединяет общая клятва. Такого рода объединения не являются какими-либо исключениями; общество дворян, именуемое Чипакво, присоединяется к могущественному обществу токавов под именем Наткво, и именно благодаря этому объединению оно имеет ту власть, которой пользуется в области натухаев. Точно так же и абаты смогли приобрести такую степень влияния среди шапсугов, потому что они объединились с кланом токавов рублех.

Преимущества, которыми пользуется член богатого и могущественного клана, и трудности, с которыми сталкивается человек, которому выпало несчастье принадлежать к бедному и слабому клану, таковы, что они не могут быть компенсированы или уравнены личными качествами человека. Каждый чувствует, что для уплаты или требования штрафа средства его клана все равно что его собственные и в соответствии с этим основывается уважение его соседей. И это еще не все; в соответствии с лишенными предрассудков взглядами на собственность, которые здесь повсеместно процветают и которые почти не имеют ограничений среди членов общества, человек может претендовать на все, что ему может потребоваться. Например, если ему нужно обзавестись женой, а он для этого слишком беден, поскольку жены здесь — вещь дорогая, его общество проводит для него взносы. Жены членов клана, как бы строго ни соблюдалось право собственности на них при жизни мужа, после смерти мужа переходят в собственность своего рода акционерного общества, которое может располагать ими по своему усмотрению. Это одна из многих особенностей, в чем черкесские законы разнятся от Корана, который дает свободу любой жене, будь она даже рабыней по происхождению; после смерти своего мужа она становится сама себе хозяйкой и свободна выбрать себе другого.

Во всем, что имеет отношение к их законам и организации власти, черкесы до сих пор руководствуются нормами своих кланов; они не намерены позволять исламизму, каковы бы ни были его претензии диктовать первые (законы) и узурпировать вторую (власть). Они, правда, позволяют представителям исламизма занимать место в суде. Однако кадий, который председательствует в жюри, или скорее приглашается как консультант жюри, осуществляет незначительный контроль, он только толкует мусульманские законы, которые черкесы принимают или отвергают в зависимости от того, соответствует ли он их представлениям и обычаям. В другом месте было показано, что принципы, на которых базируются мусульманские законы, существенно отличаются от принципов, которые управляют кодексом кланов. В соответствии с ним никакое действие само по себе не является благим или преступным, но становится таковым в Силу обстоятельств; кража или убийство, когда необходимо возмездие, могут стать не только оправданными, но превращаются в обязанность; не может действовать система, если она не имеет общепризнанного принципа, поэтому важную роль играет последний довод, благодаря которому здесь достигается справедливость. До каких бы пределов, однако, исламизм пи господствовал в качестве религиозной доктрины и в том, что касается его обрядов и ритуалов, ои все еще в своих административных прерогативах остается чуть более чем мертвой буквой и будет оставаться в таком положении, пока не будет облечен властью более высокой, чем власть кланов. С другой стороны, установление верховной власти было совершенно не совместимо с их порядками; и когда сами черкесы говорят об этом, они ни в коей мере не думают, что с ними это может случиться; изменения в этом смысле напрашиваются, но их вызывают не внутренние потребности, а давление извне. Черкесы горячо привязаны к своим порядкам, и так как каждый черкес чувствует свой вес и свое участие в их осуществлении, его предрасположение в их пользу растет с его ростом и укрепляется с укреплением его общественного положения. А поскольку, чтобы добиться преимуществ военной и политической организации, они должны подчиниться правительству, это с самого начала ведет к коллизии с кланами, так как они, конечно, будут противиться передаче права контроля и наказания своих членов в чужие руки, кто бы это ни был. Если бы можно было преодолеть эти трудности, кланы, а скорее их остатки, представляли бы собой неплохой материал для создания правительства. Они уже имеют опыт в сборе собственности и справедливого обложения для выплаты штрафов, и мало оснований для сомнения, что тот же механизм окажется вполне пригоден для сбора подоходного налога, в то время как статистическая информация, которой располагает общество в отношении состояния собственных дел, также может быть с пользой принята в расчет.

Я уже отмечал, и для читателя, который хочет составить правильное представление о государстве черкесов, нет нужды часто повторять, что чертой, отличающей эти кланы от кланов в любой другой стране, является то, что единственными объединяющими их узами является клятва, подкрепляемая каждодневным опытом ее преимуществ, а также то, что они рассеяны по разным областям вперемежку с членами других кланов. Причины этого отделения я не надеюсь разъяснить достаточно полно, но их две, довольно очевидных. Членам клана вне зависимости от того, сколько семейств туда могут входить, — а иногда, как я уже отмечал, их может быть несколько тысяч, — не разрешены браки внутри их клана — правило, которое оказалось бы в высшей степени затруднительным, если бы они все проживали в одной местности. Другая причина, которая могла привести их к мысли о необходимости жить в различных местах, это то, что намного легче добиться правосудия со стороны членов другого клана, чем среди своих, когда нет такой концентрации членов своего клана, чтобы их могли бы к чему-нибудь принуждать. Мы поймем это лучше, когда вспомним, что проживание рядом друг с другом делает людей только индифферентными соседями и что клан в Черкесии — это только большая семья, чьи споры тем труднее решать, что среди них нет признанных лидеров, и что чем дальше они живут друг от друга, тем большими друзьями они являются. Однако, каковы бы ии были причины их отделения, в результате его кланы стали бесполезными для целей войны и для национальных интересов. Для организации в военном отношении местные влияния, как я уже показывал, имеют куда большую пользу и значение; и на совете, так же как и на поле боя, их могущество (имея в виду социальные и юридические элементы) неощутимо, тогда как влияние князей и дворян, будучи военного и феодального происхождения, все еще остается значительным, хотя личные заслуги и качества имеют даже еще большее значение.

Нам остается рассмотреть характер этих установлений в моральном плане, который, после того, как я признал, что воровство и убийство оправдываются между ними, может показаться весьма сомнительным. Но прежде чем их полностью осудить по этой причине, не лишним было бы вспомнить, что те же самые вещи санкционируются в практике самых цивилизованных наций, и что во время войны мы грабим и убиваем с куда меньшими угрызениями совести и в куда больших масштабах, чем это делают черкесы. Разница, однако, состоит в том, что в цивилизованных странах во внутренних делах отправление правосудия возложено на правительство и ему принадлежит исключительное право осуществлять карательные функции; таким образом, нет более никакой необходимости в осуществлении насилия и обмана в отношениях между индивидуумами, и религия призвана к тому, чтобы объявить их абсолютно недопустимыми. Эти предписания религии забываются, однако, во внешних отношениях страны.

Черкесия, как я объяснял, состоит из многих независимых сообществ, перемешанных между собой, однако сохраняющих свою обособленность во имя совместной защиты интересов членов каждого из них: состояние вещей, которое вызывает враждебные или дружеские отношения среди населения, когда в руки каждого вложено оружие для осуществления правосудия, таким образом, несовместимо с позитивным пониманием добра и зла. Именно в этом отношении черкесы являются пока лишь номинальными последователями исламизма.

Между тем не вызывает сомнения, что эти смешанные связи в обществе ведут в народе в целом к развитию, моральному и интеллектуальному, значительно превосходящему то, что достигнуто современной цивилизацией. Только путем противопоставления и сравнения может быть по достоинству оценено значение различных вещей; и здесь каждый человек превращен в арбитра — его реакция ускорена, его суждения усовершенствованы практикой. Здесь, конечно, очень мало или совсем ничего нет от знания как результата изучения; здесь много от «мудрости», как говорит Бэкон, «существующей вне нас, выше нас и познающейся путем созерцания». Это, короче, высшее развитие той способности, которая поднимает черкеса неизменно к высшим степеням могущества и достоинства, на какую почву он ии был бы перенесен.

Чтобы сделать заключение относительно наблюдений, с которых я начал: результатом сочетания этих внешне противоречивых элементов социальной системы является гармония, отнюдь не отрицательного свойства; и в стране, где ружье, пистолет и кинжал составляют неотъемлемую часть костюма каждого мужчины, сознающего всю гордость и независимость, которыми это оружие призвано его облекать, понимание общественной ответственности таково, что оно порождает умиротворяющее воздействие. Ни в какой другой стране мира манера поведения людей не является столь же спокойной и достойной, и ни в одной другой стране чужестранец, после того, как он отождествлен с одним из кланов — а эту привилегию он приобретает, став гостем одного из членов клана, который становится во всем ответственным за него, — может путешествовать в большей безопасности. В течение всего нашего пребывания здесь я слышал всего об одном убийстве, и так как обстоятельства, сопутствовавшие ему, удачно иллюстрируют в целом систему, которую я пытаюсь описать, я расскажу о них здесь, хотя это убийство случилось за несколько месяцев до моего отъезда из Черкесии.

Одним прекрасным весенним утром в сопровождении Османа, моего верного оруженосца, я отправился из Семеза по горам к дому Мехемета Хаджи Оли, судьи в Бутчеджике, путь которому занимал около трех часов. По прибытии в это очаровательное уединенное поселение меня препроводили в гостевой дом и сказали, что его милость занят в это время на совете, который происходил где-то по соседству с целью избавить от нескольких очень дурных личностей округу, которую те терроризировали своими набегами. Добрые люди, прослышав о моем прибытии, направили туда гонца и просили, чтобы я извинил отсутствие судьи до вечера, поскольку было очень важно, чтобы дело, которое в тот момент занимало их внимание, было доведено до конца. А тем временем, чтобы поддержать мои духовные силы, мне со всех сторон предлагали всякого рода яства и прохладительные напитки вкупе со здоровенным быком, предназначенным для одного ужина. Наконец появился судья в сопровождении главных старейшин округи. Объясняя мне свое отсутствие, ои вошел в детали дела, которое они расследовали. В течение нескольких последних месяцев было украдено такое множество овец и лошадей, что пришлось установить более строгую охрану, и это в конце концов привело к тому, что злоумышленники были схвачены — ими оказались три брата, которых соседи уже давно подозревали в этих неблаговидных делах.

Как только на суд явилось компетентное число членов их собственного клана, суд начался обычным образом, то есть обвиняемым предложили поклясться на Коране. Характер и значение подобной клятвы я опишу в другом месте, так как они могут показаться крайне удивительными. Должен сказать, что даже пыткой нельзя добиться более полного признания, чем это бывает при подобной процедуре. К стыду и ужасу своих сородичей братья признались в целом ряде грабежей, совершенных ими в разных районах области, уплата штрафа за которые привела бы не только их самих, но и всех, кто был с ними связан, на грань полнейшего обнищания. Вследствие этого обстоятельства расследование приобрело весьма серьезный и сложный характер, и поскольку решение представлялось очень трудным, оно было отложено на следующий день. Судья, который никогда не упускал возможности превознести законы Корана по сравнению с недостойными качествами суда кланов, был за прямое применение не последних, а первых к правонарушителям безотносительно к чему-либо, кроме их преступления. Ища поддержки своим взглядам, он призвал меня в свидетели того, что законы Корана и английские законы в этом пункте совпадают.

Однако, хотя черкесы кажутся достаточно наслышанными о том, что у нас к ворам относятся без лишнего сочувствия, они упорствуют в мысли о том, что их обычаи являются самыми лучшими. ...Они остаются приверженцами своей системы штрафов и наказании. Тем не менее все с облегчением вздохнули, узнав на следующее утро, что виновные скрылись и бежали в Россию, исчезнув ночью в направлении Кубани, — обстоятельство значительно облегчившее состав преступления и его последствия для членов их клана. Я решил, что на этом все кончилось, и тем же утром отбыл с Османом обратно в Семез. Наш путь лежал большей частью через густо поросшее ущелье в горах, которые отделяют нашу долину от долины Сука. Мы спускались в нее по каменистой тропе, которую образовало среди кустарника русло полностью пересохшего ручья, когда неожиданно Осман, державшийся до этого сзади, быстро подскакал ко мне и, пустив свою лошадь вперед, прокричал: «Вас хаф ши». На приветствие ответил мужчина, выскочивший из кустарника, где он прятался почти у копыт наших лошадей.

Никогда я не видал ничего более убого-дикого среди человеческой породы, чем стоявшая перед нами личность... Не имея другого оружия, волосатое чудовище держало в руке большой нож, что вместе со свирепым выражением его глаз, уставленных на нас, заставляло подумать, уж не собирается ли он на нас напасть. После секундного колебания он повернулся и скрылся в ближайших кустах.

Осман покачал головой и сказал, когда ои скрылся: «Этот парень неспроста оказался здесь; он может быть не один; давайте лучше, господин, убираться отсюда подобру-поздорову». Мы одновременно ускорили шаг, а что-нибудь через милю встретили группу всадников из Семеза, которые повернули вместе с нами и сопровождали нас на протяжении более чем мили — жест уважения, который оказывается важным гостям в этих краях и который Осман счел вполне уместным при данных обстоятельствах. От них мы узнали, что прошлой ночью в ближайшем соседстве от нас произошло убийство и что об убийце известно, что ои был одним из подсудимых на вчерашнем суде. Нам тут же пришло в голову, что головорез, которого мы только что видели, должен быть как раз тем самым человеком, и я хотел, чтобы Осман дал его описание нашим попутчикам, чтобы те могли немедленно предпринять меры для его обнаружения, что они могли, как я думал, легко сделать, так как они были на лошадях и хорошо вооружены. Но они едва удостоили меня ответом, сказав, что могут передать необходимую информацию кому-нибудь из клана убийцы, сами же они отказались вмешиваться в это дело (в тот момент их поведение показалось мне необъяснимым) и, проводив нас до склона холма, возвышавшегося над нашей долиной, они покинули нас и отправились своим путем.

Картина, которая предстала передо мной, когда я смотрел вниз на наши жилища, была не менее нова, чем впечатляюща. Кладбище, примыкавшее с одной стороны к кустарнику, окружавшему наш дом, состоявшее из нескольких груд камней, каждая из них со столбиком сверху и у основания, было заполнено теперь толпой семезских матрон. Их собрала там мать убитого юноши, чтобы совместно попричитать над могилой, которой только что был предан труп юноши. Шум, поднятый ими, был результатом если не подлинного горя, то, как минимум, искусной имитации его. Он сводился единственно к вою «Вай! Вай! Вай!», но был далеко не монотонным, по временам он опускался до низкого, придушенного вопля, повторяясь как жалобное блеяние множества овец, а затем превращался во взрыв страстной и несдерживаемой жалобы, которой вторило эхо в долине.

...По возвращении домой я узнал новые подробности...

...Его (убийцу) видел старый Эмин Уга; повстречавшийся с ним на той же самой дороге. Тот спросил его: «Какие новости из Сука?» и приблизился к нему, стараясь схватить его оружие, однако Эмин, будучи настороже да к тому же не из трусливого десятка (он раньше служил бейрактаром в Анапе), наставил на него свой пистолет— «Прочь, убийца!»,крикнул он, — «ты уже обагрил свои руки невинной кровью; хочешь новой жертвы?». После этого он крикнул: «Огмаф! Огмаф!» («до свиданья, до свиданья!») и скрылся в лесу.

Услышав эту историю, я спросил у Эмина, почему он не пристрелил этого человека, хотя знал, что он убийца. «Упаси бог, — ответил он, — я бы втянул себя и своих близких во вражду с его кланом. Кроме того, мальчишка, которого он убил, был не из нашего клана; а если бы он и был из нашего клана,, мы бы предпочли штраф из двухсот быков, чем его никому не нужную жизнь, которую люди из его собственного клана, вне всякого сомнения, постараются укоротить, поскольку она оказалась для них слишком обременительной». Такова в точности точка зрения заинтересованных сторон, которые отклонили предложение, сделанное им кланом убийцы, доставить им убийцу связанного по рукам и ногам, а настаивали на штрафе. Следствием этого было то, что во время этих переговоров виновный получил возможность беспрепятственно исчезнуть, и все избегали его как зачумленного, не столько из страха, сколько из нежелания впутываться в неприятности с его кланом. Наконец, его клан, чтобы убийца не имел возможности его скомпрометировать новыми злодеяниями, окружил гору, где он нашел убежище, и захватил его. Затем он был осужден на смерть старейшинами, его притащили на берег моря, привязали к нему камни потяжелее и швырнули со скалы.

Самые суровые ветераны, сгрудившиеся вокруг убитого, были полны сочувствия. Единственная прядь волос, длинная, черная и блестящая, росшая на его голове, обритой по мусульманскому обычаю, была еще одним свидетельством его юности, которое станет меланхолическим украшением на могиле погибшего, чья безрассудная храбрость была главной причиной столь безвременной кончины...

...В характере черкесов нет, пожалуй, черты, более заслуживающей восхищения, чем их забота о павших — о бедных останках мертвого, который уже не может чувствовать этой заботы. Если кто-либо из их соотечественников пал в бою, множество черкесов несутся к тому месту за тем, чтобы вынести его тело, и героическая битва, которая затем следует, — явление такое же частое в сражениях черкесов, как в старые времена на равнине у Трои, — зачастую влечет за собой ужасающие последствия...

...«С ним покончено, — сказал Мансур. — Передадите его труп девушкам из его селения, пусть они достойно похоронят бедного юношу, как подобает. Я думаю, будет кому поплакать над его могилой»...

...Насколько мне удалось убедиться, все женщины на Кавказе рассматриваются в свете собственности. Независимо от их положения, будь то для домашнего потребления или для «экспорта», они в равной мере являются объектом сделок торговли; здесь, в не меньшей мере, чем где бы то ни было, они являются также причиной вражды.

Ни одна женщина в Черкесии не вольна в своих действиях и не является сама себе хозяйкой; она является собственностью или своего отца, или своего мужа, а после их смерти принадлежит их роду, который выдает ее замуж по своему усмотрению. Правда, дворянин или вольноотпущенник может продать в Черкесии свою дочь только человеку, равному ему по положению; но за пределами страны он может продать ее кому заблагорассудится. Это право никогда не оспаривается, хотя для узденя или вольноотпущенника с хорошим состоянием считается недостойным их чести продавать своих детей работорговцу. Большую часть продаваемых за пределы страны женщин составляют представительницы четвертого класса, то есть класса сервов, который, как я уже указывал, берет свое происхождение от пленных, захваченных в войнах. Теперь эти рабы, или сервы, или вассалы (в английском языке нет слова, которое определило бы их положение, а те, что обычно применяются, не дают точного представления о предмете) имеют право на половину плодов своего труда, где бы он ни применялся — в поле, на пастбище или в промыслах на дому; в число этой продукции, разумеется, включаются и их дети. Если продажа должна состояться, родители, таким образом, делят свою собственность с их хозяевами, или, если они захотят того, они могут уклониться от продажи своих детей, для этого необходимо согласие с обеих сторон. Я был свидетелем многим примерам, когда серв не желал расставаться со своим ребенком ни на каких условиях, какие бы ему ни предлагались. Если девушек продают работорговцу, это обычно бывает по их собственному согласию и исходя из их честолюбивых намерений, поскольку у них есть перспектива выгодно устроиться в лучших турецких гаремах. Их взгляды в этом отношении вполне сходны со взглядами наших молодых леди, отправляющихся из Англии в Индию; но место их назначения не столь удалено, будучи всего лишь в нескольких днях плавания на судне от их родины; подобное решение их вовсе не предполагает их постоянную разлуку с подругами; наоборот, это зачастую дает им возможность оказывать им услуги.

Англичанин, который пожелал освободить одну из этих красоток и взять ее с собой в Англию, потерпел неудачу в своей попытке, хотя он предлагал цену в три раза большую обычной, и все потому, что ее подруги боялись, что если она уедет в Англию, у них не будет возможности общаться с нею, и она будет навсегда потеряна для них. Другим мотивом, побуждающим черкесов делиться своими детьми с турками, является вера в то, что те получат преимущество в виде высшего образования и религиозного воспитания. Условия их жизни, вне всякого сомнения, значительно улучшаются, и, будучи далеки от того, чтобы неизбежно превращаться в рабынь путем этой сделки, получают шанс обрести свободу, которую им обеспечит замужество в Турции, чего не бывает в Черкесии. Свобода, однако, последнее, что они принимают во внимание; относительные комфорт, роокошь и величие, которые ожидают их в Константинополе, в большей мере разжигают их воображение, и в перспективе, если они их обретают, примиряют их с мыслью о покинутой родине. Мы никогда не слышали ни от одной из них, хотя многие из них были свободны в выборе местопребывания, чтобы они очень уж стремились вновь увидеть свои родные горы. Ностальгия их мучит не более, чем их сверстницу на родине, которая, превратившись в гранд-даму, никогда, каковы бы ни были ее воспоминания о сыроварне или прялке, не думает о том, чтобы вернуться к ним. Мне хотелось бы упомянуть здесь, что одной из лучших рекомендаций для черкесской красавицы на константинопольском базаре служит ее искусство домашней хозяйки, которое ценится превыше всего в ее родной стране и которое, после приобретения ею внешнего лоска и приятных манер в стиле турецкой «ханум», делает куда более желанным объектом приобретения по сравнению с ленивой и болтливой грузинкой. По прибытии в Константинополь прекрасных черкешенок помещают на два-три года в заведения под наблюдением опытных матрон, во многом напоминающие выпускные классы наших школ. Их воспитание здесь касается манер и этикета, столь строго соблюдаемых в турецком гареме, и довольно часто доходит до обучения чтению и письму, а также изучения арабской и персидской литературы.

В этих специфических условиях, а также в некоторых других, которые я мог бы выделить, женщины Черкесии могут найти некоторое утешение своему очевидно приниженному положению; кроме того, если их рассматривают и как собственность, то, как мы знаем, собственность бывает различного рода. Обозначение словом «сокровище», возможно, показалось бы менее предосудительным; разумеется, что забота и внимание, с которыми обращаются с ними, нисколько не уменьшаются от признания наличия их меновой стоимости. Ничто так не удивляло черкесов, когда мы рассказывали им об английских обычаях, как тот факт, что вместо крупной платы за жену у нас холостяк, напротив, рассчитывает, что его жена будет располагать состоянием, соответствующим его собственному. В их понимании это значит «золотить чистое золото или поливать духами, фиалку». Для них, как и в патриархальные времена, когда Яков был вынужден годами отрабатывать право на свою Рахиль, женщина есть предмет, сам по себе стоящий величайших жертв. Если же, однако, поднять ее до положения независимости и равенства, то и тогда торг пойдет уже не за нее, а с нею; как шутливо замечали наши друзья, в таком случае ее целью будет покупка себе мужа в той же мере, что для него — покупка себе жены.

Оцениваемый таким образом и желаемый как самый дорогой объект обладания, женщина, как ни странно это может показаться, если сравнивать положение полов, не только рассматривается как низшее существо, но и осуждена обычаями страны на ежедневное и продуманное подчеркивание своего приниженного положения. Вставать при появлении мужчины в комнате — знак уважения, который самая высокородная дама обязана отдавать самому низкопоставленному батраку в Черкесии. Другой вид дани, требуемый не менее строго, это церемония, которую можно наблюдать, когда представители разных полов встречаются на одной дороге. Во время наших прогулок пешком или верхом я бывал часто немало скандализован, видя, как женщины, которых нам случалось встречать, покорно уступали нам дорогу и стояли, опустив глаза и смиренно сложив перед собой руки, пока мы не проезжали.

Ощутимое подчинение женского пола на Кавказе может быть легко объяснено. Оно вытекает из самого характера их свойств — мягкости и чувствительности, которые, в целом, встречают мало сочувствия у воинственных народностей. Не то, чтобы они отрицали эти более тонкие чувства в своих женщинах, наоборот, они были бы первыми, кто стал бы возражать против отсутствия этих качеств; все, чего они опасаются, — это их расслабляющего влияния, и чего они требуют, — это чтобы носителей этих качеств отличали не в слишком вежливой манере от тех, кто по природе своей наследует крепость тела и героизм духа, которые являются первостепенной целью для развития и укрепления при существующих у них порядках. Природа, считают они, создала их для разных целей, и каждый должен заниматься строго своим делом; в то время как мужчины считают ниже своего достоинства заниматься ткацким станком или иголкой, заботой о детях и прочая, они полагают, что женщинам так же нелепо появляться в совете или на поле боя. Писатель, который недавно сфабриковал работу о Черкесии, не мог ничем другим более гвно выдать свое невежество в данном предмете, чем утверждением, что он видел там женщин с кинжалом и пистолетом за поясом. Они не только лишены подобного рода спортивных украшений, им не дают даже заниматься теми упражнениями, которые в других частях Востока считаются приемлемыми для обоих полов, но которые здесь считаются исключительно мужскими. Единственный раз в жизни женщина- поднимается на лошадьм и это тогда, когда ее молодой супруг вывозит ее из родительского жилища в седле своего боевого коня.

Создается прежде всего впечатление, что во имя сохранения воинственного духа, столь важного для их существования как нации, черкесы стараются избежать морального воздействия слабого пола. Действительно, в силу постоянных предосторожностей против этого воздействия может показаться, что мужчины, если бы только их железный род мог бы продолжаться без женского участия, то они постарались бы обходиться без общения со своими женами. Как спартанцы в древности, черкесы посещают своих жен как бы тайком, а по отношению к плодам этих тайных встреч, к своим детям, они не позволяют себе самомалейшего проявления нежности. Их сыновья с раннего возраста покидают родительскую крышу и поселяются у наставника, или «аталыка», и родительская снисходительность не может смягчить суровость их воспитания. Крепость тела, хотя, быть может, и является главной целью такого порядка, однако, не является его единственным результатом. Я уже упоминал о сильном чувстве общности, которое, кажется, объединяет всех черкесов в одну семью. Не могло ли это быть достигнуто в какой-то мере за счет отказа от домашнего уюта и нежностей.

В качестве доказательства того, что они руководствуются подобным принципом (или, возможно, пониманием того, что только когда они женаты и заняты домашними делами, их храбрость начинает исподволь подвергаться опасности), я не должен забыть добавить, что сдержанность, принятая между мужем и женой, резко контрастирует с их вольным поведением до женитьбы. Когда женщина становится исключительной собственностью своего мужа, ее обязанностью становится тщательно скрывать себя и скрупулезно следить за своим собственным поведением; их честь может быть подвергнута сомнению в результате малейшей нескромности с их стороны. До того, как это приобретение состоится, уважение, которое они питают к противоположному полу, делает их терпимыми к вольностям, несовместимым с нашими представлениями о приличии. Мужчина, с другой стороны, не кажется полностью безучастным в, этой уступчивости; их отношение в целом к женщинам, каким бы резким и властным оно ни могло показаться, не лишено грубоватых намеков на галантность и придает их манерам некоторый, хотя и довольно слабый налет рыцарства. На празднествах у молодых людей бытует обычай, поднимая чашу с бузой с тостом в честь избранницы сердца, разрядить в воздух ружье или пистолет. Вызов немедленно принимается теми, у кого есть заряд пороха (хотя это и весьма редкий товар именно сейчас), чтобы в той же манере отстаивать превосходство их собственных пассий.

Другой обычай, который здесь существует, это принять участие в скачке за призом, находящимся в руках прекрасной Мадмуазели и представляющим собой разукрашенную кобуру для пистолета, произведение ее нежных пальчиков. В нынешние же трудные времена войны приз представляет собой чаще тряпку из красного ситца, которую тот всадник, который ее первым получает, несет в руке развевающейся по ветру и старается на полном скаку и, применяя все хитрости, избежать других претендентов на приз. Если кто-либо отнимет у него тряпку, то несет ее дальше, а последний становится ее счастливым обладателем.

Чтобы заключить эти торопливые и неполные наблюдения, которые, я боюсь, оставят у английского читателя неблагоприятное впечатление о положении женщин в Черкесии, должен добавить, среди прочих смягчающих обстоятельств, что какой бы зависимой ни казалась женщина, да и ни была, без сомнения, таковой на самом деле, это редко мешает свободному выбору при женитьбе; при условии, что претендент в состоянии уплатить цену, в которую ее оценили, и что он принадлежит к тому же классу, его ухаживания очень редко отвергаются родителями его возлюбленной.

Мечеть. Это здание, хотя и самой простейшей архитектуры, полностью построенное из дерева, тем не менее по своему стилю и строительному материалу представляет собой типичный образец церковных зданий повсюду в Черкесии. Минарет при мечети, если его можно так назвать, был еще более примитивным, поскольку это был высокий тополь, на который муэдзин карабкался по зарубкам в стволе в корзину, служившую вместо верхней галереи. Когда мы прибыли, он как раз взобрался туда и начал нараспев созывать верующих в молитвенный дом. Звуки эти были нам знакомы; они повсюду раздаются на Востоке в час вечерни..., но нигде они не производят такого впечатления — словно глас вопиющего в пустыне, громкий, волнующий и протяжный, проносящийся среди скал, пещер и лесов (некогда служивших прибежищем духов, которые теперь, однако, укрылись поглубже в густую тень) и приглашающий всех, кто слышит этот крик (легко может оказаться, что таких не слишком много в подобном месте), к месту его почитания. И таких действительно собирается не так уже много, но не потому, что в этом районе проживает мало жителей, а потому, что исламизм, хотя его исповедуют по идее все, до сих пор в полном объеме своих ритуалов и обрядов получил весьма слабое распространение: подавляющее большинство жителей областей шапсугов и натухаев не совершали обряд обрезания, а во многих районах побережья все еще сохраняются языческие обряды и жертвоприношения, которые, как я уже упоминал, претерпели изменения, но еще далеко не вытеснены исламизмом. Религиозные рощи, или «одоши, как их здесь называют, продолжают оставаться объектами куда более реального и искреннего почитания, нежели мечети, а проводящиеся там празднества собирают куда больше народу, чем намаз. Исламизм, проповедуемый и исповедуемый вождями и знатью, пользуется уважением; однако язычество в силу большей близости обычаям, привычкам, чувствам черкесов является более популярным. Наконец, в отношении областей шапсугов и черкесов, а также морского побережья, где все население было идолопоклонниками, следует сказать, что турецкие миссионеры появились там только недавно и еще не успели обратить в магометанство всех жителей. У абазинцев, в Большой и Малой Кабарде и областях Кубани магометанства появилось раньше и получило всеобщее распространение.

...Что касается вопросов религиозных догм и теологии, то, поскольку «причина веры кроется в нас самих», большинство людей здесь, как л повсюду, не слишком глубоко разбираются в них... Древняя религия этой страны, подобно любому другому роду язычества, имеет мало общего с моралью. Их божеств умиротворяли и ублажали как творцов разрушений и бедствий, и они, видимо, были мало расположены действовать в интересах рода человеческого. Исламизм же, напротив, слишком догматичен для черкесов — настолько, действительно, что было бы удивительно, как он может быть совмещен с их запутанными общественными отношениями, если не подумать о том, что и христианство было привито на почти столь же разнородную основу. Христианство, однако, утверждает свое господство над сердцами и умами людей. Исламизм же предъявляет свои права на светское законодательство, а потому борется против всего, что противится его превосходству. Его уравнительные принципы уже подорвали власть дворянства в Черкесии, и я думаю, что, несмотря на упорные попытки сохранить старую систему, он полностью подорвет и административную власть кланов.

...Тем не менее я думаю, что именно насаждаемый исламизмом дух равенства является одной из основных причин, способствующих успешному распространению исламизма на Кавказе. Наследственная власть дворян не смогла устоять перед ним, и исламизм, несомненно, во многом способствовал улучшению условий жизни сервов, поскольку, приняв мусульманство, они оказываются в таком положении, которое в значительной мере нейтрализует кастовые различия.

...Мечеть в Абун Баши (я думаю, как и все прочие) была выстроена не только как место отправления культа, но также как и медресе, или школа для обучения занимающихся в ней мусульманским законам. Язык, который там преподают, арабский, а не турецкий, поскольку арабский — язык Корана, и многие из кади являются большими знатоками арабского и в то же время не знают ни слова по-турецки.

Преподаватель этого заведения, «ходжа», был нам представлен с должным почетом и вел себя со строгостью и важностью, свойственными педагогам всего мира; нам показалось, что он был очень строгим блюстителем порядка и дисциплины.

Поскольку читателю, возможно, будет любопытно представить себе условия, в которых мы пребывали, я постараюсь помочь ему составить некоторое представление о них. Гостевой дом с огороженной лужайкой перед ним находился на берегу ручья — притока основного течения Семеза, образующего нашу долину. На противоположном покатом берегу, полускрытом листвой деревьев, находились ферма с различными постройками, загонами, амбарами, флигелями и т. д. для рабов и скота. Это было царство Муртаза — главного управляющего Кери Оглы — хотя он сам был рабом, он тем не менее занимал важное положение и пользовался уважением...

Отделенные тропинкой, на склоне холма влево от нас находились гарем и его вспомогательные помещения, подчиненные еще большей, чем хозяйство, абсолютной власти «ханум» нашего хозяина. Я сознаю, что эта власть может показаться несущественной, памятуя о том, что я рассказывал о подчиненном положении женщин в Черкесии Природа, однако, утверждает власть женщины во всем мире; и между женщиной в самом расцвете ее прелестей, какой была ханум, и олицетворением холодности, каковым был преподобный Шамиз, соотношение власти, -устанавливаемое обычаем между полами, было, естественно, объектом борьбы. Ее домоуправление было до крайности строгим и экономным. И мудрость Шамиза, столь ярко проявлявшаяся на советах натухайцев и шапсугов, играла, по правде говоря, весьма второстепенную роль в делах домашних.

Из чувства уважения хозяйка по отошению к нам была сама доброта и любезность; и хотя до самого дня отъезда я никогда не видел ее лично — поскольку она была строго верующей мусульманкой — тем не менее, ее постоянное внимание чувствовалось во всем, что могло доставить нам удобства. Ее превосходство, как домашней хозяйки, для нас было очевидным... Семья нашего хозяина была невелика... У него осталось теперь только два сына; одному было одиннадцать, другому пятнадцать... Мальчики в этом возрасте выступают обычно во время путешествий или кампаний в качестве пажей при бее или уздене. Они заботятся об их лошадях, когда те спешиваются, а также собственно об их персонах. Эта обязанность не была не только унизительной, но, напротив, почетной.

Ярдов на двести выше по долине стоял дом Шимаф*бея, князя Семеза. Годом ранее он занимал дом в центре долины, одиако он был сожжен до основания... Хотя ограда сохранилась, и он продолжал возделывать там поля, свои жилые помещения по приглашению Шамиза он перевел в другое место, по соседству с Шамизом. Его ранг «пши», или князя, сам по себе не предполагал ни власти, ни привилегий. Его отец, бывший человеком совершенно иного склада, пользовался большой властью над всей долиной, чьи обитатели, хотя и являлись свободными людьми, были в каком-то смысле его вассалами. Природу такой власти я никогда не мог до конца уяснить; количество дайн и услуг, полагавшихся князю, зависели от самого подданного; если в руках отца, которого никто не осмеливался обидеть, ранг князя являлся выражением его превосходящей власти, то в руках Шимафа он стал чисто символическим титулом, и его контроль ограничивался лишь его собственными рабами. Единственными, от кого он мог что-то требовать, были армяне; и даже они, люди обычно исключительно кроткие, получи они защиту в лице другого князя, оказали бы ему полнейшее неповиновение. Короче говоря, Шимаф, не обладая ни одним из тех качеств, которые вызывают уважение, не обладающий пи энергией, ни щедростью, превратился в личность сугубо незначительную... В любой другой стране было бы весьма любопытно понять, каким образом они (слуги князя. — Прим. перев.) обеспечивают себе одежду и пропитание, поскольку князь не платил им никакого содержания. И даже в здешних краях их воровские привычки вызывали подозреиие: когда бы в долине Семеза ни происходило воровство, первыми, кого подозревали, были князь и его приближенные.

Однажды вечером, возвращаясь после верховой прогулки, мы были не на шутку встревожены воплями и причитаниями, раздававшимися со стороны гарема; поинтересовавшись причинами, мы узнали, что с юга прибыл гонец, сообщивший тяжелую весть о гибели грех братьев нашей хозяйки...

Здесь, как и повсюду, совершенно очевидно проявляется система, а вернее, отсутствие всякой системы, характерное для черкесского способа ведения войны. Единственное правило, которое соблюдается в случае нападения неприятеля, это максимально быстрый сбор воинов при первом же звуке выстрела; каждый, кто слышит этот сигнал сбора, подчиняется ему немедленно. Однако обязательство организовать отпор распространяется только на жителей района, подвергающегося угрозе; что касается, их, то обычно было бы несправедливо думать, что.они не готовы или не способны оказать сопротивление. Там, где имеются регулярные армии, и военная служба представляет собой особую профессию, целью подобного деления общества является необходимость защиты одними остальной части общества, что нам кажется вполне естественным, но вооруженное население далеко не так легко соглашается с обычаем платить другим за то, что те их защищают; отсюда проистекает положение, что покуда каждый кичится своим молодечеством и ратными подвигами, дисциплина, понятие о дисциплине и управление войсками остаются для черкесов неизвестными. Привычки и чувства, свойственные этой стране, не так легко искоренить... и то же неподчинение, то же личное молодечество, отличавшее мамелюков... в неменьшей мере проявляло себя в сумбурных, очертя голову нападениях, которые могла остановить кровь и гибель либо собственная, либо неприятеля. Из шестидесяти воинов, пытавшихся воспрепятствовать высадке русских войск в Ардлере, сорок человек были убиты, остальные тяжело ранены. Среди убитых оказались и три брата нашей хозяйки.

Крики бедной женщины, которую безуспешно пытались утешить по поводу столь печальной утраты, искренне брали за душу; однако когда мне объяснили, что подобные крайние проявления горя предписаны обычаем, который требует, чтобы они продолжались не менее двух часов, и когда всхлипывания ханум, посетившей по случаю несчастья хозяйку нашего дома, вместо того, чтобы утешить бедную женщину, наоборот, усилили хор причитаний, ...должен признаться, что мои симпатии несколько поуменьшились. И все же вопли скорби, раздающиеся посреди лесов и диких ущелий Черкесии, производят такое торжественно-печальное впечатление, что слышавшему их никогда не удастся позабыть. Другие требования, которыми обычай, самый здесь деспотический, регулирует степень печали в зависимости от пола и положения оплакивающего жертву, граничит, я боюсь, со смешным: так, если от узденя требуется выглядеть подавленным и мрачно пощипывать бороду, то горе токавов не должно знать границ; токав должен бить себя по голове кнутом, бить кулаками в грудь, бросаться на ложе, плача, стоная и вздыхая бесконечно, до тех пор, пока двое из обитателей дома не положат конец этому периоду его страданий, схватив его за руки и вытолкав его за дверь. В прежние времена существовал обычай хоронить мертвых вместе с их оружием и снаряжением; однако современные черкесы, поколение более разумное, кажется, полагают, что покойный будет вполне удовлетворен тем, что оружие украшало его при жизни, а потому хоронят его без оружия...

...Состоятельный семезский торговец по имени Хасим приобрел жену для одного из своих домашних рабов, и мы были приглашены удостоить своим присутствием свадьбу. Его дом находился в лесистой лооцине на том же берегу долины, что и наш, отделенный от нас тремя или четырьмя жилищами; тишину по дороге нарушал лишь шум леса. Однако веселые монотонные звуки горной свирели и праздничный шум голосов множества людей подготовили нас, когда мы спускались вниз, к сцене простого пиршества, словно явившейся нам из древних времен.

...Дух гостеприимства, который царит на этих празднествах, не является ни эгоистичным, ни исключительным; эти удовольствия, свободные, сердечные; общительность собравшихся открыта для всех; помещением для этих празднеств, если для них оказываются тесными стены дома, служат предоставляемые самой природой склоны гор. Поскольку по данному случаю собрание было не слишком многочисленным, приютом для него служила маленькая уютная лощина Хасима, куда, как мы видели, отовсюду собирались жители Семеза.

Их понятия о пышности, представленной в нарядах молодежи, не были слишком экстравагантными. Некоторые из дворян помоложе получили возможность оказаться на дюйм-другой выше остальных присутствующих благодаря новым сафьяновым туфлям; они красовались также в новых шелковых камзолах, обшитых по краю серебряным галуном; молодые девушки также были празднично приодеты, добавив к повседневным серебряным пуговичкам шитье по поясу платья, серебряные застежки, которые в свое время носили еще их бабушки, новые брошки, косынки, или вместо них длинные куски белого миткаля, опускающиеся крупными складками с головы до пят; однако, несмотря на эти и другие попытки продемонстрировать несколько даже; претенциозный вкус, их костюмы казались скорее домашними, чем торжественными. На некотором удалении без всяких свадебных украшений одеяние гостей (а приглашены были все желающие) было еще хуже — как верхнее, так и нижнее, более того, на некоторых из них, насколько я мог судить на расстоянии, но боюсь судить верно, вообще не было нижней одежды. Эти люди благоразумно держались позади и выглядели весьма живописно среди кустов. Все были в веселом настроении, однако это веселье отнюдь не было низкого или вульгарного свойства. Черкесы редко позволяют себе легкомыслие и не забывают о привычной добропорядочности в поведении...

...Женщины, молодые и старые, держались вместе; а когда начались танцы, закутанные до глаз матери начали выводить вперед своих дочерей, выступавших величаво и в то же время робко, как газели, чтобы обеспечить им место в кругу танцующих. Там, буквально сжатые между двумя представителями более сурового пола, ...прекрасные создания медленно двигались, а скорее, их вели по кругу; па танцующих представляли собою едва уловимые глазом движения корпуса, но отнюдь не замысловатые упражнения ног. Правда, некоторые из молодых людей отплясывали довольно энергично, но в целом общество двигалось под оживленную музыку своих менестрелей все время по кругу, сохраняя на лицах важность, подобающую разве что оудьям или же членам государственного совета.

...Посреди пиршества произошел инцидент, на какое-то время довольно грубо прервавший его. В числе наиболее эффектных индивидуумов в кругу танцующих был молодой парень в колпаке из длинной бараньей шерсти, резвившийся и скакавший и бросавший на своих соседок слева и справа выразительные взгляды наподобие сатира. В продолжение своих ужимок он не заметил, как к нему сзади приблизился неожиданно другой человек с очевидно не слишком дружественными намерениями. Хотя борода у него была седая, румянец на щеках и мускулистое сложение выдавали в нем большую силу; поскольку у него в руках была только что вырезанная ореховая дубинка, причем такая, что «здорово отскакивает от человеческой головы» (как сказал бы ирландец), создавалось впечатление, что он намерен доказать это на практике. Единственный удар этого внушительного орудия уложил незадачливого танцора на землю, что явилось причиной временного прекращения увеселений. Часть присутствовавших окружила нападавшего, который с побагровевшим лицом, сверкающими глазами и дубинкой в руках был готов продолжить экзекуцию над своим поверженным противником, что с трудом удалось помешать ему проделать. Противник же его, со своей стороны, пластом лежал на земле. Его тонкий колпак не был в состоянии защитить его череп, весьма сильно поврежденный ударом, и его, ошеломленного и бесчувственного, отнесли к ближайшим домикам.

М-р Белл, буквально возмущенный происшествием, потребовал немедленных объяснений и заявил от имени нас обоих, что если виновник не будет наказан, то мы оба будем вынуждены незамедлительно покинуть собрание. Однако старейшины, которые проявили живейший интерес к происшествию, утверждали, что все это в порядке вещей и вполне отвечает нормам осуществления правосудия этой страны. Молодой человек, столь бесцеремонно сбитый с ног, был, как оказалось, сам вначале нападавшей стороной — он был автором нападения и грабежа в отношении члена рода нынешнего нападавшего. Поскольку род молодого человека не удовлетворил пока претензий другого рода, то молодому человеку, до тех пор, пока не заплачен штраф, надлежало избегать встреч с представителями того рода и не привлекать к себе без нужды общественного внимания. Вследствие своей неосмотрительности он был наказан вышеизложенным способом: на его собственном черепе самым малоприятным образом была сделана в качестве напоминания отметка о том, что его род еще не урегулировал счет за его же проступок.

Объяснение показалось нам удовлетворительным, и я был рад отметить, что первый акт насилия, который где угодно послужил бы сигналом ко всеобщему побоищу, не привел ни к каким ужасным последствиям. Вся компания, хорошо отдающая себе отчет в возможных последствиях вражды, не дала себя увлечь эксцессами, которые могли бы последовать. Наоборот, все они выступали в роли умиротворителей, и поскольку главные действующие лица стычки были уведены, а девушки вначале скрывшиеся, как стая птичек, вновь возвратились, вновь грянули звуки свирели, и танцы были продолжены с неменьшим весельем, чем до происшествия.

Суматоха в толпе на вершине склона говорила о том, что вскоре должен начаться пир; среди присутствующих уже в течение какого-то времени циркулировали большие чашй с бузой; наконец, появился наш хозяин Гуссейн со столиком в руках, заваленным целой грудой снеди; вслед за ним шествовала вереница его слуг с такой же ношей.

Пиршество, в тех масштабах, как оно здесь проводится, требует для своего обслуживания куда больше одной пары рук... Поэтому нашему хозяину помогали выполнять его обязанности множество слуг, а, вернее, адъютантов; их можно было видеть верхом на лошадях развозящими столики с яствами. Вокруг этих центров притяжения, в полном соответствии с существующими здесь законами гравитации, образовались компании: то есть здесь расположились все приглашенные, за исключением рабов и дам любого положения, чья очередь должна была наступить после нас, но которых свободно угощали, пока они стояли в терпеливом ожидании вокруг пирующих, получая время от времени куски мяса и лепешек. С ними они должны были удаляться и вкушать их со всей скромностью позади деревьев.

После банкета, когда, по словам Гомера, «свирепость голода была подавлена», начались спортивные состязания, которые я не стану описывать детально, так как уже делал это. Они состояли, как обычно, из скачек и упражнений в стрельбе из ружья по мишеням...

...Однако, действительно, на Кавказе существует, в своеобразной форме крепостное право, но существует оно в. таких мягких и благоприятных условиях для крепостных, что его трудно, собственно, назвать крепостным рабством. Крепостных наделяют землей, жилищем, скотом; в их пользовании остается половина производимого ими продукта. Они также имеют право, если им этого захочется, требовать, чтобы их передали другим хозяевам, а также выторговать, если у них. есть средства, себе свободу. Этот класс, вероятно, по своему происхождению состоял из военнопленных, захваченных во время столкновений между племенами и провинциями. Но есть обстоятельства, которые, каковы бы ни были классовые различия между людьми и кастовые привилегии, порождают тенденцию к установлению между ними подлинного равенства. Все одеваются, питаются и живут одинаково и, что еще более важно, в отношении своих умственных способностей находятся на одинаковом уровне. В работе в поле, в опасностях военного времени, на пиршествах в кунацкой даже дворянин, хотя его ранг и требует по отношению к нему некоторого церемониального почтения, тем не менее пребывает бок о бок с крепостным; и дух независимости, который руководит поступками дворянина, как я понимаю, едва ли в меньшей степени присущ и крепостному.

...Различные провинции Черкесии, после нескольких месяцев пребывания там и ознакомления с их политическими отношениями, представляются мне как три разделения или типа. К первому из них относятся те, что находятся в состоянии непрекращающейся войны с Россией, включая сюда все побережье от Сухум-кале до Анапы, южная часть которого носит название Аббассы, северная — является, составной частью провинции натухайцев, занимающий северо-западный угол края между горами и Кубанью; а к востоку от них — провинцию шапоугов, тянущуюся также от Кубани через большую часть гор, но не доходящую до побережья моря. Население этих районов достигает, насколько я могу полагать, триста тысяч, из числа которых можно выставить не менее пятидесяти тысяч хорошо вооруженных, на хороших лошадях воинов. Следующий подраздел включает в себя все равнинные и нейтральные провинции Кубани и ее притока Лабы. Я думаю, что их население приблизительно такое же, как и в воюющих районах... Третье — это большая провинция абадзехов, горный район, расположенный посреди уже упомянутых, население которого достигает четырехсот тысяч; хотя это население открыто проявляет враждебность к России, оно, в силу своего положения, редко вступает в столкновения с ее войсками. Из вышеизложенного видно, что я оцениваю население Черкесии в целом в один миллион человек, следовательно, число мужчин, достигших совершеннолетия и способных носить, оружие, можно оценить в сто пятьдесят тысяч человек. Население здесь говорит на одном и том же языке, отличающемся лишь по местным диалектам, но небольшим; подобное же явление можно обнаружить во многих странах мира; какова бы ни была изначально разница в их происхождении, она уже давно, в процессе взаимопроникновения, стерлась. Вместе с тем следует отметить, что касты — «пши», «ворки» (Уогк) и «тхлокофтлы» сохраняются в силу того, что браки между их представителями запрещены.

К перечисленным черкесским провинциям следует добавить также четвертый тип, представляющий собой Большую и Малую Кабарду, расположенные по Кубани и Тереку. Однако эти провинции нельзя назвать полностью независимыми, поскольку они, хотя и сохраняют у себя свое оружие, не вполне независимы от России и позволяют ее войскам свободно проходить через их территорию.

На четвертый день после нашего прибытия мы обратили внимание па большое скопление людей обоего пола в священной роще на берегу залива. Звуки музыки и шум пирушки, весь день доносившиеся со стороны античного леса, в немалой степени возбудили наше любопытство, тем более, что мы не получили приглашения там присутствовать, а быть непрошенными гостями мы не хотели. Однако переводчик Надира, Хаджи, человек, который, особенно если речь шла о каком-нибудь увеселении или пирушке, не мучился подобными урызениями совести, оказался свидетелем, и наверняка, не пассивным свидетелем этих празднеств. От него мы узнали, почему мы не были приглашены. Народ собрался для того, чтобы отметить языческий праздник, а поскольку более строгие мусульмане подобных празднеств не посещают никогда, было сделано предположение, что мы гакже откажемся его посетить. Нас весьма развлекло описание со слов Хаджи происходящего. Деревянное изображение божества Сеозерес, представляющее собой голый ствол с крестообразно приколоченными ветвями на верху, было воткнуто в землю посреди рощи, а вокруг танцевали женщины и дети. Старейшин нз присутствовавших, выступавший в качестве священнослужителя, выступил затем вперед и произнес благодарственный молебен за хороший урожай. Затем идолу были сделаны приношения в виде хлеба, меда, сыра трехуголыюй формы и, наконец, большой, доверху наполненной чаши бузы; однако поскольку у изображения божества, очевидно, не было желудка, эти приношения были распределены между его почитателями, которые продемонстрировали куда больший аппетит.

В завершение всего к основанию изображения божества был приведен и там принесен в жертву бык, которому перерезали кинжалом глотку. Тушу его отволокли в сторону, где изжарили и затем разделили между присутствующими, чтобы они могли попировать и повеселиться...

Идёт загрузка...

Данную страницу никто не комментировал. Вы можете стать первым.

Ваше имя:
	Размер 1 2 3 4 5 6 7
Комментарий:
Введите символы или вычислите пример: * Обновить