Спелео

День «икс»

Понедельник, 16 июля

Я провел беспокойную ночь и проснулся совершенно разбитым. С вечера мне долго не удавалось заснуть, я вертелся в своем спальном мешке и думая о завтрашнем дне, которого так долго ждал. Теперь, когда этот день приблизился, он внушал мне страх. Да, я боялся, безумно боялся, что не выдержу и утрачу мужество в самый последний момент.

Мои мысли лихорадочно перескакивали с одного на другое. Я на пороге великого дня моей жизни, и мне надо заснуть, отдохнуть, чтобы быть в полной форме перед спуском в пропасть. Но ничего не выходит. Воспоминания осаждают меня. Я думаю о своих первых исследованиях в окрестностях Сен-Бенуа вместе с Марком Мишо, моим вторым «я». Нам было по тринадцать лет — героическая пора, когда впервые проявилось мое двойное призвание геолога и спелеолога! Мы переживали волнующие часы в открытых нами галереях Жемчужной пещеры. Вечерами, перед каждым новым походом, мы долго спорили с Мишо, лежа на сене в сарае, куда нас пускали переночевать добрые люди. Я прекрасно помню, как я нервничал: надежды, тревога и опасения не давали мне спать.

Сейчас со мной творилось то же самое. Завтра я должен был на два месяца погрузиться в вечную тьму пещер, и эта последняя ночь на поверхности до странности походила на тревожные ночи моего детства. В то же время она удивительно напоминала мне другую, жаркую южную ночь перед первым спуском в подземные гроты в джунглях Цейлона. Сердце мое сжималось тогда от страха. Я должен был исследовать пещеру в одиночку, и уже видел, как меня там кусают гигантские пауки, обитатели тропических гротов, или как я задыхаюсь под землей, надышавшись спор микроскопических ядовитых грибов Histoplasma capsulalum , или, что еще страшнее, заражаюсь хорошо известной «болезнью фараонов», от которой едва не погиб мой друг Эухенио де Беллард Пиетри из Академии наук Венесуэлы. Подобный же страх я испытывал и теперь, только он был во сто крат острее.

Наконец нервы мои сдали, и я словно провалился в глубокий сон.

Когда я проснулся, в лагере уже кипела жизнь. Я не спешил вставать, хотя времени на раздумье больше не оставалось — пора было действовать.

Клод первым покидает палатку, захватив фотоаппарат, затем уходит и его жена Анна-Мария. Еще несколько минут, и мне тоже придется встать. Я стараюсь как можно дальше отодвинуть это мгновение.

Тем временем мои товарищи готовятся к выходу из лагеря. Отряд горных стрелков уже отправился к пропасти, а вместе с ними Пьер Амель и Бланши, корреспонденты радио Монте-Карло; они хотят проверить, как работает микрофон.

Наконец я вскакиваю и с лихорадочной поспешностью заканчиваю последние приготовления. Ничего нельзя упускать; если я сейчас что-нибудь забуду, потом вспоминать об этом будет поздно: спелеологи и стрелки получили строжайшее предписание — ни в коем случае не спускаться в пропасть, пока не пройдет два месяца.

Ну, конечно, я опоздал! Мои товарищи уже выступили, а я все еще торчу в лагере. Наконец, горячо попрощавшись с теми, кто не мог присутствовать при моем спуске, быстрым шагом выхожу за линию палаток. Последний взгляд назад, последний широкий прощальный жест, и я спешу вслед за моими товарищами.

Нагоняю Анну-Марию, Клода Соважо, Ноэли и Жерара. Обогнав их, я пристраиваюсь за Абелем, который возглавляет группу. Он по праву считается лучшим разведчиком и самым неутомимым ходоком; идти за ним и не отставать страшно трудно, но для меня это дело чести.

На полпути быстрого и утомительного подъема на пограничный хребет я вдруг почувствовал приближение острого приступа амебной дизентерии, которой заразился еще в Непале. Что делать? Остановиться? Нет, это невозможно. Я не могу выказать ни малейшей слабости за несколько часов перед спуском. В клубе и без того относились к моему эксперименту не слишком доброжелательно, многие даже считали его безумством, и если сейчас я сдам, никто не согласится взять на себя ответственность и мне не позволят спуститься в пропасть. Надо выдержать любой ценой! Абель продолжает идти, и я следую за ним, корчась от боли. Но никто этого не замечает.

— Мишель, остановись! — кричит Абель.— Я хочу заснять тебя на подъеме, подожди, пока я дойду до гребня.

Сам того не подозревая, он дал мне передышку, которая позволила мне за несколько минут собраться с силами.

Потом я снова иду. Поднимаюсь по склону, на сей раз под объективом киноаппарата, и наконец достигаю перевала, где мы останавливаемся, чтобы подождать товарищей.

Я отхожу немного в сторону полюбоваться чудесной панорамой. Вдали на юге — Средиземное море. Под нами, на несколько сотен метров вниз — скопление оранжевых точек, наш лагерь. Я смотрю на него, и передо мной проносятся все препятствия и трудности — скептицизм, равнодушие, недоверие,— которые пришлось преодолеть, чтобы там появились эти темные пятнышки — символ нашей необычайной экспедиции. Воздух прозрачен, и на северо-востоке хорошо различаются ближайшие вершины Альп, а на севере — долина реки По, широко раскинувшаяся низменность, где вспыхивают солнечные зайчики, отраженные ветровыми стеклами автомашин,— это мое последнее зрительное восприятие цивилизованного мира.

На Конка-делле-Карсенна, где находится пропасть, снег почти весь уже стаял. Этот обширный ледниковый цирк с острыми сверкающими на солнце зубцами удивительно напоминает какой-то лунный пейзаж. У подножия обрывистых склонов каменные осыпи образуют крутые откосы. Всюду голые известняковые скалы, покрытые скудной растительностью мхов и лишайников, словно занесенных сюда из тундры.

На северных склонах этой впадины еще сохранились отдельные фирновые языки, потемневшие от атмосферной пыли.

Абель начинает стремительный спуск в эту пустыню белого камня. Мы движемся вдоль телефонной линии, проложенной несколько дней назад; это единственная нить, которая будет связывать меня с внешним миром. Обходя многочисленные колодцы, заполненные снегом, мы довольно быстро добираемся до пропасти Скарассон.

Должен признаться, что сегодня ее зияющая пасть кажется мне поистине зловещей! Скоро она поглотит человека и, может быть, навсегда! Я заглядываю в темное жерло. На дне первого колодца виден слежавшийся снег. В июле снег еще держится на глубине и исчезает только к августу.

Недалеко от входа в пропасть мои товарищи поставили среди камней маленькую палатку, расчистив для нее место кирками и молотками. В ней будут постоянно дежурить один горный стрелок и один спелеолог, на которых возложена задача поддерживать связь с базовым лагерем и следить за выполнением условий эксперимента. Они обязаны никого не допускать к пропасти и отмечать время всех моих телефонных звонков, чтобы установить мой суточный ритм. Я знаю, что этим преданным мне людям придется нелегко. Климат здесь необычайно суровый: в закрытой котловине словно концентрируются все солнечные лучи. И днем они будут изнывать от страшной жары, а ночью страдать от жестокого холода и резких порывов ветра. К тому же снабжать их будет трудно, и все грузы им придется переносить на себе, а это — несколько часов изнурительного перехода. Значит, им придется экономить продовольствие, особенно воду, которой здесь нет и в помине. Но еще страшнее — мертвая каменистая пустыня, в которой им подолгу придется жить совершенно одним, занимаясь лишь повседневными делами. К счастью, их будут подменять, но как часто — этого я не знаю.

У входа в пропасть царит лихорадочное оживление. Я уже знаю, что моя подземная палатка установлена и что она пропускает воду. Жан-Пьер предупредил меня об этой опасности. Он спускался в пропасть каждый день начиная с 29 июня и теперь совершенно вымотался.

Лицо его мертвенно-бледно, глаза ввалились и покраснели от многих бессонных ночей. Я догадываюсь, о чем он думает. В течение долгих месяцев он вместе со мной участвовал в подготовке экспедиции, он был моим доверенным лицом, и вот теперь он стоял здесь, измученный и озлобленный. Мы так нуждались в помощи, а много ли нам помогли? Для последних, самых неблагодарных и тяжелых подготовительных операций почти не нашлось добровольцев, и Жан-Пьер вынужден был удвоить нормы. Без него и без виртуозной команды стрелков Лафлёра и Кановы я бы до сих пор сидел в Ницце. Наши взгляды встречаются, и мы понимаем друг друга без слов: мы и так все знаем...

Все готовятся по возможности облегчить мой спуск. Филипп и Пьер уже в полном снаряжении и ожидают только моего сигнала, чтобы занять свои места в пропасти. Они оба потрудились на совесть, не считаясь со временем и не жалуясь на усталость. Особенно туго пришлось Пьеру. У него воспалились ступни, ему трудно ходить, и все-таки он здесь. Не хватает только Марка, но тут уж он не виноват — его задержали выпускные экзамены в университете. Он прибудет в лагерь через несколько дней.

Вдруг я спохватываюсь, что в горячке последних дней позабыл поблагодарить Мориса Герцога. Диктую Ноэли письмо. Она отошлет его позднее.

Быстро пишу еще несколько дружеских писем, в частности Марселю Блёштейн-Бланше, президенту Фонда призваний, и начинаю готовиться к спуску. Прежде всего проверяю осветительное оборудование. Это укрепленная на каске ацетиленовая лампа, соединенная виниловым шлангом с баллоном, в который мы вмонтировали насос, чтобы можно было при желании увеличивать подачу газа. В рефлекторе прямо против горелки проделано отверстие, за которым сзади припаяна маленькая зажигалка. Искры зажигалки, проскакивая сквозь отверстие, воспламеняют газ. Заполнив баллон карбидом кальция и водой, я пробую лампу: она горит превосходно.

Меня мучит жажда, я съедаю подряд не то два, не то три апельсина. А мысли мои уже не здесь, мысленно я уже под землей, в моем пещерном царстве. Столько месяцев я думал об этой экспедиции, об этом опыте, что теперь все окружающее кажется мне сном, и прекрасным, и устрашающим.

И вот я у входа в пропасть. Со мной мои товарищи, которые помогут мне добраться до подземного ледника.

За несколько минут до спуска я уже ни во что не верю. Голоса моих друзей кажутся призрачными, словно доносятся откуда-то из далекого далека. Не могу себе представить, что действительно спущусь по всем этим колодцам. И все, что я теперь делаю, я делаю чисто автоматически. С помощью двух товарищей натягиваю комбинезон, потом надеваю сапоги. И вот я готов.

Нервное напряжение достигло предела, мысли скачут, и я уже не контролирую свои движения. Я рассеян и в

то же время взвинчен. Надев каску, не без волнения отдаю свои часы ефрейтору Канове, Ведь эксперимент требует, чтобы у меня не было никакой возможности отмечать действительное время.

Наступает момент прощания. Взволнованно обнимаю Ноэли и Анну-Марию, и... едва не поддаюсь приступу панического страха. Последнее интервью, последний поцелуй, последнее рукопожатие, и я ступаю на металлическую перекладину лесенки, с которой начинается мой путь в подземный мир.

«Болезнь фараонов» — тяжелое заболевание, часто со смертельным исходом, вызываемое особым вирусом, содержащимся в помете летучих мышей, обитающих в пещерах. От этой болезни погибли многие участники раскопок гробниц фараонов — отсюда и название.