Спелео

Идея

Экспедиция 1961 года на Маргуарейс, организованная сразу же после моего возвращения с Цейлона, вымотала меня окончательно. Тем не менее мне удалось составить отчет, который позволил уточнить все, что я знал о подземном леднике. Его возраст, происхождение и строение оставались неизвестными. Поэтому по совету моего учителя Жака Буркара я принялся за классические труды о ледниках. Через два месяца я одолел многие сугубо специальные работы, но все же не нашел практически никаких сведений о подземных ледниках, если не считать описаний скопления льда в гротах типа грота Кастере и естественных ледников, часто встречающихся в Альпах и Пиренеях. Но ни то ни другое нисколько не напоминало ледника в пропасти Скарассон, который образовался, по-видимому, в доисторическое время, то есть в предшествующую геологическую эпоху.

Чем больше узнавал я о ледниках, тем сильнее волновало меня это необычайное явление природы. Наконец у меня возникла мысль — во время следующей экспедиции разбить на подземном леднике лагерь на два-три дня. Впрочем, вскоре я понял, что для серьезного изучения ледника, пожалуй, понадобится не менее двух недель. И вот тогда-то передо мной встала проблема подземного существования.

Изучая подземные пещеры, мы остаемся под землей совсем недолго и лишь в исключительных случаях до двадцати-тридцати часов. Продолжительные исследования обычно очень тяжелы, и спелеологам приходится делать привалы, ставить палатки, где можно согреться и с «комфортом» отдохнуть. Прочитав в «Истории спелеологии» Феликса Тромба главу о пребывании человека под землей, я узнал, что до сих пор никто еще не разбивал в пещерах долговременных лагерей. Значит, мне предстояло все решать самому. Я стал изучать климат подземных пустот и сразу же обратил внимание на неизменность, постоянство этой среды с совершенно определенными, на мой взгляд, физическими константами: полным отсутствием солнечной радиации, то есть вечной ночью, постоянной стопроцентной влажностью и практически постоянной нулевой температурой.

Сотрудница профессора Буркара, инженер-картограф Жинетта Энар, совершенно случайно познакомила меня с некоторыми отчетами о полярных экспедициях Поля Эмиля Виктора. В них натолкнулся я на исследование утомляемости человека за полярным кругом, и мне стало ясно, что изменение климата оказывает огромное влияние на наш организм. Проблема жизни в пещерах предстала передо мной в новом свете, и я понял, какое она может иметь значение. Я сразу же подумал об атомных убежищах. В самом деле, люди в этих убежищах будут лишены солнечного света. А без солнца не образуется витамина D , необходимого для усвоения кальция. Недостаток же кальция вызывает рахит.

Итак, я с головой ушел в изучение медицины, чтобы приобрести хоть какие-то познания в этой новой для меня области. Но, увы, ни один из трудов по медицине даже не затрагивал вопроса о влиянии на человека климата подземелий. И у меня внезапно возникла мысль: я должен провести под землей не менее двух месяцев, чтобы климат пещер успел повлиять на мой организм. Одного месяца, думал я, для этого будет мало, и в то же время не мог отделаться от мысли, что не смогу так долго жить на подземном леднике, не выдержу сырости и холода подземелья. В прошлом году нас едва хватило на несколько часов! Пока мы карабкались по каменным и ледяным глыбам, руки у нас совершенно окоченели. Тем не менее эта мысль преследовала меня неотступно, и я уже не мог ее заглушить. Я, конечно, сознавал, что цели такого опыта намного превосходят мои собственные познания и что мне понадобится помощь врачей-специалистов, которые смогли бы сделать все необходимые биологические анализы.

Вдруг меня осенила еще одна идея: не брать с собой часов, чтобы в условиях вечной подземной ночи изучить, как будет теряться представление о времени. По опыту предыдущих экспедиций я знал, что время под землей бежит незаметно, и мне хотелось проверить, сохранится ли это ощущение, если я не буду знать ни часов, ни дат. Я решил количественно измерить потерю представления о времени, но еще не знал, как это сделать. Потом я подумал о том, что смогу использовать в качестве временных единиц физиологический цикл организма: я буду ложиться, когда захочу спать, есть, когда почувствую голод, и работать, когда появится в этом потребность. Мой собственный жизненный ритм будет полностью изолирован от ритма жизни на поверхности, от влияния всех космических и социальных факторов. Вспоминая труды Павлова, которыми я увлекался, когда изучал физиологию, я думал о том, что жизнь людей и животных подчинена чередованию дней и ночей, но что сам я буду вырван из этих привычных условий. Может быть, этот опыт позволит мне обрести некий первичный ритм человека? И мне стало ясно, что я стою на пороге необычайно важных и интересных открытий. Невольно напрашивалось сравнение между моим опытом и жизнью космонавтов на искусственных спутниках — условия полной изоляции были те же, за исключением состояния невесомости.

Несколько дней меня мучили сомнения, осуществим ли мой замысел и нужно ли вообще его осуществлять, но потом я пришел к убеждению, что игра стоит свеч и пора переходить от слов к делу. Однако оставалось еще неизвестным, захотят ли мои товарищи из клуба Мартеля, чтобы я возглавил эту экспедицию 1962 года? Согласятся ли они поддержать мой опыт, который им наверняка покажется прямым вызовом судьбе? Дело в том, что в прошлом, 1961 году мы выполнили всю программу исследований только потому, что я беспрестанно подгонял моих друзей спелеологов, требуя максимума результатов в минимальные сроки. К концу экспедиции мы все были измучены до предела. Беспрерывные, проводимые днем и ночью исследования под землей не оставляли нам ни часу передышки, и я опасался, что подобная, может быть чрезмерная, гонка вызовет недовольство. Поэтому, когда пришло время поставить перед клубом Мартеля деликатный вопрос о будущей экспедиции, я решился на это не без колебаний.

Как и в случае с поездкой на Цейлон, мне помогла главный секретарь клуба Ноэли Шошон. Она предложила назначить меня начальником экспедиции. Особого энтузиазма мой проект ни у кого не вызвал. Скорее наоборот. Риск был слишком велик, и никто не хотел брать на себя такую ответственность. Опасности, которые меня ожидали, были известны всем: температура около нуля и стопроцентная влажность могли вызвать серьезное легочное заболевание; кроме того, мне грозили серьезные расстройства сердечной деятельности; а самым основным доводом против моего проекта было якобы угрожавшее мне безумие. Можно было подумать, что друзья заранее считали меня сумасшедшим! Прожить совершенно одному два месяца в полной темноте! Это казалось им бессмысленным и нереальным. С другой стороны, они знали — а это действительно знают только спелеологи,— что даже самая незначительная травма — сломанная рука или нога — под землей означает смерть, и какую смерть!.. Порой бывает совершенно невозможно вытащить раненого на поверхность, особенно если для этого нужно преодолеть «кошачий лаз» — узкий вертикальный колодец глубиной пять-шесть метров. Даже здоровому человеку трудно протиснуться сквозь такую лазейку в пропасти Скарассон, изгибающуюся в форме латинского S . В прошлом году некоторые наши спелеологи так и не смогли сделать это. Так что все опасения моих друзей были вполне обоснованны, и я, надо признаться, старался их рассеять чисто субъективными доводами.

— Послушай, Мишель! — говорили мне.— Ты же прекрасно знаешь, что мы не сумеем тебя вытащить, если ты будешь ранен. В «кошачьем лазе» можно ползти только по одному.

— Но почему вы хотите, чтобы я непременно что-нибудь себе сломал? Вот уже десять лет я работаю под землей и ни разу со мной ничего не случалось!

— Сейчас речь идет совсем о другом, ты должен нас понять. Сейчас за твою жизнь придется отвечать нам!

— Почему? Ведь я вам сказал, что снимаю с вас всякую ответственность. Весь риск я беру на себя.

— Да, но морально мы все равно за тебя отвечаем.

Подобные разговоры продолжались изо дня в день на протяжении всех рождественских праздников 1961 года. Мне пришлось немало поспорить с каждым из моих товарищей спелеологов. Конференция в Ницце, посвященная моим подземным исследованиям в Азии и на Маргуарейсе, помогла мне окончательно завоевать доверие друзей. Поэтому я вернулся в Париж с твердой верой в будущее. Я был счастлив, что смогу опять возглавить экспедицию, и мечтал придать ей небывалый доселе размах.