Альпинизм

Лавина

Длинные морозные ночи чередовались с короткими зимними днями. Окна в причудливых узорах изморози по вечерам озарялись сиянием луны. Зеленые квадраты света падали на стену, со стены сползали на пол, с пола медленно перебирались на кровать, и тогда в темноте смутно вырисовывалось худое, обросшее щетиной лицо больного. Временами он тяжко стонал, метался в жару, бредил.

Заслышав за деревянной стеной слабый знакомый голос, Беркут подходил к окну, царапал в обмерзшие стекла лапой, беспокойно повизгивал. Потом долго и настороженно к чему-то прислушивался. Или же по-волчьи усаживался на задние лапы, поднимал лобастую голову, и тогда тишину ночи оглашал далеко слышный в морозном воздухе протяжный, тоскливый вой.

Так повторялось каждую ночь.

После большого снегопада установилась ясная, тихая погода. Уже несколько дней подряд по безоблачному небу бродило солнце, и, когда оно не по-зимнему пригревало в полдень, длинные сосульки, повисшие с крыши тяжелой ледяной бахромой, роняли звонкие капли в ноздреватый снег у стены.

Почти засыпанный снегом одинокий домик в горах стоял безмолвный, с обмерзшими окнами, словно нежилой. Из трубы давно не вилась синяя струйка дыма. Снег лежал нетронутой целиной. Только виднелись собачьи следы, крупные, глубокие. Неискушенный проезжий мог подумать, что бродяга волк забрел невесть зачем в эти погребенные под снегом дикие края. С этими следами переплелись более мелкие и запутанные следы куниц.

Солнечным морозным утром непривычно громко скрипнула промерзшая дверь, и на пороге появился бледный, исхудавший человек. Бродивший по двору угрюмый пес бросился к нему я едва не сбил его с ног.

— Ты что, сдурел, Беркут?! — слабо упрекнул Лутонин своего четвероногого друга. — Со мной так шутить нельзя... Я теперь, как былинка, дунул — и с ног долой.

Он дал изголодавшемуся псу краюшку черствого хлеба. Первые минуты Беркут не мог даже есть, все прыгал и носился вокруг, заливаясь звонким лаем. Наконец, успокоился. Лутонин запер дверь, с трудом вытащил торчащие из снега лыжи и долго возился с креплениями, одевая их.

Он не мог больше ни минуты оставаться в одиночестве. Слишком много пришлось пережить ему во время болезни в холодном, давно не топленном домике.

Почувствовав себя немного лучше, он поднялся с постели с твердым намерением во что бы то ни стало идти к ближайшему жилью, к людям. Эта мысль так овладела им, что он, едва держась на ногах, ослабевший и все еще не совсем здоровый, тронулся в непосильный для него путь.

Лес стоял неузнаваем. Лутанин никак не мог определить, где раньше проходила лыжня и временами беспомощно топтался на одном месте, словно в ловушке, не находя выхода из чащи.

— Беркут, поворачиваем обратно, — прохрипел Лутонин, тяжело наваливаясь грудью на низко склонившуюся под тяжестью снега березу. — Не дойду... выдохся уже.

Нет, он не ходок в таком состоянии. Ему бы теперь лежать в теплой комнате, а не брести по лесу, утопая в снегу. Кто вынесет такой тяжелый зимний путь в суровых горах, беспощадных ко всем слабым? Беркут потерся о его ногу головой, потом осторожно ухватил зубами штанину и легонько потянул к себе: «не робей, мол, дойдем». И Лутонин пошел. Ласковые чувства верного друга вселили в него новые силы.

Вскоре лес поредел, открылась длинная узкая поляна. За поляной опять начинался лес... Все лес и лес, до самой долины, в которую так стремились человек и собака! Край мохнатого облака надвинулся из-за гор, ветви елей тихо закачались под дуновением ветерка, и лесной шум пронесся глухим сердитым гулом. Лутонин взглянул на небо, на горы, с которых уже срывались белые флаги снежных взметов, и тревожно прислушался.

— Пурга будет, — сказал он сам себе.

Новый порыв ветра яростно бросил в лицо колючий снег. Беркут тихо взвизгнул, посмотрел на хозяина и, прижав уши, упрямо пошел вперед. Небо быстро заволакивалось тучами, а лес без конца тяжко вздыхал, шумел.

Безмолвный и уставший, Лутонин еле брел вслед за собакой, с трудом передвигая лыжи. Пес беспокоился, спешил и, часто оглядываясь, отрывисто лаял, торопил его.

Не успели они пройти поляну, как небо заволоклось тучами. Пошел снег. Ветер с каждой минутой усиливался. По поляне, завихряясь воронкой, заметались снежные столбы. Небо, горы — все кругом угрожающе потемнело.

Ноги у Лутонина, потеряв силу и гибкость, подкашивались. Тревожно было на душе. Постукивали зубы, холодело в груди. Снег, как трясина, засасывал его. Каждый шаг стоил ему нечеловеческих усилий, но он все шел и шел. Ему хотелось покоя и тепла. До слез, до отчаянного крика хотелось этого. В это время не было для него ничего на свете более дорогого и желанного, чем тепло и покой. Лес трещал и шумел. Он смыкался вокруг и, словно заколдованный, держал его в своих цепких корявых лапах.

— Не выбраться нам отсюда, — тихо проговорил Лутонин и упал лицом вниз как подкошенный.

Чего боялся — случилось. Он не в силах был подняться. Голова горела. Внутри жгло. По лицу текли холодные струйки талого снега.

Беркут, чувствуя, что с его хозяином стряслась беда, жалобно скулил, беспокойно ходил вокруг, потом уселся на задние лапы и тоскливо завыл. Лутонин встрепенулся и испуганно закричал:

— Пошел вон!.. Оплакиваешь живого... Замолчи... Убью-ю-ю!..

Он снял лыжи тяжело и неловко, словно у него были перебиты ноги, и пополз к ближайшему дереву. Полежал немного, потом обхватил руками могучий ствол ели и собрав остаток сил, с трудом встал. Смутная мысль о том, что он может замерзнуть, угнетающе и тупо шевельнулась в его голове.

Лутонин испуганно отшатнулся от дерева, точно оно удерживало его, и, тяжело ступая коченеющими ногами, пошел от дерева к дереву, отдыхая у каждого по нескольку минут. От ходьбы ему стало немного теплее. «Хоть на четвереньках, но доберусь до долины. Обогреют меня там; накормят, дадут покурить», — думал он и в то же время сознание подсказывало, что никогда не добраться ему до жилья.

Беркут неотступно шел по пятам, а когда Лутонин останавливался передохнуть, садился перед ним, обвивал хвостом передние лапы и настороженно присматривался к своему хозяину, странному, совсем непохожему на себя. Стемнело. А Лутонин шел с неистовой настойчивостью, белый от снега, холодный, словно в жилах заледенела кровь. Наконец, он остановился и тупо уставился на собаку.

— Иди, Беркут... передай ребятам, что Димка Лутонин погибает...— проговорил он и рухнул лицом в мягкий снег.

Отдышавшись и придя в себя, он сел, подозвал к себе Беркута, обнял его шею немеющей рукой, снял зубами рукавицу и просунул ее под ошейник.

— Иди, Беркут, тебе нечего больше здесь делать... — ласково сказал он и легонько оттолкнул от себя собаку. Пес послушно отошел и уселся на снег.

Лутонина стало клонить в такой сладостный и успокоительный сон, какого он не знал за всю свою жизнь. Беркут сидел не двигаясь и терпеливо ждал. Была ночь. По-прежнему пуржило. Запорошенный снегом, продрогший пес, наконец, беспокойно заерзал на месте, переступая с ноги на ногу, и тихонько взвизгнул. Немного погодя он залаял. Затем подполз ближе к безмолвной и неподвижной фигуре и вдруг попятился назад. Шерсть на его спине стала дыбом. Он еще помедлил с минуту, протяжно и тоскливо воя под темным ветреным небом. Потом обошел стороной своего хозяина и во весь дух, без оглядки, пустился бежать в долину.

***

— Саша! Открой, пожалуйста, форточку, упрел совсем, — простонал начальник горноспасательной станции Зорин, почесывая волосатую грудь. — Ну и натопили же сегодня, как в бане.

Сидевший у окна (инструктор Гагарин, куря трубку,сказал:

— А стоит ли? Это тепло ненадолго.

— Хотя бы на несколько минут открой, мочи нет.

Гагарин распахнул форточку. Вместе с холодной струей воздуха в комнату ворвался белый рой снежинок.

— Пуржит,— заметил Метельков и звучно зевнул.— Я думаю, кончать пора, что-то спать охота.

— Э-э, нет! В компании так делать не годится, — возразил Гагарин, перемешивая на столе костяшки домино. — Еще детское время. Зорин дважды подряд оглушительно чихнул.

— Будь здоров! — хором пожелали инструкторы.

— Ну, вот и освежился,— усмехнулся Гагарин и захлопнул форточку.

Где-то прогрохотала снежная лавина. Дом вздрогнул — и в шкафу задребезжала посуда. И вдруг, как по. команде, все повернули головы и, по-гусиному вытянув шеи, уставились на дверь, безмолвно застыв в самых неожиданных позах.

— Скребется кто-то,— тихо проговорил Гагарин.

— И визжит, слышите?— еще тише добавил Метельков.

— Да, скребется... и повизгивает, — шепотом подтвердил радист.

Все многозначительно переглянулись и... ничего не сказали. В коридоре громче раздался визг и более настойчивое поскребывание. Метельков решительно поднялся со своего места, рывком распахнул дверь и отступил в сторону. Все повскакивали на ноги.

В комнату угрюмо вошел запорошенный снегом, худой пес, остановился посреди комнаты и обвел всех каким-то странным тяжелым взглядом. Глаза у него были влажные и очень голодные. Он посмотрел на Гагарина с таким выражением, что у того мурашки забегали по спине. Потом тихонько шевельнул хвостом, подошел к нему и доверчиво ткнул свой черный нос в колени.

— Да это же Беркут!— воскликнул он, пораженный, ощупывая впалые бока ночному гостю. — Откуда ты взялся? Пойдем к порогу, я стряхну с тебя снег.

Минуту спустя, торопливо вытаскивая из-за ошейника что-то белое, он возбужденно воскликнул:

— Ребята, смотрите, что я обнаружил!

— Что там? — обступили его товарищи.

— Рукавица! — еще более удивляясь, сообщил Гагарин, внимательно рассматривая находку. — Это Димкина. Видите, вот олень.

Все вспомнили подарок от знакомой девушки: теплые, мялкие рукавички с вышитыми красными оленями на них.

— Что бы это значило? — задумчиво проговорил радист.

— Я рассматриваю это, как сигнал бедствия, — заключил Зорин. — А вы как думаете?

— Для меня все ясно,— ответил Гагарин, поспешно натягивая свитер. — Сейчас январь, и апрельские шутки неуместны.

Все это время понуро стоявший Беркут забеспокоился и, повизгивая, нетерпеливо поскреб дверь лапой.

— Ребята, скорей собирайтесь! — поторопил Зорин своих подчиненных.

— Мы уже готовы, — сказал Гагарин. — Беркут, за мной! Он открыл дверь и загромыхал вниз по деревянным ступенькам. Зорин бросился следом.

В коридоре они зажгли дымный факел, одели лыжи и съехали по заснеженным ступенькам. Ошалелый ветер обрушился на них из-за угла дома тучей снега.

— Ну, поехали! — крикнул Гагарин и оттолкнулся лыжными палками.

По-волчьи, легкими размашистыми скачками Беркут обогнал его и через несколько минут исчез во тьме ночи.

В лесу ветер был тише. В морозном воздухе более спокойно кружились снежинки. Трепетный свет факела выхватывал из темноты полусгнившие тши с огромными шапками снега, казавшимися грибами сказочной величины, тяжелые лапчатые ветви, склонившиеся над ними, сугробы, под которыми скрывались то кучи бурелома, то лежащие стволы сраженных временем лесных великанов. И вся эта темная, дикая чаща, занесенная снегом, была переполнена таинственным шумом, треском» шелестом, стонами, словно лес был заселен живыми существами, где-то скрывающимися в темноте.

Откуда-то издалека ветер принес заунывный звук. Он прозвучал вначале глухо, потом как будто отдался под тяжелым навесом вершин елей и тихо замер в лесу.

— Слышишь? — ахнул паром изо рта Зорин.

— Это Беркут, — ответил Гагарин.— Это он зовет нас.

И снова тишину ночи пронзил вой. Скорей, скорей на помощь, товарищу! Скорей... Скорей!.. Тяжело и шумно дыша, они преодолели пригорок и остановились, как вкапанные. У их ног, запорошенный снегом, лицом вниз, лежал человек, а к боку его прижимался продрогший пес и, тихо повизгивая, лизал ему побелевшее ухо. Человек пошевелился, бессильно повел рукой, словно отталкивая кого-то, и слабым голосом произнес:

— Иди, Беркут... Иди же... пропаду...

— Живой! — радостно и взволнованно воскликнул Гагарин и плюхнулся перед ним на колени.

Он осторожно, приподнял голову и, пораженный, уставился в худое, обросшее лицо с провалившимися глазами под бахромой изморози на бровях.

— Это я, Сашка Гагарин... — дрогнувшим голосом проговорил он.

И не мог больше вымолвить ни слова, что-то подкатилось к горлу и застряло там. Он заботливо подсунул под голову товарища рыжую лисью шапку и размазал жесткой кожаной рукавицей по своей холодной щеке стынущую на морозе, трогательно одинокую слезу. Зорин замахал факелом, заметив между деревьев свет.

— Ребята санки везут,- сказал он.

Лутонин не произнес ни звука, пока его со всеми предосторожностями укладывали в опальный мешок. Лишь перед тем как тронуться в путь, он открыл глаза и обвел всех безразличным взглядом. Затем его глаза приобрели живое, вдумчивое выражение, и, как ни было страшно и неузнаваемо лицо, все сразу признали Димкину улыбку.

Совсем слабую, но добрую, живую, хорошую улыбку, моментально оживившую черты лица. Совсем внятно он проговорил:

— Здорово, братцы!

Работники горноспасательной станции были из тех людей, которые, как говорится, «собаку съели» в своей трудной, подчас опасной работе. Минут за десять они сделали все, чтобы подготовить к транспортировке спасенного товарища. Он удобно лежал на легких длинных санках в тепле мехового мешка, крепко и аккуратно увязанный веревкой. Была уже глубокая ночь, когда они добрались до долины. За рекой, сквозь пургу, тускло светились окна спасательной станции.

В холодной нежилой комнате инструкторы долго и энергично растирали снегам и шерстяными носками окоченевшие руки и наш товарища. Потам его заботливо уложили в постель, закончив уже на месте остальные процедуры по оказанию первой медицинской помощи. Но Лутонину требовалась более серьезная медицинская помощь, и товарищи решили, несмотря ни на какую погоду, любыми средствами доставить врача к больному.

***

Гагарин шел первым. Не было в горах ни лыжни, ни следа. Пурга все замела, все погребла под снегом: дороги, тропы, ручьи, реки. Не было видно ни звериных следов, ни птиц — все живое попряталось в логовах, норах, в укромных уголках, скрываясь от разбушевавшейся непогоды.

Ветер исступленно набрасывался на лыжников, заметал их след, больно хлестал снегом по лицу, скрывал видимость, словно изо всех сил старался сбить с пути двух смельчаков, посмевших выйти из своих жилищ в такое время, когда «он», могущественный ветер, разгуливал по горам и долинам, злобно разгоняя все живое на земле и в воздухе.

На четвертом километре лыжники свернули на широкие разливы заснеженной реки и долго шли вниз по течению. Где-то прогрохотала лавина.

Гагарин прислушался и стал внимательно осматриваться по сторонам. Звук отдаленной лавины напомнил ему об опасностях на некоторых участках пути.

На правом берегу он увидел засохшую ель, стоявшую против Большого кулуара, опасного зимой частыми лавинами, и сказал:

— Антон! Это место нужно скорее проскочить.

В это время послышался отдаленный гул.

— Лавина-а-а!..— испуганно закричал Метельков.

Гагарин по звуку определил, что белая смерть мчится по Большому кулуару. Они почта прошли его, но, судя по силе нарастающего гула, лавина должна быть огромных размеров, и друзьям еще угрожала смертельная опасность.

— Скорей!.. Скорей!.. — торопил он, с такой силой отталкиваясь лыжными палками, что крепкий упругий бамбук гнулся и трещал.

Оглянувшись, чтобы узнать, не отстал ли товарищ, Гагарин чуть не упал. Левая лыжа застряла в торчащих из-под снега корнях коряги. Он рванул ногой. Что-то затрещало.

— Осторожно! — предупредил он товарища, устремляясь вперед еще быстрее, нагоняя потерянную долю минуты.

Все нарастающий гул лавины перешел в оглушительный грохот, от которого стало пусто в голове и ушах. Дрожало все: и горы, и лес, и скалы, казалось, дрожали земля и небо. Ветер вдруг стих совсем, но тотчас же подул с ураганной, силой, со свистом и воем, но не на юг, как дул прежде, а со стороны грохочущего кулуара. От снега, поднятого воздушной волной, в двух шагах ничего не было видно. Лавина приближалась с таким грохотом и гулом, словно горы раскололись на части, и обломки их, сокрушая все на своем пути, скатывались в долину.

В страшном грохоте Гагарин уловил душераздирающий крик товарища. И в этот момент какая-то могучая неведомая сила рванула его, подбросила, завертела, как перышко... «Ну, конец тебе, Сашка», — подумал он, и все погрузилось во мрак, в мертвую тишину... Когда Гагарин очнулся, по-прежнему бесновалась пурга. Он лежал засыпанный по плечи снегом и так отвратительно чувствовал себя, словно был жестоко избит. Мысль о товарище пришла внезапно.

— Антон!.. — закричал он охрипшим, чужим голосом. — Анто-о-о-ша!..

Ветер подхватил его крик, сердито швырнул за реку в темную чащу леса и насмешливо передразнил. Гагарину, действительно, показалось, что это отозвался товарищ, и он закричал опять:

— Эй, Антон! Я здесь!

А сам, безжалостно калеча пальцы о твердые, как лед, комья снега, выбирался из-под завала. Кусал губы от боли и ругался от досады, что никак не может выбраться из снега, а товарищу, быть может, нужна немедленная помощь. Он так энергично действовал руками, что ему стало жарко. Наконец, Гагарин вылез из-под снега, поднялся на ноги и с беспокойством осмотрелся по сторонам.

Метрах в тридцати он увидел огромную глыбу скалы, которой раньше там не было, и направился к ней. По пути нашел сломанную лыжную палку. Гагарин сразу упал духом. А когда увидел шапку товарища, так разволновался, что его несколько минут трясло, как в лихорадке. Он никак не мог прийти в себя после столь неожиданного несчастья, постигшего их в пути. Мысли, мрачнее одна другой, тревожно роились в голове.

- Пропал парень...— вздохнул Гагарин и даже испугался, что сказал это.

С тяжелым сердцем он сунул в просторный карман куртки найденную шапку, медленно обошел скалу и сквозь завесу метели неожиданно увидел товарища.

— Антон! — закричал Гагарин, обрадовавшись, что, наконец, он нашелся.— Стой! Я здесь...

Не обращая никакого внимания на оклик, Метельков уходил все дальше и дальше.

— Куда же ты? Подожди.

Гагарин побежал за ним, спотыкаясь о твердые комья снега.

— Антон!.. Оглох ты, что ли?

И почувствовал, как покатилось куда-то вниз сердце, а ноги стали чужими...

Перед ним стоял незнакомый человек, ростом с Антона, в темно-зеленом штормовом костюме и красном кашне, как у него, но лицо было чужое. «Нет, Антон никогда не был таким»,— подумал Гагарин, пристально уставившись в седую прядь волос, прилипшую к кровавой ране на лбу. Глаз скрывала багровая опухоль. Гагарин долго смотрел на изуродованное лицо, на седую прядь волос и молчал.

Из состояния оцепенения его вывела хватающая за душу, жалкая улыбка.

— Антоша! — не своим голосом закричал Гагарин, подхватывая под руки товарища, ставшего вдруг мягким, безжизненным, как тряпичная, набитая ватой кукла.

Он отвел Антона в затишек, за большую глыбу скалы, невесть откуда принесенную лавиной, усадил, перевязал голову, разыскал лыжи и на минуту призадумался: возвращаться на спасательную станцию или же продолжать путь. До дому было километров шесть, а до сторожки лесника, где можно было оставить товарища, наполовину меньше.

«Идти вперед — ближе к цели», — решил Гагарин. За полкилометра от сторожки Метелыков пристал совсем и едва передвигал лыжи. Их встретил звонким лаем пес, а минуту спустя появился и сам хозяин одинокого домика в горах. Он долго всматривался старческими глазами, потерявшими зоркость, в две белые от снега фигуры.

— Что, не узнаете? — отозвался Гагарин.

Старик поспешил навстречу нежданным гостям. Они сняли лыжи у порога и вошли в жарко натопленную комнату. Хозяин молча стащил с Метелькова обмерзшую штормовку и брюки, разул его, уложил на кровать и заботливо накрыл овчинным полушубком.

— B лавину, мы попали, Данилыч, — тихо сказал Гагарин и закашлял долго, с надрывом, судорожно вздрагивая плечами. — Малость помяло... — отдышавшись, проговорил он.

— Я пойду, а вы, дедусь, пожалуйста, присмотрите за товарищем,— помолчав немного, сказал Гагарин. — Я завтра приду.

— Куда же ты?

— За врачом иду. Лутонина Димку знаете?

— Лутонина? — лоб у старика покрылся крупными складками, словно голенище сапога. — Знаю... Лутонина знаю.

— Так вот,— продолжал Гагарин. — Он тяжело болен. Прошлой ночью мы подобрали его в лесу. Замерзал. Шел с зимовки к нам, пурга поднялась. Болел он. Больной и пошел. Ну и приключилось такое вот несчастье.

Он попрощался и устало, тяжелыми шагами вышел во двор.

Провожавший его лесничий озабоченно посмотрел на небо и заметил:

— Темнеет уже.

Да, дни теперь короткие,— сказал Гагарин, защелкивая на лыжах тугие пружины креплений. Старик понял, что этого настойчивого малого не отговоришь ничем, и молча проводил его до занесенной снегом изгороди.

Через несколько минут одинокая фигура лыжника скрылась во мгле по-зимнему рано наступивших сумерек.

В. Никитин