Туризм

Далеко от Поляны

Жизнь покатилась быстро и по совсем неожиданным путям. Мне поручили преподавание географии в университете. Но какой! Географии зарубежных стран, стран, в которых я еще не бывал и о которых располагал лишь заочными, книжными представлениями.

Неожиданно и тут большую помощь оказали краснополянские горы. Они и при познавании остального мира служили эталоном для сравнений, облегчали запоминание цифр л фактов.

Размеры ли территории - "как заповедник", характер ли растительности - "высотная зональность Лазистана в Турции аналогична краснополянской", а в других местах - "смещена на столько-то метров вверх". Высота знаменитой поэтической горы Парнас в Греции - 2459 метров - это почти метр в метр навсегда памятная высота Аибги.

Буковые леса краснополянских гор - можно ли забыть эти пепельно-серые колоннады? Теперь столь же реальными для меня становились сходные леса Карпат и Японии, Чили и Новой Зеландии.

Весь мир, рассматриваемый через "краснополянский бинокль", приближался, делался ощутимым.

Я утонул в иностранной литературе, ломясь со словарем через сложные тексты, подчас на едва знакомых языках. А иногда среди моря иноязычных книг вдруг обнаруживался источник с русским текстом. Как приятно было при изучении Южных Анд и Огненной Земли встретиться с сочинениями, написанными об этих странах нашим горноколхидским Альбовым!

Оказалось, что можно даже заочно, и не посещая многих стран, понять, запомнить и зрительно представлять себе существенные черты их облика.

А шел как раз 1939 год. Над миром нависла война. Прозвучали первые выстрелы фашистов в Польше. О зарубежных поездках географу нечего было и думать. В таких условиях "заочное страноведение" становилось важным, нужным делом.

От краеведения к страноведению. От знания отдельных долин и хребтов, каждой тропки в лесу, каждой даты в истории малого района - к изучению огромных территорий.

Гитлеровское нападение на нашу страну застало нас в Геленджике, где мы с Наташей руководили студенческой практикой и, изучая приморские низкогорья, кое-чему доучивались сами. На упрощенных примерах гор у Геленджика было видно, что мы все же недооценивали значения процессов древнего выравнивания, которые предшествовали новейшему поднятию и расчленению гор.

Здесь-то мы и узнали о начале войны.

Грянул гром, и сразу стало не до выровненных поверхностей. Словно сама природа почувствовала потрясение, переживаемое страной. Громко возроптало Черное море, и даже в вечно спокойную Геленджикскую бухту юго-западный ветер нагнал штормовые волны. Яростный прибой набрасывался на берега, грохотал камнями и, словно тяжело всхлипывая, сцеживался сквозь них, чтобы обрушиться на пляжи новыми и новыми нашествиями.

Всею грудью открыто Черноморское побережье разбушевавшейся стихии. Неужели так же открыто оно и ударам врага? Ведь побережье - это граница и, значит, линия фронта! Тогда и наши краснополянские высокогорья становятся прифронтовыми районами.

Со злобной горечью

вспоминаем демагогические прорицания Смирнова-Чаткальского...

Практика в Геленджике была прервана. Мы вернулись в Москву к самому началу воздушных налетов на столицу. Л дальше так пошла изламываться жизнь в бурях событий военного времени, что ко дням вторжения фашистских армий на Кавказ мы с Наташей работали совсем далеко от Кавказа - в горах Копет-Дага у границы Ирана.

Копет-Даг дыбился безлесный, на огромных пространствах обнаженный. Вся его анатомия как бы просвечивала на поверхности гор. Стойкие пласты выступали как ребра, как связки сухожилий...

Все пути и причины препарировки стойких и податливых свит, все влияния их наклонов на крутизну скатов, следы всех движений и вздрагиваний, которым здесь и нынче подвержены недра, видны на скатах Копет-Дага, как в открытой книге.

Силясь проникнуть взглядом под пышный полог краснополянских лесов, мы могли лишь догадываться о некоторых причинах такого, а не иного формирования рельефа. Обнаженно-костлявые склоны Копет-Дага сами рассказывали нам о справедливости наших предположений. Теперь копетдагский "бинокль" прояснял нам Кавказ.

Какие обширные плоскогорья вознесены к пригребневым высям у Копет-Дага! Мы целыми километрами ездили тут по степным равнинам без дорог на грузовике. Пшеничные нивы клонились под мотовила комбайнов... Но вот и край плоскогорья. За бровкой страшный обрыв к ущельям, изгрызшим бока нагорья. На их тенистых днищах - полосы леса, точнее - диких лесосадов. Как иначе назвать лес из плодовых деревьев - яблонь, ореха, гранатника, оплетенных диким же, но вкусным виноградом.

Что-то родное, горноколхидское, дышит на нас из этих лесистых лощин Западного Копет-Дага,- чувствуем себя здесь, словно мы "у себя дома".

Ступенчатые плоскогорья этой горной страны еще полнее убедили нас, как универсален закон возрастной многоярусности выровненных поверхностей. Эх, теперь бы новыми глазами да на старый Кавказ!

Но именно в эти дни звучали тревожные сводки о боях на Волге и Кубани. О многом узнавалось с болью, но то, что война коснулась нашего участка Кавказа (в сводках стали упоминаться Майкоп, Псебай), наполняло душу особенной горечью. Война пришла в краснополянские горы и пришла совсем не с моря, а с севера.

Фашисты вошли в заповедник! Вскоре мы узнали, что они бросили в высокогорья свои альпийские войска, что воткнули флаг со свастикой в вершину Эльбруса, что вышли на некоторые перевалы Главного хребта и даже добрались до Псху на южном склоне.