Туризм

На вершину ночью

Вышли тропой к Полуторным балаганам. Сначала мигали фонариком, а потом оказалось, что глаза притерпелись к кромешной тьме, а ноги сами почти безошибочно чувствуют тропу. Всего раза три сбились на двух километрах пути к балаганам. На нас свитеры, за спиной одеяла, свои и наших вершинных отшельников. У Иосифа термос с горячим кофе, миска с кашей, хлеб.

Все выше по огромной черной горе, по высокой траве, по круче, где и днем-то не всюду пройдешь. Ответственность, что ли, прибавляет уверенности? Идем ночью на вершину Аибги - еще полдня назад я счел бы такое предприятие безумием!

Коровья тропка давно кончилась. Подтягиваемся на руках, держась за траву, иногда напарываемся на колючки. Не выйти бы мимо вершины к северным обрывам гребня - кто ведает, как они выглядят в такой тьме?

Вот трава становится мягче - в ней меньше колючек и чемерицы. Чистота субальпийского луга - признак близости вершины. Да и поднимаемся мы уже больше часа. Пробую аукнуться:

- А-дам-чик! А друзья втроем:

- Эм-моч-ка!

Отклика нет. А ну-ка вчетвером, еще раз:

- Эм-моч-ка!

Сверху из кромешной тьмы доносится жиденький мужской голос:

- Мы здесь.

Еще пятнадцать минут подъема.

Ищу несчастных лучом фонарика. Вот они - так и сидят под самой вершиной, прижавшись друг к другу, нахохлившись, как птицы.

- Добрая ночь, вот и мы.

Адам, заикаясь от озноба, произносит:

- Вот уж ммы нне дддумали, нне вверили, что вввы пппридете.

- Иосиф, давайте им скорее горячий кофе.

Они уже надели фуфайки и запеленались в свои одеяла.

Больные, освещаемые лучом фонарика, живо уплетают ужин и, вдохновленные нашим ночным подъемом, изъявляют готовность чуть ли не сейчас же спускаться. Э, нет, не пойдет. В такой тьме я не рискнул бы низвергаться с этих скатов и в одиночку, а не то что с Адамчиком на буксире.

Надо попытаться вздремнуть до рассвета. Но где? Круча такая, что, заснув, можно сорваться. Может быть, на самом пике ровнее?

Буквально несколько шагов, и мы на вершине. Но высунулись лишь на одно мгновение, настолько силен и порывист оказался там ледяной северный ветер. И все же сознание, что мы хоть миг постояли ночью на самом пике, что больше ощутили, чем увидели, черные бездны отвесов под ногами,- это сознание стало теперь навсегда нашим достоянием.

- Ну, а сейчас спокойной ночи!

Укладываемся прямо на склоне, соорудив из камней и грунта опоры подошвам. Впрочем, на круче в тридцать градусов никакая опора не держит, ползешь вместе с ней вниз. Но мы так устали, что ухитряемся вздремывать и в этом подвешенном состоянии. До рассвета часа три полусна - съезжаем, подтягиваемся повыше, снова сползаем...

Не будем говорить и о том, как нам было "тепло" при ночном ветре без палаток на высоте в два с половиной километра.

Рассвет. Рассвет, видимый с большой горной вершины, с моей любимой Аибги.

Проснуться над еще дремлющей Абхазией, ловить блики солнца сначала на самых больших, а потом на все более низких горах, любоваться облаками, прикорнувшими на днищах долин,- великая награда за перенесенные трудности.

Веселым, нарочито спортивным голосом кричу:

- Подъем!

Все быстро вскакивают.

- Теперь марш завтракать к общему лагерю! Адам, советую вам зажмуриться и довериться нам. Ведь мы тут и ночью прошли. Значит, стыдно бояться при свете!

Адамчика справа и слева берут под руки Ашот и Иван. Мы с Иосифом крепко держим под руки Эмму. Она было пикнула:

- Ой, как же я... Резко отвечаю:

- Ничего, дойдете! Слушайтесь нас. Наши руки оказались настолько устойчивой опорой, что Эммочка быстро освоила приемы травяного спуска. Она шла легко, местами даже прыгала - хотелось же ей продемонстрировать, что она может быть изящна, как серна.

Адамчик пытался напомнить о своем недомогании, но компаньоны служили ему такими отличными костылями, что скоро и он понял - спуск не угрожает особыми опасностями. Сначала Адам действительно зажмурился, но потом начал робко приоткрывать глаза и посматривать вниз.

От Полуторных балаганов супруги быстро, уже своим ходом дошли до лагеря. Здесь пылал костер, кипел кофе, варилась каша, народ просыпался, ежился от холода, бегал к ледяному ручью умываться. Настроение у большинства было отличное. Адамчик и Эммочка без капли смущения давали интервью о своем самочувствии на вершине и ощущали себя именинниками.

Позавтракали, погуляли по окрестным лугам и пошли на спуск. В голову колонны ставлю обоих горе-героев под надежным конвоем друзей. Адама даже на тропе страхуем при спуске - боязнь пространства и тут напоминает о себе.

В одном месте замечаю, что, увлекшись, сбился на незнакомую мне левую тропу - вероятно, заброшенный зигзаг. Спохватился сразу же. Резко останавливаюсь и говорю:

- Ой, простите, сбились.

Эммочка бледнеет и испуганно произносит:

- Что? Сбились? Ах, мне плохо!

Ее головка кокетливо ложится на плечо к конвоирующему Иосифу. Много я читывал о женских обмороках, но такой откровенной симуляции еще не видал. Подбегаю к ней и дергаю за руку:

- Ничего вам не плохо, вон тропа!

- А, что? Тропа? Ну хорошо.

...На турбазе Энгель благодарит туристов за помощь. Делюсь с ним своими переживаниями и решительно заявляю, что впредь таких экспериментов делать не буду. На одного экскурсовода должно быть не больше пятнадцати туристов. Да и проводник с вьюками должен быть надежнее и умнее.

Оставшиеся три дня своего пребывания на турбазе Адамчик и Эммочка провели в обстановке нарастающего интереса к их особам. Они не ходили больше ни в какие маршруты, красовались в ослепительных туалетах, давали интервью, фотографировались с вновь приехавшими. У них уже начала складываться какая-то собственная версия, новая трактовка событий и оценка в них своей роли и заслуг...

Через пять лет они мне встретились в Москве и трогательно рассказали, как они ночью "спускались с вершины в пропасть".