Кисловодск

Д. Н. Мамин-Сибиряк

Писателя Д. Н. Мамина-Сибиряка издавна привлекал Кавказ, еще во время войны с Шамилем получивший в России эпитет «погибельный». Интерес к стране гор у него возник в молодые годы, в период увлечения творчеством М. Ю. Лермон­това и А. А. Бестужева-Марлинского. Ему нравились персонажи «Героя нашего времени», романтика повести «Аммалат-бек». Позже в рассказе «Черты из жизни Пепко» он писал: «Настоящая равнинная Русь чувствуется только у Л. Толстого, а горная — у Лермонтова. Эти два автора навсегда остались для меня недосягаемыми образцами».

Д. Н. Мамин-Сибиряк, широко известный как бытописатель Урала, в письме от 24 июня 1902 года сообщал: «На июль думаю съездить на Кавказ... Давнишняя мечта побывать там. Сейчас в Кисловодске Н. К. Михайловский и Ф. Ф. Фидлер. Буду две недели купаться в нарзане и пить ессентуки. Из Кисловодска поеду по Военно-Грузинской дороге». И действительно: 20 июля писатель прибыл в Кисловодск. В очерке «Погибельный Кавказ», который не вошел ни в одно из его собраний сочинений и не известен современному читателю (поэтому мы и позволяем обширные цитаты из него — Б. Р.), он так рассказывал о своих впечатлениях: «С замирающим от любопытства сердцем я смотрел по сторонам, когда наш поезд с какой-то особенной быстротой летел по благословенным предгорьям Северного Кавказа, спускаясь к группе знаменитых и, быть может, единственных по своему целебному действию минеральных вод. Унылая и однообразная степь осталась далеко позади...

Пятигорск! — выкрикнул кондуктор. — Остановка десять минут... Я вышел на платформу, где суетилась разноплеменная толпа. Из вагонов выводили под руки и выносили больных. Это были жертвы паралича в разных его формах...Это какая гора? — спрашиваю у своего соседа по вагону. Бештау... — совершенно равнодушно отвечает восточного типа человек...А там будет Машук...

Здесь погиб на роковой дуэли знаменитейший русский поэт Лермонтов, воспевший Кавказ, — свою будущую могилу... Потом я был на месте этой роковой для всей России дуэли. Чудный красивый вид, а на месте дуэли красивый памятник безвременно погибшему поэту. Кругом широкая поляна, точно окропленная, как живыми слезами, яркими южными цветами». Этот памятник открыли за год до приезда писателя на Воды. «Поезд не ждет, — продолжает очерк Дмитрий Наркисович. — Вышедших в Пятигорске путешественников заменили новые, ехавшие в Кисловодск. Здесь всегда много публики, точно эти курорты обмениваются между собою больными.

До Кисловодска было совсем близко. Промелькнули Ессентуки. Поезд мчался в гору. Скоро показался и Кисловодск, разметавший свои улицы по крутым берегам горной речки. Общий вид был очень красив, а великолепный вокзал мог бы украсить любую столицу. Не знаю, любят ли южане путешествовать или публика набивается на вокзалы из пустого любопытства, но здесь всегда масса народа. Все куда-то торопятся, толкают друг друга без всякой церемонии и вообще имеют такой вид, точно боятся опоздать на пожар собственного дома»

«Извозчик на просьбу найти где-нибудь комнату только почесал затылок: «Трудненько, барин...». И действительно, устроиться во время лечебного сезона в Кисловодске было нелегко. Все гостиницы, меблированные номера и остальные комнаты битком набиты... С большим трудом мы разыскали, наконец, маленькую комнату, упиравшуюся единственным окном в стену соседнего дома и стоившую 3 рубля в сутки... В поисках пристанища я не заметил, как наливался чисто южный зной. Я его почувствовал только, когда, устроившись в своем мрачном логовище,— солнце в мое окно никогда не заглядывало, что было даже хорошо,— и переодевшись, вышел на улицу, чтобы идти в Курзал».

Перед взором писателя открылась великолепная кольцевая панорама гор. Все это было необычно, ново, так же как и чудесный парк на берегах Ольховки, романтическое шумное журчанье ее быстрых вод. «До Курзала, — писал Дмитрий Наркисович, — от моей квартиры было «рукой подать». Здание Курзала представляло собой собственно одну длинную и широкую галерею, из которой боковые коридоры вели в отдельные ванны. В конце этой галереи была устроена каменная балюстрада, всегда окруженная «чающими движения воды». Это и был Нарзан (источник — Б. Р.), который по наружному виду решительно ничего не представлял особенного. Просто громадный каменный колодец, на дне которого слабо бурлила вода».

Девушки-«источницы» подавали желающим стаканы холодной воды, оставляющей на стенках стакана пузырьки газа. «Я выпил стакан и не нашел в этом целебном напитке ничего особенного. Просто холодная ключевая вода, очень приятная на вкус, напоминающая сельтерскую воду. Говорят, что прежде нарзан содержал больше газов; но источник несколько раз перестраивали на разные лады, пока нарзан перестал бурлить». Слова Мамина-Сибиряка о том, что от его квартиры было «рукой подать до Курзала», то есть до Нарзанной галереи с когромадный парк. Там и сям в зелени южных деревьев мелькали деревянные киоски, беседки и домики с продажей разных разностей. Тут же в тени приютились отдельные столики, за которыми пили молоко, чай и кофе».

За одним из таких столиков писатель увидел известного публициста-народника, редактора журнала «Русское богатство» Н. К. Михайловского и своего друга, переводчика и коллекционера Ф. Ф. Фидлера. Встреча со знакомыми доставила радость. Третий человек, сидевший с ними за столиком, тоже оказался старым знакомым еще по Уралу. Это был один из врачей, практикующих на Водах.

Вот и отлично, — повторял Николай Константинович, пожимая мою руку. — Пора, батенька, и вам поправлять свою натуру. Да... хорошо здесь, и только одно неудобство: очень уж далеко от Петербурга. В последнем, по-моему, главное достоинство наших Вод, — заметил доктор. — Петербург волнует, а здесь целебная глушь... Ну, пусть будет по-вашему, Владимир Иванович, как ваш пациент, я должен во всем соглашаться с вами...

Михайловский находился в прекрасном расположении духа и все время шутил. Как собеседник он являлся в своем роде единственным человеком, — остроумный, веселый и всегда какой-то жизнерадостный». Социолог и критик Николай Константинович Михайловский не раз посещал Кисловодск; здесь встречался с Н. А. Ярошенко, Г. И. Успенским, композитором С. И. Танеевым. Колоритна личность Федора Федоровича Фидлера. О его любви к редкому в те годы коллекционированию видовых почтовых открыток Д. Н. Мамин-Сибиряк иронически отозвался в очерке: «На каждой станции Фриц как сумасшедший выскакивал на платформу, разыскивал киоск с газетами и неистово начинал отбирать открытки с видами Кавказа. Коллекционерство было его манией, и в его архиве в Петербурге хранились тысячи таких открыток, вывезенных из разных путешествий. Он не обращал внимания на звонки, и мне приходилось ловить его на каждой платформе и силой тащить в вагон. За мои материнские заботы, вместо знаков благодарности, друг Фриц угрожающе рычал на меня, как рычит собака, у которой отнимают самую дорогую кость.

— Друг Фриц, если ты останешься на одной из этих станций, тебя зарежут, как барана, — угрожал я. — Здесь шутить не будут. Друг Фриц показывал мне свою палку (в ней скрыт тонкий стальной дротик), точно приготовился проколоть ею насквозь весь Кавказ. На мелькавшие по сторонам чудные виды он не обращал никакого внимания и до десяти раз принимался пересчитывать свои открытки, сортировал их, делал на обороте таинственные заметки карандашом и прятал, оглядываясь, в свой дорожный чемодан. Я чувствовал, как начинаю ненавидеть эти открытки, а вместе и их изобретателя, железнодорожные киоски и ни в чем не повинных торговцев».

Ф. Ф. Фидлер известен не только как переводчик русских поэтов на немецкий язык. Его страсть к коллекционированию заслужила признание и в наши дни: собранная им ценная литературно-мемориальная коллекция хранится в Пушкинском доме в Санкт-Петербурге. Один из ранних посмертных альбомов, посвященных Л. Н. Толстому, иллюстрирован редчайшими открытками из собрания Фидлера. В своем очерке Мамин-Сибиряк дал шуточный портрет чуть ли не первого филокартиста России, одержимого страстью собирания открыток после появления их в России в 1895 году.

На память о дружеских встречах в Кисловодске все три приятеля шутки ради сфотографировались в костюмах горцев. На снимке они предстают перед нами в черкесках с газырями и папахах, с кинжалами на поясах, как «настоящие кавказцы».

В путеводителе по Водам на 1901 год по списку практикующих врачей удалось установить и фамилию Владимира Ивановича, уральского знакомого писателя. Это доктор медицины В. И. Подановский, пользовавшийся в начале века популярностью в Кисловодске у «курсовой публики».

Д. Н. Мамин-Сибиряк с друзьями совершил прогулку к Красным камням, которые тогда отошли к территории огромного Нового парка, возникавшего на «отчужденной» у казаков станицы Кисловодской земле. «Мы вернулись в курорт только к раннему обеду. Все порядочно проголодались и с трогательным вниманием принялись за изучение обеденной карточки Курортный ресторан стоял на некотором возвышении, с которого открывался вид на главную галерею. Публика все прибывала, и, глядя на двигавшуюся нарядную толпу, трудно было себе представить, что все это больные... Даже как-то странно было думать о болезнях, когда так горячо светило южное солнце и когда казалось, самый воздух изнемогал от напора преисполняющих его сил».

Курортный ресторан, о котором вспоминал писатель, это некогда знаменитая «Ресторация». В начале XX века в перестроенном здании находился ресторан Константиновской артели. Об облике здания в ту пору можно судить только по сохранившейся открытке. И как тут не вспомнить о трогательной страсти Фид-лера к их коллекционированию! Благодаря филокартистам мы теперь знаем, как выглядело это изящное двухэтажное здание с открытыми верандами и с гротом под лестницей. Его, к сожалению, «за ветхостью» снесли в 1944 году, и от него остался лишь один грот... После недолгого пребывания в Кисловодске писатель покинул курорт. В дальнейшем пути по Кавказу, любуясь жилищами горцев, Мамин-Сибиряк сказал: «Мне очень хотелось бы пожить в таком орлином гнезде, чтобы присмотреться к жизни вольных детей горной пустыни; но приходилось ехать мимо и полюбоваться только издали. Такая уж судьба всех путешест­венников, которым приходится довольствоваться мимолетными впечатлениями и ехать вперед, куда ведет дорога-мачеха»2.

В морозном Петербурге среди друзей он с удовольствием вспоминал о путешествии на Кавказ, о днях, проведенных под знойным солнцем юга...