Спелео

Первые дни «вне времени»

Теперь я один, мне предстоит полное одиночество в течение шести месяцев. Конечно, я волнуюсь, но для страха и тревоги нет оснований: я - в сухой пещере, моя палатка комфортабельна, и в первый вечер мне ни о чем не надо заботиться. Но думаю я много. Должен признаться, что разлука с женой была мучительной. Я ощущаю это с тем большей силой, что не прошло и года с тех пор, как мы поженились. Мне пришлось распрощаться и с членами группы, которые будут круглые сутки нести вахту под навесом на необитаемом холме у входа в пещеру. Там будут поочередно бодрствовать Жак Шабер, Жан-Пьер Мезон и Жерар Каппа. Последний возложил на себя функции руководителя, которые я выполнял на поверхности при других экспериментах. Если он допустит хоть малейшую техническую ошибку или не сумеет вместе с Натали решить ту или иную проблему - эксперимент сорвется.

Эта пещера, тот зал, где находится моя палатка, ничуть не хуже любой американской или советской камеры для испытаний в условиях изоляции. В такой обстановке я буду жить, привязанный к десятиметровому кабелю, соединенному с ректальным зондом для непрерывного измерения температуры тела и с электродами, с помощью которых так же непрерывно будут регистрироваться показатели работы сердца. Полгода мне придется крутиться на площадке пять на восемь метров, загроможденной столом, койкой и научными приборами. Шесть месяцев на привязи! Они только начались, а я уже запутываюсь в кабелях.

Мой зал великолепен. Он очень просторен, известняковых конкреций в нем почти нет. Есть, правда, немного гуано летучих мышей, но, к счастью, оно скопилось во впадине между глыбами, обрушившимися с потолка, и достаточно было сделать настил, чтобы перекрыть это место почти полностью. Выход гуано можно заметить позади палатки, но заглядывать туда нет надобности. Зато все окружающие скалы - в стадии разрушения и покрыты более или менее толстым слоем белой пыли, чем-то вроде порошкообразного мела, образующего тонкий налет на деревянном настиле, чему способствовала также доставка оборудования в палатку. Сегодня после обеда первой моей задачей было освободиться от этой пыли - врага номер один. Она осела везде, не только на полу, но и на всех предметах. Я энергично принялся за уборку: подмел сначала сухим веником, затем предварительно побрызгав водой. Одновременно я объявил войну врагу номер 2 - плесени, которая начала появляться повсюду. Я встревожен, ибо перед самым отъездом выяснил, что в Техасе также встречаются пещеры с гуано, содержащим микроскопический болезнетворный гриб, возбудитель тяжелой болезни - гистоплазмоза. Я думал, что его географическое распространение ограничивается Мексикой, не ведая, что мексиканские летучие мыши, в значительной степени зараженные этим грибом, ежегодно мигрируют в пещеры Техаса.

Вначале я пытался задерживать дыхание, но это утомляло, и вскоре я от этого отказался. Вставляя себе ректальный зонд, я первое время панически боялся, как бы с ним не проникли частицы гуано и плесени. Несмотря на то, что я беспрерывно мыл руки водой и протирал их спиртом, мне все время казалось, что я не смогу полностью избежать этой опасности, но мало-помалу я примирился с возможным риском. Во всяком случае, эффективной защиты от пыли нет. В первые дни эксперимента «вне времени» я перетащил на свободный участок настила, за палаткой, ящики с личными вещами, книгами, отчетами о предыдущих экспериментах и научной аппаратурой.

Одним из наиболее важных аспектов моего эксперимента является запись электрической активности мозга во время сна. Это делается с целью определить, насколько сон восстанавливает силы. Поэтому ночью я тремя кабелями (в каждом - по два изолированных провода) подсоединен к прибору, записывающему показания датчиков, которые прикреплены у меня к черепу, подбородку и у глаз. Эти датчики плотно прижаты к коже посредством специальной электропроводной пасты. Такая паста применяется на борту американских космических кораблей; меня ею снабдили Лоренс Дитлейн, возглавляющий программу медицинских исследований центра НАСА в Хьюстоне, и Мильтон де Луччи, заведующий отделом нейрофизиологии. Механизм сна исследуется с помощью аппаратуры, выявляющей отдельные его фазы, в частности фазу сновидений

Задача состоит в том, чтобы узнать, как изменяется сон при переходе от нормального 24-часового ритма к 48-часовому. Для сравнения я располагаю серией записей, сделанных в течение четырехнедельного пребывания в моей комнате-лаборатории в Ницце. Там у меня были записаны электроэнцефалограммы сна в нормальных условиях, а также температура тела и результаты выполнения ряда тестов. Разумеется, у меня нет ни часов, ни радио, ни телевизора. Лишен я также и газет. Даже если в мире произойдет нечто непредвиденное, группа с поверхности не поставит меня в известность. Таковы правила игры. Пока я провожу наблюдения над собой, «Big brother» («Большой брат») следит за мной или, чаще, слышит меня. Он - на поверхности, в палатке-лаборатории, и, получая от меня известие, фиксирует точное время его поступления.

«Большой брат» - это Жерар Каппа, или Жак Шабер, или же Жан-Пьер Мезон. Благодаря электронным приборам, они всегда в курсе того, что я делаю, и непрерывно регистрируют мой пульс, температуру тела и другие физиологические параметры. Моя жена Натали помогает им, но ей не разрешено отвечать на мои звонки. Стоит мне подумать о ней (разлуку я переживаю тяжело), как участившийся пульс выдает мое волнение... Довольно-таки неприятно чувствовать, что за тобой постоянно следят и все записывают; ни одно мое движение, даже в интимные моменты, не ускользает от незримых наблюдателей. В течение своего долгого и тягостного одиночества под землей я утешаюсь мыслью, что мой эксперимент не пройдет даром: длительный сбор все более точных и объективных данных позволит, быть может, найти точное математическое соотношение между такими понятиями, как время и сон. В практическом плане не менее важно определить, какие скрытые механизмы при определенных условиях жизни вызывают переход от 24-часового ритма к иному. Но сколько экспериментов предстоит провести и сколько трудностей преодолеть, чтобы решить эту задачу!