Спелео

Два добровольца пропасти Оливье

Филипп Энглендер, 30 лет, и Жак Шабер, 28 лет, - два различных типа людей. Первый, Филипп, - простой, впечатлительный, общительный, экспансивный, непосредственный, со средним образованием, с характером первичного типа. Филипп по своему характеру представлял собой контраст со вторым, Жаком, более сосредоточенным, уравновешенным, способным к самоанализу, дважды обдумывающим каждое свое действие, прежде чем совершить его, то есть с характером вторичного типа. Он тоже активен, но не так впечатлителен; его манеры и круг чтения говорят о том, что он интеллектуал, и действительно, он - преподаватель английского языка и переводчик.

Как они будут вести себя при отсутствии ориентиров во времени? Кто из них быстрее изменит обычный 24-часовой ритм чередования бодрствования и сна, соответствующий земным суткам? У Филиппа этот суточный 24-часовой ритм через две недели сменился 48-часовым, который продолжался 12 дней. Тогда, согласно плану, составленному мной совместно с французскими военными экспертами, я принял смелое решение: попытаться закрепить у Филиппа возникший у него спонтанно 48-часовой цикл еще на два месяца и добиться этого посредством яркой лампы в 500 ватт, которая будет гореть над его прозрачной палаткой по 34 часа все дни. Конечно, Филиппу не было известно, сколько времени будет каждый раз гореть эта лампа Эта попытка удалась как нельзя лучше. Впервые человек жил в мире, где сутки удлинились вдвое: 36 часов бодрствования и только 12 часов сна, без каких бы то ни было нарушений. Филипп, как показали многочисленные электроэнцефалограммы его сна, прекрасно приспособился к этому режиму.

Тогда, полагая, что наш опыт увенчался успехом, я решил предоставить Филиппу жить по своему усмотрению, как в начальный период эксперимента. Произошло нечто, поразившее меня больше, чем все прочие открытия при наших экспериментах вне времени в пещерах. Филипп, вместо того чтобы вернуться к 24-часовому суточному ритму, продолжал, не прилагая ни малейших усилий, сохранять 48-часовой ритм бодрствования и сна. Так что когда ему объявили, что уже 4 января, он воскликнул:

- Ого! Я пропустил Новый год! Думал, что сейчас только начало ноября!

Жак, напротив, сохранил биологический счет времени, близкий к суткам: интервалы между его пробуждениями в среднем составили 28 часов. После того как Филипп Энглендер перешел на 48-часовой ритм, я поставил второй эксперимент, предусмотренный программой: заставить другого спелеонавта жить при постоянном освещении. Как будет чувствовать себя Жак Шабер без ориентиров во времени, при ярком свете, который будет гореть, пока он спит? Не окажет ли эта лампа, также мощностью 500 ватт, крайне неблагоприятное влияние на его сон и не нарушит ли равновесие его организма как в физическом, так и в психическом отношении?

Оказалось, наоборот: яркое освещение Жаку пришлось по душе; его сон нисколько не нарушился. Ритм смены бодрствования и сна у него лишь на третий месяц полного одиночества составил 48 часов, что сопровождалось усиленной физической активностью; в частности, он проводил разведки. По расчетам Жака, между его спуском в преисподнюю 28 августа и выходом на поверхность 15 января прошло 105 дней вместо 130. Жак также пропустил Новый год и даже был уверен, что он еще не наступил. Независимо от расчетов, которые проводятся при отсутствии ориентиров во времени, последнее в одиночестве на дне пропасти кажется короче. Чем это объяснить?

Вехи для ориентирования немногочисленны и не связаны с чем-либо запоминающимся. Вы просыпаетесь, встаете, умываетесь, завтракаете. С поверхности запрашивают: Сколько времени прошло после вашего пробуждения? Вы отвечаете наугад: Один час. Затем вы читаете, пишете, одним словом, поглощены какой-либо деятельностью. Через некоторое время вас снова спрашивают: Сколько прошло после завтрака?. Вы снова отвечаете: Один час. Но так как вы лишены ориентиров, то уже забыли, какова истинная продолжительность часа. Вы не можете ни осознать ее, ни подсчитать. Чтобы сохранить чувство времени, нужно постоянно прикидывать в уме, быть начеку. Жак, который кое-что читал на эту тему, умел это делать; Филипп же не умел. Это объясняет, почему первый гораздо лучше противился искажению чувства времени, чем второй. Как бы то ни было, организмы Жака и Филиппа в конце концов уступили и подчинились 48-часовому ритму.

Он давал большое преимущество: каждые сутки выигрывалось два часа. В то время как нормальный человек при обычной продолжительности суток в 24 часа должен, чтобы хорошо себя чувствовать, восемь часов из них посвящать сну, так что на еду, работу и развлечения остается только шестнадцать часов, при двухсуточном цикле на сон достаточно двенадцати часов из 48, а оставшиеся 36 часов (два раза по 18) можно посвятить той или иной деятельности

Астронавты, приспособившиеся с помощью тренировок к этому режиму, могут не опасаться, что с ними повторится то, что произошло на борту Аполлона-8, когда Борман, Лоуэлл и Андерс, сломленные усталостью, внезапно заснули все одновременно. Благодаря принципиально новому характеру программы испытаний Жак и Филипп осуществили два очень важных эксперимента по добровольной изоляции под землей. Как же они жили в своих пропастях: один - в зале Мартеля, на глубине 65 метров, второй - на глубине 85 метров, у входа в конечный зал провала Оливье? Как они сами расценивают проведенный ими эксперимент? Я чувствовал себя как простой служащий, отсиживающий положенные часы на работе и получающий за это зарплату, который должен писать отчеты, работать с определенной производительностью, - пишет Филипп Энглендер. Чтобы это определение не воспринималось как проявление его скромности или склонности к юмору, он добавляет: Единственное различие между мной и другими служащими заключалось в том, что я работал не сорок часов в неделю, я три тысячи часов подряд. Как все спелеонавты, Жак и Филипп описывали, цикл за циклом, или день за днем, различные подробности их жизни вне времени.

Жак не заострял внимания на деталях и писал с учетом того, что о нем будут думать, читая его записи. Факты интересовали его меньше, чем их причины и возможные последствия. Филипп, бывший руководитель стройки, с более практическим складом ума, больше места уделял своим чувственным восприятиям. Кроме обоняния, - признается он. Зато благодаря прекрасно развитому слуху он прекрасно анализировал звуки подземного мира. В начале моего заточения я улавливал так много разнообразных звуков, что не мог отделить одни от других. Но потом, очень скоро, стал различать более близкие, четкие, и более отдаленные, чуть слышные, едва уловимые. Как ни странно, эти последние сейчас докучают мне больше. В то время как шум каскадов нимало меня не беспокоит я с трудом переношу звук падающих капель воды, который доносится откуда-то издалека и примерно каждые четверть часа вторгается в мир привычных мне звуков.

Вода здесь, под землей, имеет очень важное значение. В этом чуждом человеку мире мрака вода - единственное, что движется и живет. Без нее безмолвие подземного мира было бы непереносимым. Ну, а скука, тоска, страх? Одиночества не чувствовал, - замечает Жак, всегда лаконичный, когда речь идет об уже решенных проблемах. - Тоски, скуки от безделья - тоже. Все трудности остались наверху. Это, однако, не совсем так, ибо в начале эксперимента, первые недели, Жак остро ощущал свою изолированность от мира. Но потом он настолько хорошо приспособился, что хотел провести под землей шесть месяцев вместо запланированных четырех. Более того, за несколько дней до окончания эксперимента он открыл продолжение пещеры в глубину, и, когда я сообщил ему по телефону, что эксперимент завершен, он чуть не рассердился. Его обуяла жажда обследовать расчищенный им ход, между тем как до этого в течение нескольких недель он практически избегал физической деятельности.

«Читаю... читаю... читаю... Сегодня - «Лолиту» Владимира Набокова. Там страниц пятьсот, хватит на весь день». Филипп также перенес период физической эйфории, но в самом начале: «Копая, расчищая, высекая ступеньки, я часто истощал свои силы, работая по четыре-пять часов без перерывов». Но, как мы подсчитали на поверхности, он трудился более чем по двадцать часов! Однажды он обнаружил ток воздуха у входа в одну галерею. Тогда труд перестал быть для меня простым физическим упражнением, превратился в моральный долг. Мне понадобилось тридцать циклов, пока я пробил ход». Чтобы понять Филиппа и Жака, надо вспомнить, что они оба страстно увлекались спелеологией.

Немного позже жажда открытий прошла, Филипп оставил кирку и лопату, погрузился в чтение и стал вести дневник. Я все реже выхожу из палатки. Дошло до того, что мне лень надеть сапоги. Хотелось бы совсем не двигаться. Прочитываю в день до шести романов и делаю менее пятидесяти шагов. В период интенсивной физической активности Филипп, чтобы передохнуть от работы рудокопа, увлекался скалолазанием. Он часто рисковал и как-то чуть не сорвался с пятнадцатиметровой высоты. Во время опасных подъемов и спусков у него порой мелькала мысль о том, как трудно будет оказать ему помощь. Но все же ни разу не испытал страха... за исключением одного случая, когда проломилась доска настила палатки, уложенного на сваях всего в метре от дна пещеры. Монотонность циклов регулярно нарушалась лишь одними и теми же изрядно наскучившими тестами - с момента, когда испытуемый вставал с постели (проверка рефлексов, оценка времени), вплоть до фиксации электродов на теле перед отходом ко сну. Если Жак выполнял эти тесты с философским спокойствием, то Филиппу они вскоре осточертели, особенно один из них - с бусами. Эти бусы, будь они прокляты! Вязальная спица, воткнутая в дощечку, и рядом сорок бусинок, которые надо нанизать как можно скорее... Идиотизм!