Спелео

Исследователь

Может показаться странным, что, после того как я столько говорил о себе, о своих поступках, своей деятельности, приключениях, открытиях и исследованиях, о своих выступлениях и взглядах, я посвящаю себе еще одну главу, на этот раз своим физическим данным. Это может стать навязчивым, даже просто невыносимым.

Я знаю и никогда не забываю, что местоимение «я» надоедливо, и позволяю себе злоупотреблять им только в свете уже процитированного, заимствованного у Стендаля высказывания, написавшего в «Воспоминаниях эгоиста»: Я совершенно убежден, что лишь полнейшая искренность может заставить читателя забыть вечное выпячивание автором своего «я». Главное - мне хочется дать совет и ободрить тех многочисленных юношей, которые пишут мне, спрашивая, какими физическими данными надо непременно обладать, чтобы преуспеть в спелеологии, и какие упражнения помогут стать хорошим спелеологом?

Вероятно, мои юные корреспонденты представляют себе меня гигантом «могучим и грозным, перед которым ничто не может устоять», нечто среднее между подземным Тарзаном и Самсоном, сокрушающим встречающиеся на его пути колонны, или Сизифом, катающим огромные камни! Мне легко в это поверить, так как часто, встречаясь с незнакомыми людьми, я читал в их глазах удивление и разочарование, и не менее часто мне говорили: «Как странно! Я-то думал, вы человек высокого роста и крепкого сложения...» Затем, как правило, фраза повисала в воздухе, но я мог бы ее продолжить, не рискуя ошибиться: «А на самом-то деле вы... такой, как вы есть!»

Но вернемся к моим действительным данным и сообщим, к разочарованию многих, но к счастью для меня, что мой рост всего один метр шестьдесят шесть сантиметров, вес шестьдесят шесть килограммов. К счастью, сказал я: ведь лишние десять сантиметров роста и десять килограммов веса становятся под землей препятствием. Что касается тех, чей рост метр восемьдесят и кто обладает соответственно большим весом, то заниматься спелеологией им трудно, даже мучительно, так как им будет очень неловко в узких маленьких лазейках.

Скромный рост 1 метр 66 сантиметров (скажем, средний рост, ибо средний рост француза составляет 1 метр 65 сантиметров) я приобрел не сразу. Я рос до двадцати двух лет.

Ребенком я был слишком мал для своего возраста, всегда был самым маленьким в классе, что было для меня источником многих обид. Каждый раз, когда дома кто-нибудь упоминал о моем маленьком росте по сравнению с братьями, рост которых был 1 метр 76 и 1 метр 77 сантиметров, мой отец (его рост - 1 метр 71 сантиметр) говорил, смеясь: "Этому никогда не стать артиллеристом!" (В те времена, чтобы двигать пушки и управляться с ними, нужны были "силачи".)

Теперь пушки несравненно больше и тяжелее, но управлять ими стало легче. И, несмотря на отцовское предсказание, я как раз стал артиллеристом!

Из спелеологов, которые помещаются под планку антропометра, не поднимая ее выше 1 метра 65 сантиметров, я хочу назвать моих непосредственных коллег - Гатте, Дельтейля и моего сына Рауля. А как не вспомнить, что рост моей матери, жены и четырех дочерей колебался в пределах от 1 метра 52 сантиметров до 1 метра 57 сантиметров.

Не могу не упомянуть также моего коллегу Рене Жана, великолепного спелеолога из Карпентра, точного роста которого я не знаю, но часто я бывал свидетелем того, как он пролезал не хуже крысы в ходы и трещины, куда никто не мог за ним последовать.

В некоторые особенно сложные и узкие лазейки я отправлял младшего брата Марсиаля, пока он был меньше меня. Также, будучи "противоестественным отцом", я использовал маленький рост собственных детей, когда они были еще совсем юными. Они прекрасно - с большой охотой и преданностью - справлялись с подобными ответственными заданиями, для которых были незаменимы. Они не уступили бы своего места за полцарства!

Из спелеологов, маленький рост которых ставил их в выгодное положение, самым "большим" был Э. А. Мартель - 165 сантиметров.

Небольшого роста, но хорошо сложенный, он держался очень прямо, двигался быстро и решительно. Короткая вьющаяся бородка подчеркивала энергичное выражение лица. У Мартеля были правильные черты лица, четко выделялась линия профиля, которую, казалось, лучше всего было определить как профиль "исследователя и завоевателя"; обращали на себя внимание трепещущие ноздри, но больше всего запоминались ясные голубые глаза, которые, по прелестному выражению моей жены, "позволяли ему даже в самых глубоких и темных пропастях всегда нести с собой куcочек голубого неба".

Эти спокойные и порой мечтательные глаза смягчали своим добрым выражением резкость профиля. В изгибе губ таилось что-то лукавое, чуть-чуть насмешливое: ведь Мартель часто бывал очень весел и остроумен.

Мартель обладал совершенно удивительной способностью видеть и запоминать местность. Там, где он прошел, редко кому удавалось после него открыть что-нибудь новое. У него был орлиный взгляд, и ничто не ускользало от его внимания. Даже при очень беглом осмотре или исследовании, проведенном в тяжелейших условиях при плохом освещении, каким пользовались в те времена, он делал очень точные зарисовки и давал подробные описания.

Насколько точно и верно он запоминал места, пройденные им хотя бы однажды, было как-то продемонстрировано в гроте Демуазель около Ганж в департаменте Эро.

Через сорок три года после исследований Мартеля этот грот оборудовали для туристов с редкой роскошью: фуникулер, искусственный вход в виде туннеля, великолепная высокая терраса из армированного бетона, головокружительные лестницы, художественно оформленное освещение и т. д. Работы были закончены, и грот открыт для публики. Вдруг спохватились, что Мартель когда-то сообщал о существовании в этой пещере естественного двадцатипятиметрового колодца, которого никто не заметил во время производства этих сложных и длительных работ. Попытались отыскать колодец, но безуспешно. Тогда написали самому Мартелю с просьбой указать местонахождение колодца более подробно. Мартель ответил и точно указал место, где находится узкий вход в этот колодец. Однако его все же не смогли отыскать и решили, что со времени первого исследования могло произойти опускание почвы или обвал, которые и закрыли вход в колодец. Вновь написали Мартелю, уверяя его, что никаких следов колодца не осталось и что, возможно, он спутал эту пещеру с какой-нибудь другой. Мартель ответил совершенно категорически, что колодец существует, что он сам в него спускался и, конечно, смог бы его отыскать, если бы вновь попал в пещеру. Исследователи начали обыскивать всю пещеру в надежде найти колодец в другом месте, считая, что за столько лет воспоминания Мартеля могли потерять точность. Были и более решительные и обидные предположения. Время шло, "дело о колодце" положили на полку, если не забыли, и вот через три года в том самом месте, на которое указывал Мартель, один спелеолог, сунув голову за завесу из сталактитов, несколько отступающую от стены, обнаружил наконец вход в знаменитый колодец, которого так долго не могли найти.

Мартеля очень позабавила эта любопытная история. Но что самое удивительное - он был близорук. Правда, близорукость его была незначительной, однако ему приходилось носить очки. И знаменитый исследователь мира мрака, проделавший столько акробатических номеров на веревках и веревочных лестницах, всегда под землей и на земле носил на шее старомодное пенсне на черном шнурке.

У нас с моим учителем был общий для исследователя недостаток, и однажды мы с ним имели случай обсудить сравнительные преимущества и недостатки пенсне, к которому он питал большое пристрастие, и очков, которыми я всегда пользовался. "Как вам удается протирать стекла, когда они заляпаны глиной, запотели, забрызганы грязью, а руки перепачканы землей?" - спросил он.

Заметив мое замешательство, поскольку я довольно часто испытывал такого рода затруднения, он взял свое пенсне и, к моему великому удивлению, провел языком по стеклам, заявив: "Вот так! Не надо колебаться, поскольку под землей часто язык - единственная чистая вещь, которую вы имеете при себе!" Мне это никогда не приходило в голову, но он был прав, и с тех пор я ничего другого для протирки очков и компаса не употребляю.

После отступления, посвященного Мартелю, поскольку никогда не надоедает говорить о таком человеке, каким был он, вернемся к нашим соображениям о росте спелеологов.

Мне бы не хотелось, чтобы мое выступление создало впечатление, что рост, скажем, выше метра семидесяти не оставляет никаких надежд на занятие спелеологией. Я очень далек от такого категорического заявления, поскольку встречал среди спелеологов людей высокого роста: Феликс Тромб, Макс Козине, Жозе Бидеген, Марсель Лубан и многие другие. Но я видел, как трудно им приходилось в узких извилистых ходах, не представлявших особых трудностей для людей маленького роста, и я даже видел, как они признавали себя побежденными, ибо не могли преодолеть особенно узкие лазы.

Все же у людей большого роста есть также ряд преимуществ: например, они могут дотянуться до зацепки или достать до противоположной стены и сделать "шпагат" между стенами, расположенными слишком далеко друг от друга для человека маленького роста.

Итак, перестанем противопоставлять людей большого и маленького роста и скажем, что под землей, и не только под землей, преимущества будут на стороне людей проворных и ловких. Негибкость, врожденная неловкость, невнимательность, безответственность, безрассудная отвага - самые большие враги спелеолога, представляющие опасность как для него самого, так и для его товарищей. В исключительных и необычных условиях пещер и пропастей необходимо постоянно быть начеку и обладать способностью рефлекторно молниеносно реагировать на любые неожиданности. Ловкий и опытный спелеолог инстинктивно не поставит ногу на готовый сорваться камень, он не схватится за сомнительную или трухлявую опору, никогда не остановится без особой надобности в опасном месте на дне колодца, где любое движение может вызвать камнепад.

Мы не будем рассматривать всевозможные случайности такого рода, к тому же, конечно, бывают неотвратимые несчастные случаи, такие, как поломка снаряжения, обвалы, внезапные сильные паводки, перед которыми отступает и оказывается беззащитным даже самый опытный человек. Но, повторяю, ловкость, хладнокровие и решительность - основные качества, необходимые подземному исследователю. Приведу несколько примеров.

В 1946 году Марсель Лубан решил воспользоваться для спуска в колодцы Хенн-Морт водонепроницаемым комбинезоном, от которого очень неприятно пахло, но который, по-видимому, действительно не промокал.

Он спускался по электроновой лестнице, которую нам удалось подвесить несколько в стороне от водопада, так что, хотя брызги долетали до нее, лестница все же не была залита водой, как в прошлые разы. Внезапно пламя ацетиленовой лампы, висевшей на поясе Лубана, лизнуло комбинезон, который немедленно воспламенился. Лубан тотчас же оценил опасность и рефлекторно качнулся под струю водопада, сразу потушив огонь.

Впервые подземный водопад принес пользу! Хладнокровие и правильная реакция спасли тогда Лубану жизнь.

В 1951 году доктор Мерей (который через год так героически вел себя в пропасти Пьер-Сен-Мартен во время несчастного случая, стоившего жизни Марселю Лубану) оказался вместе с шестью товарищами в одной из пещер Юры, когда внезапно начался подземный паводок. В отряде возникла паника, и все бросились бежать, пытаясь перегнать подъем воды и добраться до выхода из пещеры, но шестерых из семи членов отряда вода настигла, и они утонули.

Доктор Мерей постарался сохранить хладнокровие и решил остаться на месте, там, где свод был повыше и, кроме того, образовывал нечто вроде выемки. Его расчеты могли не оправдаться, поскольку вода дошла ему до плеч и, кроме того, ему все время приходилось бороться с бурным течением. Вода отступила только через двадцать семь часов. Мерей совершенно обессилел от холода и усталости, но продолжал бороться с водой и "устоял". Он уцелел в этой катастрофе, причем единственный из всего отряда.

Лично со мной никогда не случалось особенно страшных происшествий, и я отделывался всего несколькими царапинами, шишками и неприятными переживаниями, которые относятся к неизбежным "профессиональным опасностям" спелеологии. Но я очень хорошо понимаю, что во многих случаях избег критических ситуаций только благодаря быстроте реакции, превращавшей в пустую тревогу то, что могло стать катастрофой.

Последний раз подобный случай произошел со мной в 1960 году, когда мне уже шел шестьдесят третий год.

Вместе с дочерью Раймондой и Жерменом Лабатю мы поднимались в вертикальную карстовую шахту, а это одна из труднейших задач в спелеологии. Мы поднялись уже метров на двадцать и достигли балкона, на минуту собрались на нем, чтобы продолжить подъем. Обвязавшись по поясу нейлоновой веревкой, я уже приготовился к трудному скалолазанию по стене почти без уступов. Мне удалось подняться на пять-шесть метров, и я оказался как раз под каменистым выступом величиной с хорошую тыкву. Если бы мне посчастливилось дотянуться и закрепиться на этой посланной мне судьбой удобной приступке, дальнейший подъем оказался бы гораздо легче.

Осторожно, почтительно, как и подобает, я касаюсь рукой этой шишки, ударяю по ней ладонью, потом кулаком, пытаюсь ее расшатать, но она держится прочно и составляет единое целое со скалой. Значит, я могу на нее положиться. Схватив ее обеими руками, я пытаюсь подтянуться, чтобы ступить на нее ногами. В этот момент камень отрывается, как спелый плод, и я падаю вместе с ним, под ним!

Раймонда и Лабатю застыли от ужаса в ожидании несчастья: я спиной падаю на пол, ощетинившийся острыми камнями, а на меня летит двадцатипятикилограммовый камень, который, конечно, меня сейчас раздавит.

Падение действительно произошло, и несколько секунд я, оглушенный, пролежал неподвижно на земле, но за короткое время моего падения я успел выиграть игру. Мне удалось в воздухе без точки опоры отклониться назад, чтобы камень упал не на меня, а передо мной. Я не могу объяснить этот маневр, по-видимому, это какое-то движение в пояснице, подобное переворачиванию кошки, которая всегда умудряется падать на лапы, в каком бы положении ее ни бросили.

По-моему, только прыжки в воду с высоты и прыжки на лыжах, которыми я в свое время занимался с большим рвением, способны развить умение менять положение в воздухе. Во всяком случае оба свидетеля этой сцены были поражены, когда с большим облегчением увидели, что я приземлился гораздо лучше, чем "стартовал". А когда мы подняли камень, чтобы прикинуть его вес, то заметили, что лежащая на земле нейлоновая веревка перебита в трех местах.

Кроме необходимых физических качеств и решительности следует также упомянуть об известных эмоциональных состояниях, безусловно связанных со страхом, от которого не избавлен ни один спелеолог и который выражается как неподдающееся рассудку смутное волнение, ощущаемое накануне или за несколько часов до начала серьезного исследования.

Мартелю была хорошо знакома тягостность этих переживаний. Он, на счету которого были сенсационные подвиги, требующие особенной отваги, так как он действовал в совершенно неизведанной области, куда никто до него не отваживался проникать, очень страдал от излишней чувствительности и нервной возбудимости.

Он, никогда не отступавший перед опасностью и даже искавший ее, можно сказать, всю жизнь, накануне и даже на следующий день после некоторых экспедиций переживал страхи, кошмары и ужасы, и это делает его опаснейшие исследования еще более достойными уважения.

По свидетельству членов семьи Буше, содержателя гостиницы в Лик-Атерей, в которой Мартель останавливался, чтобы быть в самом сердце Страны Басков, во время своих кампаний 1908 и 1909 годов, ученый, уходивший на заре и возвращавшийся к вечеру совершенно обессиленный, по ночам спал очень плохо.

Каждый день он спускал свои лестницы и веревки в страшные пропасти под канонадой камней. Каждый вечер он от этого терял сон. Каждое утро он вновь храбро шел на приступ.

Два обстоятельства особенно сильно беспокоили его: шум фонтана, бьющего в бассейне перед гостиницей, и топот мулов, стойло которых находилось в нижнем этаже дома. Он нашел средство борьбы с фонтаном: по вечерам он прикреплял к крану матерчатый мешочек, который разбивал струю и делал ее бесшумной. Он попытался также обернуть тряпками копыта беспокойных мулов, но животные быстро от них освобождались, и Мартелю пришлось переехать в самую отдаленную комнату, но, даже несмотря на это, до него продолжал доноситься глухой и назойливый топот.

Через сорок лет я остановился в той же гостинице у Буше вместе с врачом-астронавтом и бельгийским спелеологом Максом Козинсом, и мы почти ежедневно спускались по следам Мартеля в пропасти, находившиеся в лесах Хейль и Кагуэт.

Во время этих походов много раз при различных условиях Козине выказывал исключительное хладнокровие и удивительную уравновешенность. Но больше всего мое удивление он вызвал в гостинице, и я почувствовал к нему настоящую зависть, когда он спокойно сказал мне: "Сегодня после обеда я пойду посплю у себя в комнате перед завтрашним походом".

В отношении нервов и бессонницы я очень похож на Мартеля, и это спокойное заявление и уверенность в возможности поспать "впрок" привели меня в полный восторг.

- Но как же вам удается засыпать по команде? - спросил я.

- Для этого достаточно приказать мозгу и нервам, - ответил он. - Надо только уметь полностью себя контролировать.

Не обладал этим "полным контролем" мой друг Жермен Гатте, так же как и я, и мы с ним составляли пару спелеологов нервной конституции, вечно соревнуясь друг с другом и подсчитывая, кто из нас меньше спал и раньше встал!

В 1939 году мы договорились вдвоем спуститься в пропасть Мартеля в Арьеже, которую мы открыли и исследовали вместе с моей женой в 1934 году.

Накануне мы поднялись в барачный поселок горняков, расположенный на высоте двух тысяч метров недалеко от пропасти.

Мы обеспечили себя носильщиками, которые должны были донести наше снаряжение до края пропасти и оказать нам некоторую помощь при спуске в первый колодец. Зная, что впереди трудный день, мы решили лечь пораньше и отправились спать в девять часов вечера, но это оказалось лучшим способом совсем лишиться сна.

Нас поместили в уютной комнатушке с электрическим радиатором, перед которым мы развесили одежду, вымокшую под разразившейся в горах грозой. Постели, по правде сказать довольно жалкие, состояли из множества одеял, что на такой высоте было очень кстати.

Макс Козине или любой нормальный спелеолог спал бы здесь как сурок. Но, увы, это никак не относилось к нам.

В те времена пропасть Мартеля считалась (и продолжала еще считаться в течение десятилетия) самой глубокой пропастью Франции. Я припомнил трудности и подстерегавшие нас опасности, которые мы встретили когда-то с Элизабет. Я знал, что в одном месте нагромождение камней может обрушиться, как это уже однажды случилось при нашем походе. Я не был особенно уверен в одной из веревок, на которой можно было заметить признаки износа, и представил себе один каменный выступ, на котором мы собирались укрепить лестницу, но который всегда казался мне недостаточно крепким. А главное - я вовлекал в этот труднейший спуск на дно ледяной и очень мокрой, труднейшей пропасти товарища, которого в то время еще очень мало знал и действительные возможности которого были мне тогда не известны.

Короче говоря, страх и чувство ответственности не давали мне заснуть, и я был обречен бесконечно "пересчитывать баранов".

Я слышал, как около меня вздыхал, зевал и ворочался в постели Гатте. Он тоже не спал, его тоже одолевали сомнения.

Около полуночи его кровать начала все чаще поскрипывать, и я слышал, что он что-то бормочет.

- Вы спите?

- Нет, не сплю. Вам что-нибудь нужно?

- Так вот, я хочу вам сказать, что завтра не полезу в эту пропасть...

- Что вы?! Но что случилось? Вы заболели?

- Нет, я не заболел, но ничего не поделаешь, завтра я спускаться не намерен. Я обязательно хотел вам это сказать. Теперь, когда я вас предупредил, я наконец смогу спокойно уснуть.

Конечно, разговор на этом не окончился. Я уговаривал и успокаивал своего друга и одновременно успокаивался сам. Ведь наша бессонница была вызвана не только страхом, но, я думаю, главным образом возбуждением, скрытым восторгом, который мы испытывали при мысли о предстоящем спуске в такую величественную пропасть. Наконец мы заснули и, конечно, на следующий день добрались до дна пропасти Мартеля, посмеиваясь над вчерашней ночной комедией.

Спелеологи не похожи один на другого, и наряду с нервными людьми, наделенными излишним воображением, есть люди, принимающие любые события такими, какими они приходят, и пропасти, какими они в действительности есть, не создавая себе воображаемых забот.

Первым из этих бесстрашных, закованных в тройную броню надежной пассивности и абсолютного спокойствия я назову мое второе "я", моего неразлучного спутника - Жозефа Дельтейля. Под землей он всегда знает, что делать, и, подвергаясь тяжелейшим испытаниям, принимает, как они есть, с совершенным спокойствием, даже самые худшие положения, никогда не теряя хладнокровия.

Сколько раз я видел его во время случайной задержки в самых неудобных диаклазах забившимся в уголок и занимающимся мелкими починками, перед тем как двинуться дальше.

Чтобы покончить с подобными рассказами, а заодно и с этой написанной очень бессвязно главой, познакомим читателя с одним случайным спелеологом, поразившим меня однажды своим олимпийским спокойствием при весьма трагических обстоятельствах.

Мы встретили Жана Карелини, коренастого дровосека и охотника, уроженца гор, во время наших первых спусков в пропасть Хенн-Морт. Он каждый раз приходил помочь нам, с неимоверной силой вытаскивая со дна пропасти на веревках громадные мешки или измученных спелеологов, с которых вода текла в три ручья.

Тронутые его добровольной помощью и преданностью, как-то раз мы предложили ему спуститься вместе с нами, что он с благодарностью принял, однако из-за своей удивительной флегматичности не выразил никаких чувств. К несчастью, именно этот спуск оказался самым беспокойным и драматичным из всех, которые мы пережили в зловещей пропасти Хенн-Морт. На глубине двухсот сорока метров произошли сразу два несчастных случая.

Марсель Лубан был тяжело ранен, а Клод Морель, упав с высоты нескольких метров, сломал себе руку. Нам было исключительно трудно поднять пострадавших в расположенные друг над другом колодцы. Несчастья преследовали нас: оборвалась веревка, на которой поднимали раненых.

В кульминационный момент выпавших на нашу долю испытаний, когда некоторые юные члены отряда начали проявлять признаки нервозности, граничащей с паникой, и когда все говорили и двигались в крайнем смятении. Карелини, который впервые в жизни спустился в пропасть и курил трубку, прислонясь спиной к мокрой стене, вдруг тронул меня за плечо. "Господин Кастере, - сказал он со своей обычной флегмой, вынимая трубку изо рта, - мне кажется, мы начинаем делать глупости!"