Спелео

Самые древние статуи в мире

Однажды поиски привели меня в деревню Монтеспан, над которой возвышались развалины феодального замка, бывшего когда-то владением маркизы Монтеспан. Учитель Казедесюс, решивший после грота Тарте заняться пещерой Спюго-де-Гантье и раскопавший здесь богатую мадленскую стоянку, сообщил мне, что неподалеку отсюда протекает подземный ручей. Оставив велосипед на ферме и расспросив о ручье, я направился через луга и леса к подножию поросшего кустарником холма, где должен был разыскать Хунтау (родник) - так жители деревни называли место, где ручей появлялся из-под земли у основания очень крутого травянистого склона. Здесь на дневную поверхность вытекал небольшой ручеек, идя по руслу которого можно проникнуть под землю. Я попытался обследовать трещину в скале, через которую пробивался ручей, но трещина оказалась заполненной водой и слишком узкой, чтобы в нее можно было протиснуться. Однако я все-таки заметил на несколько метров выше по склону «человеческую дыру», частично замаскированную растительностью. Именно тут находится вход в пещеру. Я соскальзываю на два метра вниз и приземляюсь на глиняный склон, который, расширяясь, идет вниз до самого русла подземного ручья. Как обычно, прежде чем спуститься в недра земли, я разулся и зажег свечу. Потом без колебаний раздеваюсь донага, и вот я уже шлепаю в прозрачной воде по выстланному гравием дну.

Вновь я испытываю захватывающее, никогда не притупляющееся ощущение, вызванное резким переходом в совершенно новую среду, в другой мир. Еще несколько минут тому назад ярко светило солнце и было жарко, кругом росла зелень и кипела жизнь. Не успел я спуститься под землю, как не стало слышно щебетания птиц, жужжания насекомых, шелеста листьев. Вокруг меня царит ночь, холодный воздух, от которого я начинаю дрожать, запах мокрой глины и камня. Повсюду враждебный мрак и жуткая тишина, еле нарушаемая слабым журчанием ручья, по которому я иду в скупом свете моего жалкого светильника. Метров через пятьдесят просторный туннель внезапно сужается, галерея поворачивает под прямым углом, и мне приходится идти согнувшись, а вскоре - даже на четвереньках. Потолок продолжает снижаться, вода становится все глубже, и, к своему огорчению, я вижу, что в нескольких метрах впереди свод и вода соединяются - скала погружается в ручей... Передо мной непреодолимое препятствие, которое спелеологи называют сифоном и считают своим главным врагом, так как этот враждебный союз воды с камнем означает (или, скорее, означал в то время), что исследованию пещеры пришел конец. Перед сифоном всегда отступали. Я видел сифон в первый раз в жизни и с жадностью рассматривал его.

Почему в этот миг мне припомнился грот Тюк д'Одубер и его рисунки? Не потому ли, что через него тоже протекал подземный ручей? Почему у меня возникла весьма шаткая гипотеза, что за этим сифоном может находиться обширная пещера, где первобытные люди могли жить так же, как в Тюк д'Одубер, в гроте Трех Братьев и во многих других? Почему я вдруг стал убеждать себя, отбросив излишнюю скромность, что ведь я плаваю и ныряю с семилетнего возраста, не боюсь холодной воды и притом являюсь чемпионом команды Сен-Мартори по нырянию и длительности пребывания под водой - две минуты пятнадцать секунд. Очень трудно через сорок лет вспомнить, что происходило в моем мозгу, когда я стоял у сифона Монтеспан, но хорошо помню принятое решение и его последствия. Я мысленно вижу, как ставлю зажженную свечу на выступ стены, погружаюсь в воду по самые плечи, набираю воздух в легкие так же, как я это проделывал в плавательном бассейне или в Гаронне, прежде чем погрузиться на две минуты в воду. После нескольких глубоких вдохов, за которыми следуют быстрые и полные выдохи, я делаю последний вдох, резкий, но менее глубокий, чем предыдущие (чтобы не задохнуться), и скрываюсь под водой, вытянув одну руку вперед, другой касаясь свода над головой. Решительно двигаюсь вперед и не испытываю страха, словно просто нырнул в реке. Гораздо раньше, чем появляются какие-либо неприятные признаки или малейшая одышка, я чувствую, что моя рука, касавшаяся свода, уже высвободилась из воды. Поднимаю голову и вглядываюсь в полную темноту. Решив не тратить времени на то, чтобы криками выяснить акустику пещеры и прислушиваться, я вновь ухожу под воду, резко повернув обратно. Всеми силами стараюсь не потерять направления, и вскоре замечаю свет от моей свечи-ориентира.

Успех ошеломил меня. Мне неслыханно повезло. Длина сифона оказалась всего несколько метров, и, пройдя его, я вновь очутился ниже по течению ручья и, может быть, открыл большую, еще не известную пещеру. Легко догадаться, что на следующий день я опять был у "моего сифона", готовый на любые неосторожности.

Для второго погружения я усовершенствовал свое снаряжение, то есть оставил перед сифоном большую зажженную свечу и нырнул, крепко зажав в руке резиновую купальную шапочку, в которой были спрятаны свечи и коробок спичек. Возвращаясь обратно, я нырнул в сифон и прошел его, но не нашел уже своей путеводной свечи: она полностью сгорела, ведь я провел под землей пять часов. И каких часов... Моя система освещения при всей своей примитивности все же выполнила свое назначение и позволила довести до конца захватывающее исследование. Пройдя сифон, я тотчас же вытащил и стряхнул воду с купальной шапочки, которую держал в вытянутой руке. С тысячью предосторожностей зажег свечу и стал осторожно продвигаться вперед под сводом, низко нависшим над водой, сначала по дну ручья, а потом по его галечным и глинистым берегам и метров через двести попал в большой зал, заваленный камнями, между которыми ручей журча прокладывал свой путь. Я сразу понял, что попал в пещеру моих грез, и тут же начал искать рисунки на стенах. Мне поневоле приходилось делать это наспех, и мой оптимизм не оправдался. А кроме того, если подумать, как могли бы доисторические люди попасть в этот зал, ведь путь им преграждал сифон?

Ответ следовало искать вверх по течению, и я отважно пошел по ручью, преодолев скользкий сталагмитовый купол и трудный подъем. Миновал массивный столб, соединяющий пол с потолком, и, идя по глубокой воде, дошел до следующего сифона, еще более широкого, чем первый. Твердо решив победить и это препятствие, я нырнул, но из соображений безопасности, боясь потерять направление и заблудиться, держался рукой за левую стену. И вот я на другой стороне сифона, причем он показался мне гораздо длиннее первого. Теперь я был окончательно отрезан от всего мира, но мое удачное ныряние придало мне бодрости и уверенности. Я решил идти вперед. Моя настойчивость была вознаграждена, так как больше не встретилось ни сифонов, ни каких-либо других трудных препятствий. Величина пещеры и ее боковые ответвления одновременно поражали и приводили меня в восторг. Я совсем не ощущал холода; очевидно, постоянное движение и акробатические трюки, которые приходилось проделывать, чтобы продвигаться вперед, держали меня все время в напряжении и спасали от простуды. Я потерял счет времени и не знал, сколько прошел, когда вдруг на моем пути оказалось препятствие, которое вывело меня из состояния экзальтации. Если судить по расходу свечей, то я давно уже пребывал в этом блаженном состоянии. Препятствие было непроходимым и положило конец моим одиноким скитаниям, но я знал, что пересек (или почти пересек) всю гору, так как в последнем встреченном мной озерке обитали головастики, а эти существа никогда не заходят слишком далеко в подземные воды. Итак, мне пришлось повернуть обратно и вновь пройти оба сифона, а одновременно отказаться также от мысли, что люди каменного века когда-либо проникали в эту гигантскую пещеру, поскольку из нее не было свободного выхода вверх по течению ручья.

Возвращение прошло без приключений, если не считать одного неправильного маневра, небольшой ошибки в сифоне номер два. То ли из-за спешки, то ли от страха, вызванного, я думаю, предельной усталостью, я нырнул в неправильном направлении и уперся в стену (мне показалось, что я очутился в тупике). Но, призвав на помощь все свое хладнокровие, я вновь нырнул и пулей прошел сифон. У выхода я увидел, что ночь сменилась солнечным днем. Я прошел более трех километров, один, в воде, под землей.

Просматривая свои находки, положенные в резиновую купальную шапочку, я нашел только две свечи, несколько галек, показавшихся мне занятными, но которые теперь выбросил, и один совершенно черный зуб - коренной зуб бизона, который я подобрал, приняв за гальку, во время своих водных и подземных странствований. Этот зуб бизона привлек все мое внимание и навел на долгие размышления. Вернувшись в Тулузу к началу учебного года, я сравнил свою находку с зубами других крупных рогатых животных, хранившихся в музее, и попытался его определить. Вместе с техническим хранителем музея Филиппом Лакоммом я пришел к выводу, что зуб принадлежит Bos primigenius - доисторическому бизону, жившему на земле в течение многих тысячелетий, поэтому точно датировать образец было невозможно. Но самое интересное заключалось в том, что этот зуб мог быть принесен в пещеру только человеком, так как я нашел его на каменистом выступе высоко над подземным ручьем, куда вода не поднимается даже в паводок. Впрочем, если учесть, что в ориньякскую и мадленскую эпохи (то есть как раз в те времена, когда люди рисовали и высекали изображения на стенах пещер) в этой местности повсюду царил сухой и холодный климат, такой, как теперь в Лапландии, то можно предположить, что в условиях ледникового периода ручья вообще не существовало или он был очень маловодным. Тогда пещера, в которую путь теперь преграждал сифон, была сухой и, следовательно, легкодоступной, и первобытные люди вполне могли ее посещать. Наступил 1923 год, а с ним пришли новые летние каникулы и новые подземные походы в Комминже.

Благодаря моим рассказам о прошлогоднем походе в пещеру Монтеспан мои юные спутники и брат Марсиаль загорелись желанием детально исследовать ее вместе со мной. В последнюю минуту возникли всяческие помехи, кое-кому пришлось отказаться от участия в походе, и мы вдвоем лишь с Анри Годеном поехали на велосипедах в Монтеспан и вскоре были у входа в пещеру. Годен, которому тогда было семнадцать лет, очень интересовался доисторическим периодом и был самым увлекающимся из любителей пещер. Он был полон решимости и энтузиазма, но в данном случае ему недоставало главного козыря - он не умел нырять. Как бы то ни было, но мы весьма оптимистично и еще более легкомысленно решили, что при прохождении сифонов я буду держать его за руку. Лето 1923 года было необычно сухим, и это, к счастью, избавило нас от рискованной авантюры, которая, безусловно, могла бы плохо кончиться. Подойдя к сифону, мы с удивлением и облегчением обнаружили, что уровень воды гораздо ниже, чем в прошлом году, и что свод пещеры возвышается над водой. Это счастливое обстоятельство позволило нам преодолеть препятствие не ныряя, однако все же погружаясь в воду до самых глаз. У второго сифона потолок все еще соприкасался с водой, и мы, решив вернуться немного назад, покинули русло ручья метров на десять ниже по течению, у гигантского столба, частично скрывающего вход в высокий сухой коридор, который мы собирались обследовать.

При свете наших архаичных свечей мы прошли по этому коридору около двухсот метров, затем потолок внезапно понизился, нам пришлось передвигаться вперед ползком, и в конце концов мы оказались перед полнейшим тупиком. Вернувшись к тому месту, где можно было стоять в полный рост, я заметил некоторое расширение, как бы маленький овальный зал, где решил провести зондаж - слегка поцарапать в уголке, показавшемся мне обещающим. Под скептическим, но полным покорности взглядом моего друга я вскрыл глинистую почву с помощью кирки, которую специально захватил для этой цели. После первого же удара пришлось очищать руками инструмент от налипших комьев вязкой глины, и вдруг я почувствовал под пальцами что-то твердое и острое - обтесанный кремень, вслед за которым я нашел много других! Я испустил победный клич! Итак, мои предположения и надежды подтвердились: доисторический человек добирался до этого очень далекого от входа укромного уголка, и здесь он потерял или оставил лезвия своих каменных ножей. Я тут же бросаю кирку, и теперь ее с жадным интересом берет Годен, пожелавший сменить меня, а сам подхожу к стенам в поисках рисунков, которые, как мне кажется, должны здесь быть, поскольку сюда приходили пещерные люди. Ведь охотнее всего они рисовали в глубинных частях пещер. На пути к стене я спотыкаюсь о какой-то камень. Инстинктивно освещаю это препятствие и разглядываю его одну или две секунды, во всяком случае достаточно, чтобы увидеть, что передо мной не камень, а ком глины очень странной формы. Пристально вглядевшись, я прихожу в полное изумление, так как узнаю силуэт какого-то животного, лежащего на животе с вытянутыми по земле передними лапами. Его массивные и округлые формы напоминают медведя. Несколько минут я стою молча, застыв на месте, потом кричу:

- Медведь!

Анри Годен перестает копать и с удивлением смотрит на меня.

- Медведь, говорю тебе, посмотри, это статуя медведя!

Он бросает кирку, подходит, смотрит, но, кажется, я его не убедил. Я показываю ему формы животного, подчеркиваю детали, и он, несмотря на плохое освещение, признает, что перед ним большая глиняная скульптура, изображающая медведя. Определить это нелегко, так как у статуи нет головы. Но я вижу еще что-то: между передними лапами животного лежит медвежий череп!

Пока Годен внимательно рассматривает статую обезглавленного медведя, я оглядываюсь и замечаю, что земляной пол местами покрыт какими-то неровностями, чем-то вроде застывших, гладких и отполированных кротовых куч. Оказывается, это маленькие горельефы, изображающие лежащих на боку лошадей. Вглядываясь в поверхность стены и освещая ее сбоку по совету графа Бегуена, я начинаю постепенно различать тонкие рисунки, высеченные при помощи кремневого резца, и расшифровываю их: бизон, каменный баран, две лошади! Мы оказались в удивительном доисторическом музее, который из-за нашего отвратительного освещения вначале пересекли, даже не заподозрив о его существовании, а теперь открыли благодаря находке при пробных раскопках обработанных кремней. Более часа мы рассматривали горельефы на полу и рисунки на стенах. Драгоценные уроки, полученные в Тюк д'Одубер и в гроте Трех Братьев, помогли мне обнаружить: следы пещерного человека и его шедевры. Эта почти неправдоподобная выставка явилась для нас вернисажем доисторического искусства. Шаг за шагом мы рассматривали следы по всей длине коридора и вновь наткнулись на какие-то глыбы у стены, но на этот раз я смотрел на них уже наметанным глазом. Без труда мы различили еще две статуи, плохо сохранившиеся, хотя и похожие, - двух львов в натуральную величину, тоже вылепленных из глины. Мы вышли из пещеры и вернулись домой как во сне. Но этот сон был таким ярким, что не давал мне уснуть всю ночь. Я был потрясен и счастлив тем, что в этой пещере, показавшейся мне похожей на Тюк д'Одубер, открыл такие же следы доисторического искусства - наскальные рисунки и скульптуры.

На следующий день с утра, повторяя знаменитую телеграмму, которую когда-то отправил Картальяку граф Бегуен, я послал, теперь уже самому графу, телеграмму с таким текстом: «Мадленцы также лепили из глины». Телеграмма лишь немногим опередила меня самого в замке Эспа, куда я явился, чтобы лично рассказать о необыкновенной находке, вскоре ставшей достоянием прессы и всполошившей весь ученый мир. Через восемь дней учитель Казедесюс, члены спортивной команды Сен-Мартори и аббат Мура, кюре из Монтеспана, прорыли дренажную канаву по галечному руслу ручья от сифона до самого выхода из пещеры. Таким образом удалось значительно понизить уровень воды в сифоне, и теперь можно было преодолеть его, погружаясь в воду только по грудь. Лишь после этого состоялось посещение пещеры видными учеными, специалистами по доисторическому периоду, из которых многие были далеко не молоды. Но все они без колебаний вошли в воду, чтобы принять участие в длительном и опасном для здоровья предприятии. Особенно стоит упомянуть доктора Капитана из Коллеж-де-Франс, которому было шестьдесят семь лет, и профессора Селласа из Оксфордского университета, удивительно хорошо сохранившегося, мускулистого и стройного, как юноша, несмотря на свои семьдесят три года. Аббат Брейль и граф Бегуен первыми прибыли в Монтеспан вместе с профессором Гамаль Надрином из Льежа и графом Сен-Перье, который сам только что нашел в пещере недалеко от Леспюга удивительную ориньякскую статуэтку из клыка мамонта, изображающую обнаженную женщину: Венеру Леспюгскую.

Мисс Гаррод, ученица аббата Брейля, представляла в этой когорте ученых-первобытников юность и женственность. Юность, впрочем, была также представлена членами спортивной команды Сен-Мартори в лице Марсиаля, Анри Годена, Дюпейрона и Марраста, которые играли при ученых роль носильщиков и тащили для них сменную одежду до самой доисторической картинной галереи. Хотя мы с Годеном в первый же день открыли и отметили основные находки в пещере, все же оставалось изучить еще много деталей, прежде чем можно было прийти к окончательному выводу. Кроме статуй и примерно сорока изображений животных в первобытной галерее было обнаружено много обломков и маленьких загадочных произведений, тем более интересных, что в пещеру, после того как ее покинули последние мадленцы, не проникал никто. Все оставалось в полной неприкосновенности. На стенах, местами покрытых глиной, сохранились отпечатки пальцев, а также царапины от медвежьих когтей и круглые отверстия, нанесенные дротиками и копьями. На естественных приступках можно было увидеть на прежних местах, где их когда-то положили, комки глины величиной с кулак. Из одного из них была вылеплена эмблема женщины. Шариками из глины к стене были прикреплены кремневые ножи. Таким же способом к стене была приклеена маленькая глиняная голова лошади и нечто напоминающее ласточкино гнездо, также вылепленное из глины.

Одно из углублений в стене, очевидно, служило рабочей шкатулкой, оно было наполнено кремневыми орудиями. На земле можно было заметить отпечатки босых ног мадленцев. К сожалению (и весьма некстати), мы сами были босиком и ходили по тому же самому полу, так что не всегда можно было отличить следы доисторического человека от наших. Необходимо отдельно остановиться на скульптурах. В дополнение к сказанному о медведе следует добавить, что длина его корпуса составляла один метр двадцать сантиметров и что весь он был покрыт маленькими дырками и ямками, нанесенными стрелами и дротиками. Странный и волнующий факт - отсутствие головы у медведя и находка черепа, лежащего между передними лапами, - свидетельствует о чрезвычайно любопытном и интересном с научной точки зрения первобытном ритуале. Охотники первобытных племен были знакомы с магией и прибегали главным образом к охотничьей магии.

Колдун и несколько посвященных пришли в глубину пещеры Монтеспан при свете смолистых факелов и светильников с жиром. Кремневыми ножами (теми самыми, которые я нашел при первых раскопках) они накопали глины. Около статуй виднелись ямки, из которых ее брали, и, кроме того, можно было различить следы ножей, которыми пользовались при этой работе. Потом глину мяли, месили, и главный художник (вернее всего, сам колдун) слепил статую. Животное представлено в виде медведя, лежащего в берлоге головой к входу, навстречу входящему. Форма груба так же, как и сама модель. Лежащий медведь похож на бесформенную массу, но есть характерная деталь - вылеплены когти. Мадленские охотники (особенности каменных орудий и наскальных рисунков свидетельствуют об их принадлежности к началу мадленской эпохи) старались представить медведя как можно более реалистически и с этой целью отказались от лепки головы, предпочитая приделать к статуе настоящую голову с мясом и кожей) убитого ими животного. Эта удивительная и страшноватая пересадка осуществлялась, несомненно, при помощи деревянного кола (следы его еще видны в шее статуи), на который насаживали голову, прикрепляя ее таким образом к глиняному туловищу. Постепенно голова обнажилась от тканей, деревянный кол рассыпался в прах, и остался лишь череп, лежащий между передними лапами.

Над этим глиняным манекеном (не исключено, что на него натягивали шкуру медведя), несшим ту же функцию, что и восковые куклы средневековых гадальщиков и различные фигурки, которыми до сих пор еще пользуются кое-где, колдун из Монтеспана производил магические действия. Весь колдовской ритуал был направлен на то, чтобы убить изображение медведя, и с помощью этого магического действия одолеть потом живого медведя, которого станут преследовать охотники. По психологическим законам магии всех времен участь, которой подвергается дубль или магическая кукла, фатальна для соответствующего ей живого существа, и, таким образом, успех предстоящей охоты на медведя был обеспечен. Истоптанная босыми ступнями почва указывала на то, что колдун и охотники исполняли вокруг статуи ритуальный танец. Подобные танцы встречались не так уж давно у некоторых племен - воинственный танец аборигенов Австралии, танец бизона канадских индейцев, танец оленя или тюленей у эскимосов. Наконец, хочется упомянуть еще такую убедительную и наглядную подробность - статуя медведя из Монтеспана изрешечена ударами стрел и дротиков, то есть тем же самым оружием, которым охотники должны пронзить и убить на охоте намеченного ими зверя.

Тот же магический ритуал с теми же намерениями совершался перед статуями двух львов. У обеих скульптур также отсутствуют головы (но здесь мы не нашли поблизости черепов, а только локтевую кость льва), и они тоже были "околдованы" и изранены. На груди видны следы глубоких ран, нанесенных на этот раз уже не стрелами, а копьями, причем с такой силой, что статуи почти развалились под мощными ударами. Ученые, рассматривавшие статую медведя, а затем львов в пещере Монтеспан при тусклом свете ацетиленовых ламп, представляли причудливое зрелище, вызывающее удивительные ассоциации. Люди XX века, приехавшие из разных стран Европы, такие же нагие и жалкие с виду, как наши далекие предки каменного века, объединились здесь, полные одинаковыми интересами и волнениями, подобно своим далеким предкам, собиравшимся здесь более двадцати тысячелетий назад. Правда, мысли и цели у тех были иные. Какая пропасть между современными жителями Франции, Бельгии или Англии и людьми давно прошедших времен!.. Пропасть веков и тысячелетий бесспорна, но так ли сильно отличались от нас эти охотники на медведей и львов, или, лучше сказать, так ли сильно отличаемся мы от наших далеких предков, перед которыми стояла благородная священная цель - передать нам жизнь и свою цивилизацию, ибо по-своему они были цивилизованы соответственно своей стадии развития. У них уже был, причем более сильный, чем у нас, культ мертвых. У них были свои моральные, религиозные и философские представления, можно в этом не сомневаться, а художниками они были несравненными, непревзойденными. Никогда никакой современный художник не согласится и не сумеет гравировать или писать красками по памяти с помощью кремневого резца или собственного пальца, обмакнутого в охру (причем на шероховатой и неровной скалистой стене пещеры при тусклом свете коптящих факелов), и не создаст таких шедевров, как в пещерах Альтамира и Ляско. Согбенный под бременем прожитых лет доктор Капитан, дрожа от холода, положил мне руку на плечо и взволнованно поблагодарил меня, подобно тому как в 1912 году Картальяк благодарил братьев Бегуен. - Дорогой друг, - сказал он, - благодаря вам мы пережили у этих статуй, самых древних в мире, бесценные минуты, и перед нами на миг воскресла жизнь давно прошедших времен. Картальяк часто говорил, что готов отдать десять лет жизни, чтобы провести один час с мадленцами: в моем возрасте нельзя позволить себе такой щедрости, но, знаете, ведь мы только что пережили этот заветный час. В свою очередь я тоже был взволнован и не знал, как и благодарить ученых, съехавшихся издалека, чтобы осмотреть и изучить пещеру Монтеспан. С трудом поборов свою врожденную застенчивость и набравшись храбрости, чему помогал, конечно, окружающий полумрак, я проговорил: - Я могу, если хотите, попытаться еще усилить атмосферу первобытных времен, царящую здесь. Полуобнаженный (на мне не было ничего, кроме купальных трусов) и, надеюсь, достаточно хорошо сложенный и мускулистый, чтобы сыграть роль мадленского охотника, я попятился на несколько шагов, поднялся на земляной приступок, выпрямился и огласил своды бесконечным и звучным анильхетом, древним кличем арьежских пастухов, этим долгим призывом, который теперь почти нигде уже не услышишь и который напоминает знаменитую ирринтзину басков. Это резкий вопль, который медленно замирает. Дикий характер придает ему тремоло, которое гортань производит на слоге хи сразу же после начального оглушительного крика. Все заканчивается безумным визгом, подобным хохоту гиены. Изо всех сил я дважды повторил мой доисторический клич и спустился с возвышения.

В другом месте и при других обстоятельствах эта сцена могла бы показаться натянутой и смешной, но к концу нашего паломничества к святыням первобытного человека, на фоне пещеры, где находились самые древние статуи в мире, могу сказать, что мое представление нашло отклик в душе людей, посвятивших себя изучению первобытной истории. Доктор Капитан, человек колоссальной эрудиции, обладавший исключительной памятью, согласился с тем что клич анильхет, который он никогда раньше не слышал вполне мог дойти до нас из доисторических времен, и процитировал Пьера Лоти, написавшего в своем романе «Рамунчо», что крик пиренейских горцев восходит к бездне веков...