Кавказ

Хазарский период: усиление тюркского влияния

Хазары

Господство хазар в Восточной Европе установилось в середине VII в. Булгарское сопротивление было сломлено к 660-665 гг. Район Керченского пролива был взят под контроль между 654/659 и 686/687 гг. «К 670-м гг. хазары стали настолько всем хорошо известны, - отмечает Е. В. Круглов, - что внушали настоящий ужас даже жителям далекого Закавказья. Именно в это время их власть наиболее широко распространяется на всю территорию степей Восточной Европы».

Оставшиеся на Северном Кавказе булгары становятся «второстепенным фактором степной политики», а наиболее непримиримая их часть во главе с Аспарухом мигрировала на Балканы.

В 721 г., согласно ал-Табари, тюрки совершили вторжение в страну аланов (igarat al-Turk ala al-Lan). В 731 году мусульманский полководец ал-Джаррах Абдаллах ал-Хакакми «был разгромлен и убит вторгшимися тюрками (al-Turk), пришедшими из страны алан (minal-Lan), которые затем взяли Ардабиль (город в Иране. - Прим. С. Х.).»

При всем том, хазарское завоевание не отразилось роковым образом на аланском населении Северного Кавказа, что отмечается И. О. Гавритухиным: «В центральных районах Северного Кавказа рубеж 660-х - 680-х гг. не отмечен резкими сменами культуры или явными миграциями. Очевидно, появление в степи нового центра господства не отразилось на жизни местного населения непосредственно».

Переселение, более похожее на бегство, произошло в 730-740-е гг. «Этим временем датируется верхняя граница исследованных комплексов в Чир-юрте, а также финал ряда могильников в Кисловодской котловине. Тогда же появляется группировка разнородных памятников (группа 6 - салтово-маяцкая) на Северском Донце. Причем особенности некоторых из них (Дмитриевский, Старосалтовский могильники) имеют северокавказские истоки». Эти масштабные перемещения населения, заметным образом изменившие этническую и культурную ситуацию в юго-восточных районах Восточной Европы, по всей видимости, происходили «при участии централизованной политической силы, то есть верхушки вполне окрепшего Хазарского каганата».

Мнение о том, что установление хазарского господства не обязательно связано с репрессивным давлением на местные этносы, поддерживается наблюдением весьма искушенного специалиста в области хронологии археологических памятников Северного Кавказа периода раннего средневековья А. К. Амброзом, сделанным им по поводу времени и атрибуции гуннских памятников: «Северокавказские могилы различны по погребальному обряду и оставлены не гуннами, а, по-видимому, местным населением, судя по обычности в них фибул. Характерная для гуннской эпохи мода проникла сюда, видимо, путем контактов и влияний, так же, как к негуннскому населению Керчи, вероятно, грекам и готам»

В ношении фибул местными этносами на Западе, где находился центр державы Атиллы (наряду с другими отчетливыми культурно-хронологическими маркерами), состоит один из надежных критериев отличия негуннских захоронений от гуннских. «Древности гуннской эпохи были обоснованнее и четче всего выделены и ограничены хронологически на Западе - на Дунае, во Франции, на Рейне. Это не случайно.

Кроме того, что там лучше известны непосредственно предшествующие и последующие за ними древности, датированные монетами, надписями и многочисленными письменными источниками, там же ведь и был центр гуннского государства при Аттиле и его непосредственных предшественниках, и основная зона гуннской внешней активности. Поэтому древности гуннской эпохи из тех областей - важная основа для выделения их и на нашей территории. На Западе древности гуннской поры делятся на две большие группы: 1 - оставленные кочевниками; 2 - оставленные оседлыми народами.

Их главное различие - в костюме. Женщины оседлых народов носили фибулы в основном двупластинчатые, а кочевницы - диадемы. Обе категории вещей занимают центральное место в могильном инвентаре, они большие и пышно украшены. Представительницы оседлых племен носили также более крупные и соответственно обильно украшенные поясные пряжки, серьги с многогранником, у них больше импортных римских вещей (шпильки, браслеты, амулеты, стеклянные стаканы). Зато мелкие пряжки одинаковы у всех. Очень близки обкладки сбруи, находимые и у мужчин, и у женщин оседлой группы, и только у мужчин степняков. Как показала И. П. Засецкая, у степняков очень многие вещи сделаны в упрощенной технике, имитирующей филигрань тиснением на фольге. Такие тисненые вещи есть и на Дунае (Батасек, Печ-Усёг, Якушовице).

В находках оседлой группы те же по форме бляхи сделаны мастерами римской школы и украшены мелким пунсонным орнаментом и чернью. То же различие между оседлыми и кочевыми элементами гуннского государства наблюдается и у нас (на Северном Кавказе. - Прим. С. Х.)»

Ответственный редактор посмертного издания монографии Амброза М. П. Абрамова отмечает в предисловии: «Автор прав, когда говорит, что все северокавказские памятники гуннского времени оставлены не гуннами, а местным населением»

Главным символом хазарской власти в регионе Западной Алании стала Хумаринская крепость. По всей видимости, находившееся здесь войско комплектовалось из алан и булгар, и было призвано обеспечивать безопасность торгового пути в Абхазию. В. А. Кузнецов рассказывает об истории изучения этого выдающегося археологического памятника: «Против мемориального комплекса, на противоположном берегу Кубани, лежит в зелени садов черкесский аул Хумара. Над ним возвышается крутая гора с плоской, как стол, вершиной, с севера и юга опоясанная глубокими и скалистыми балками Шугара и Инал. Вдали, у левого края вершины, можно заметить в дымке пирамидальный холм. Края вершины повсюду, насколько может охватить глаз, совершенно отвесны на высоту примерно до 10 м. Похоже, что это искусственный, сделанный руками человека эскарп. Это известное в археологии Северного Кавказа средневековое Хумаринское городище.

Его долго не касалась лопата археолога. Помог случай. В 1960 году Хумаринский совхоз, не зная, что здесь находится интереснейший исторический объект, начал добывать тесаный камень из холм-цитадели для строительства животноводческих ферм. Камни свозили вниз, в Хумару. Здесь их увидел старый учитель Д. X. Бесленеев, обративший внимание на какие-то непонятные знаки, покрывавшие лицевые стороны плит. Срисовав несколько знаков, он послал их в Академию наук СССР. Летом того же года, будучи в Карачаево-Черкесии в экспедиции, я на вездеходной машине поднялся на Хумаринское городище.

Разработка цитадели шла полным ходом - трактора увозили вниз колесные прицепы, наполненные четырехугольными песчаниковыми блоками длиной до 1 м. Приняв необходимые меры к спасению памятника, мы внимательно обследовали обрывистое плато, где располагалось городище.

Оно неприступно с севера, юга и запада. Лишь с восточной стороны к нему можно подняться по извилистой дороге, идущей по балке. Вход в городище несомненно был здесь. Здесь же из земли вытекает холодный родник. Но и с востока местность пересечена, а несколько поодаль вздымается к небу громада Скалистого хребта. Площадь городища превышает 25 га.

Но самое важное то, что, несмотря на очевидную неприступность, плато по всему периметру было окружено могучей каменной стеной - она явственно прослеживалась в виде оплывшего земляного вала, из которого местами выглядывали камни. Длина стены составляет 1900 м. Толщина ее, видимо, была неодинакова, но наиболее мощной она выглядела на восточном участке, наиболее опасном. Поэтому именно здесь мы и расчистили ее на небольшом протяжении. Трудно было поверить своим глазам: ширина стены равнялась 6 м! В прославленном Дербенте - «Железных воротах» древности, известных на всем Востоке, толщина стен не превышает 3,5 м. Правда, не исключено, что мы попали на остатки башни, но, во всяком случае, хумаринские стены были грандиозны и не уступали дербентским. Это впечатление дополнялось множеством каменистых всхолмлений на стене, представлявших не что иное, как разрушенные башни. Они членили стены на куртины и делали городище еще более неприступным.

Плато было распахано и засажено кукурузой. Обследовав поле, мы нашли лишь несколько бугристых неровностей, где возможны остатки каменных строений. Похоже, что их было немного. В средней части плато пробивается еле-еле еще один родник. Он снабжал население во время осад. Местные жители рассказали, что иногда на пахоте находили трубы от древнего водопровода. Может быть, он действительно существовал и подводил воду либо со Скалистого хребта, либо от родника при въезде.

В северо-восточном углу плато возвышается крутой конический холм высотой до 25 м. Он имеет плоскую круглую вершину. К холму сходятся оборонительные стены. Это цитадель и основной узел обороны, господствующий над местностью и фланкировавший ворота города. Побывавший здесь в начале XX века Н. Е. Талицкий писал, что склоны холма были вымощены тесаным камнем. И это действительно так. Ведь именно здесь хумаринский совхоз открыл в 1960 году «карьер» по добыче готового камня, и именно здесь были обнаружены плиты с загадочными надписями. Что это за надписи?

Уже при первом взгляде мы поняли, что они относятся к кругу древнетюркских рунических текстов. Об этом свидетельствовали прежде всего характерные «печенежские лестницы» - знаки, в самом деле похожие на лестницу. Руническая письменность в раннем средневековье была распространена на широкой территории от Центральной и Средней Азии до южно-русских степей, но на Северном Кавказе она не была известна. Чтение хумаринских рун недавно выполнил молодой карачаевский ученый-филолог Сосланбек Байчоров, подтвердивший их тюркское происхождение.

Итак, перед нами, собственно говоря, не город, а мощная крепость, своего рода «Железные ворота» Карачаево-Черкесии, имевшие важное стратегическое предназначение. Иначе стоило ли сооружать здесь такую махину?

Собранные нами в 1960-1962 годах керамика и рунические надписи могут быть датированы VIII-X веками. Археолог Е. П. Алексеева в 1964 году обнаружила здесь и более ранние слои VII-VI веков до н.э., но они с крепостью не связаны. Крепость, безусловно, средневековая, построенная, вероятно (окончательно это пока не выяснено), в VIII веке. Если эта дата со временем подтвердится, смогут подтвердиться и наши предположения о том, что хумаринская твердыня сооружена хазарами для защиты пути по Кубани и Теберде вверх в горы и к перевалам в Абхазию. Этот путь при выходе на равнину надо было защищать от арабских вторжений. Сейчас исследование Хумаринского городища ведут археологи А. В. Гадло и X. X. Биджиев. Можно надеяться, что их раскопки прольют новый свет на все эти вопросы».

Одним из культурных маркеров аланского присутствия в регионе Верхнего Прикубанья являются, согласно исследованию В. Б. Ковалевской, определенные варианты стеклянных многосвинцовых бус: «Анализ пространственного распределения многосвинцовых бус для VII в. указывает на их концентрацию в горно-предгорных районах Северной Осетии по левым притокам Терека. В VIII-IX вв. этот же ареал характерен для МЕР 118, хотя выделяются небольшие ядра в районах Кавминвод и Верхней Кубани (152а). Между тем, шарообразные бусы № 97 имеют уже три зоны концентрации - основной остается верхнетерская, но на Верхней и Средней Кубани также возникают две зоны концентрации, правда, среднекубанская - за счет переселения аланского населения хазарами из Центрального Кавказа на западные рубежи кавказских владений. Интересно, что некоторые варианты многосвинцовых бус (№ 129, 130, 134) дают зоны концентрации в верховьях Кубани, иногда включая и Кавминводы, - как правило, это малочисленные и относительно более поздние (вторая половина VIII и IX вв.) бусы».

Участие в обслуживании безопасности трансконтинентального пути создавало долговременные условия для экономического процветания местной алано-тюркской элиты, для ее стабильного сосуществования с имперской верхушкой Хазарии. Взаимосвязь центра власти и торгового пути в пределах Западной Алании сформировалась в V-VI вв. В поддержании стабильности в этом регионе были заинтересованы византийские власти. Предполагается, что в этот период политический центр западно-аланской группировки находился в Пятигорье. А. В. Мастыкова и М. М. Казанский предпринимают попытку показать, что помимо Верхней Кубани и Теберды второй по важности маршрут проходил через верховья Баксана.

Особенно подчеркивается наблюдение, согласно которому «к западу от линии Теберда - Кубань ранневизантийские вещи V-VI вв., за редким исключением (Байтал-Чапкан), отсутствуют». Сразу надо заметить, что Байтал-Чапкан вряд ли стоит признавать исключением, поскольку он лежит почти на одной линии с местом слияния Кубани и Теберды. А вот отсутствие ранневизантийских импортов на большей части Закубанья выглядит достаточно странным образом, поскольку перевалы, лежащие напротив верховий Большой и Малой Лабы, Белой, Псекупса и других левых притоков Кубани, несравненно более удобны для перемещения с большим количеством грузов, чем центральнокавказские перевалы.

Тем более, что еще более удобный маршрут для транскавказского шелкового пути мог, практически, комфортабельно пролегать через Таманский полуостров. По всей видимости, выбор маршрутов по северной части Кавказа был обусловлен теми возможностями контроля, которыми располагали на южной стороне хребта византийские власти. Абхазия, как мы знаем, находилась в орбите политического влияния и даже прямого военного контроля Византии, чего нельзя сказать о Зихии.

В этом плане весьма симптоматичный характер приобретает находка именной шелковой ленты с греческой надписью в сборах на могильнике VIII-IX вв. Мощевая Балка. Находка стала предметом анализа для многолетнего исследователя этого памятника А. А. Иерусалимской: «Сохранившаяся часть относится к началу текста. От первого слова (или слов) осталось лишь три буквы, затем следует обычное приветствие, сопровождаемое именем и титулом адресата (Иванос протоспафарий - в звательном падеже), и далее - начало панегирического его прославления. Привожу надпись в переводе З. С. Шандровской. Первый фрагмент: «... слава тебе (да здравствуй) достопочтенный (прославленный) господин Иване протоспафарий, процветанию и молодости [своим] [ты] радуешься...». Лента из Мощевой Балки достаточно уверенно соотносится с VIII в. Шелк также византийский. Поэтому лента с надписью явно была изготовлена в Константинополе и принадлежала высокому византийскому чиновнику (протоспафарий - первый меченосец). Такой титул после 718 года давался в основном военным начальникам в сочетании с должностью стратига.

Само написание имени через в виде Иванос, как показал известный лингвист Г. Моравчик, является следствием тюркского восприятия этого библейского имени. Такое написание и соответственно произношение засвидетельствованы у болгарского населения Византии и известны несколько Иваносов, болгар по происхождению, при константинопольском дворе. Вероятно, что к алано-булгарскому анклаву Восточного Закубанья был направлен чиновник болгарского-тюркского происхождения. Существование этой ленты с надписью подтверждает наше наблюдение о том, что выбор маршрута для транскавказской торговли был определен не столько в Хазарии, сколько в Византии.

В. А. Кузнецов, при анализе проблемы присутствия алан в регионе Верхней Кубани, обращает «внимание на чрезвычайно любопытное сообщение арабского автора X в. Ибн-Даста. Описывая земли хазар, он говорит, что «это страна обширная, одной стороной прилегающая к великим горам, тем самым, в отдаленнейших окраинах которых живут Тулас и Лугар, и которые простираются до Тифлисской страны». Ясно, что под «великими горами» автор имеет в виду Кавказ. Привлекает внимание наименование «Тулас», имеющее разночтение «Таулас». В этом этническом наименовании мы без труда узнаем корень «таули» (тюркск. «горцы») - самоназвание современных карачаевцев и балкарцев. Это одно из древнейших упоминаний карачаевцев и балкарцев в письменных источниках. С другой стороны, не менее ясно читается приставка «ас», означающая, что карачаевцы и балкарцы были покрыты этнонимом «ас» («таулас» - букв. «горцы-асы»).

Со ссылкой на Г. Кокиева (1926) и С. Н. Попова (1934) В. А. Кузнецов отмечает, что «начиная с позднего средневековья и вплоть до нашего времени, слово «алан» в своем употреблении у горцев Северного Кавказа утратило окончательно этнический смысл, означая «товарищ», «дружище»

В середине XI века великий ал-Бируни фиксирует важную информацию, позволяющую нам подкрепить легитимность подхода, в рамках которого аланы и тюркский язык совместимы. Ал-Бируни говорит о «племени аланов и асов» (gins al-Lan wa'l As), которые населяли бывшую «землю печенегов» (ard al-Bagnakiyah) в нижнем течении Амударьи, между Хорезмом и Гурганом, но из-за изменений в расположении русла реки переселившихся вместе с печенегами на побережье Каспийского моря (bahr al-Hazar). Согласно ал-Бируни, их язык тогда состоял из смеси хорезмийского и печенежского (wa-lugathum al-an mutarakkibat minal-Hwarizmiyah wa'l-Bagnakiyah)».

Вполне вероятно, что значительные аланские этнические подразделения сохранялись в недрах Тюркского каганата и передвинулись в западном направлении после его распада в середине VII в. Но история этих среднеазиатских алан остается под плотной завесой тюрок и плохо поддается реконструкции. Возможен существенно иной взгляд на сообщение ал-Бируни. Можно предположить, что его указание на «бывшую землю печенегов» является простым указанием на территорию, где задолго до печенегов проживали аланы. Такое указание было понятно для читателя той поры, поскольку печенеги предшествовали кипчакам, считались древним тюркским населением, ушедшим в западном направлении.

Логическая смысловая привязка судьбы алан к печенегам позволяла автору прояснить историю происхождения алан, причину их переселения, ухода из Средней Азии. В восприятии ал-Бируни, аланы близки тюркам и говорят на хорезмийско-печенежском языке. Алемань подчеркивает, что хорезмийский в данном историческом контексте является среднеиранским языком северо-восточной группы. Смешение тюркских и иранских наречий в Хорезме и во всей Средней Азии было многовековой данностью и ал-Бируни в данном случае отражал привычную для него ситуацию.

Как мы можем объяснить стремление ал-Бируни выстроить картину генезиса аланской общности? Во-первых, как ученый-энциклопедист он должен был быть знаком с античной традицией о происхождении алан, а также с непосредственно предшествующей мусульманской литературой. Ал-Бируни знал работу Масуди, одного из ведущих историков халифата X в. Масуди работал в середине X в. и был современником упадка Хазарии и роста могущества северокавказской Алании.

В детальном пересказе Алеманя глава Масуди, посвященная аланам, выглядит следующим образом: «Царство аланов (mamlakat al-Lan) граничит с дагестанскими аварцами (al-Sarir). Его царь (malikha) носит титул K.rk.ndag, а его столица (dar mamlakat al-Lan) называется Магас (Magas), что означает (al-dubbanah) - «муха». Помимо этого города, царь владеет замками (qusur) и угодьями (muntazahat), куда он время от времени переезжает. [Царь аланов] и правитель аварцев (sahib al-Sarir) недавно стали союзниками, взаимно выдав друг за друга своих сестер. После распространения ислама при Аббасидах, цари аланов (muluk al-Lan), которые до этого были язычниками, приняли христианскую веру (din al-nasraniyah), но после 320 г. х. / 931 они отвратились от нее и изгнали епископов и священников (al-asaqifah wa'l-qusus), присланных к ним византийским императором (malik al-Rum). Между царством аланов и Кавказом (в Дарьяльском ущелье) есть так называемый замок Аланских ворот (qal'at Bab al-Lan) и мост на большой реке Терек. Эта твердыня была построена персидским царем Исбандийаром б. Биштасфом, который оставил там гарнизон, чтобы препятствовать аланам доходить до Кавказа. Нет никакой другой дороги для них, кроме как через мост под замком; стоящий на твердой скале замок невозможно захватить, и нет способа войти в него иначе как с согласия ее гарнизона; кроме того, источник пресной воды, сбегая с вершины скалы, выходит в середине замка.

Известный во всем мире своей недоступностью, он часто упоминается в персидских поэмах, таких как «Книга сражений», которую перевел на арабский язык Ибн ал-Муккафа. С тех пор как Маслама б. Абд ал-Малик б. Марван пришел в эту страну и покорил ее народ, это место охраняется арабским гарнизоном, которому доставляется провиант из тифлисского пограничья (tagr Tiflis), до которого пять дней пути среди неверных. Однако, даже если бы всего один человек был поставлен в этом замке, он мог бы преградить путь всем царям неверных, ибо замок как бы висит в воздухе и господствует над дорогой, мостом и рекой. Правитель аланов (sahib al-Lan) - могущественный, очень сильный и влиятельный среди царей (dumana'ah wa-bas sadid wa-du siyasah bain al-muluk), может выставить 30,000 всадников (faris). Его владения состоят из беспрерывного ряда поселений (ama'ir), расположенных настолько близко друг к другу, что если кричат петухи, то они откликаются друг другу от одной стороны царства до другой».

Вслед за В. Минорским, Алемань отмечает, что Масуди переводит magas как «муха» с новоперсидского: «народная этимология у ал-Масуди объясняется, вероятно, омофоничностью н.-перс. Magas «муха» и аланского названия этого города». Кроме той формы которая приводится у Масуди, в источниках содержатся такие транслитерации как н.-перс. Mks (Джувейни), Mnks/Myks (Рашид ад-Дин), монг. Meket/Meget, кит. Maigesi. Поэтому вопрос об этимологии Магаса остается открытым.

Более понятной является ситуация с термином К.рк.ндадж (K.rk/ndag). Минорский сопоставил эту форму из Масуди с тюркским почетным титулом kar-kundag. «Элемент kar встречается в различных тюркских именах и прозвищах (kar-buga, kar-balik), тогда как вторая часть имени схожа с мадьярским титулом k.nda». Учитывая сильную степень миксации мадьяр и тюрок, а также длительное пребывание некоторых мадьярских этнических подразделений в районе Каспия и Черного моря, предположение Минорского выглядит вполне закономерно. Уверенность в тюркском происхождении титула аланского правителя еще более укрепляется еще одним убедительным сопоставлением Минорского: термин b.gay.r, который содержится в тексте Ибн Руста, он возводит к тюркскому b.gat.r (bagatur).

В ряду таких тюркских антропонимов, которые пронизывают несколько исторических периодов и демонстрируют нам их тесную взаимосвязь, имя Sandil, под которым фигурирует правитель утигуров около 555 г. Как отмечает Отто Майнхен-Хельфен, исследователь истории гуннов, это имя не может быть отлично от мамлюкского имени Sandal «лодка». Zolbon - командир гуннских наемников в Византийской армии в 491 г. Zolbon - «пастушеская звезда», планета Венера, colban, colbon, solbon и т. д. При этом, Colpan - мамлюкское имя.

Отца Атиллы, согласно Приску, звали Mundzuc. У Иордана это имя зафиксировано как Mundzuco. У Кассиодора - Mundiucus. Рассмотрев эти и еще ряд транслитераций данного имени, Майнхен-Хельфен приходит к выводу, что это имя являлось тюркским словом munjuq, bunchuk со значениями «жемчуг», «флаг». Так, Qizil Monchuk, монгольский командующий в Афганистане в 1223 г., означал, скорее «красный флаг», чем «красный жемчуг». В 70-е гг. XIV в. наместником в Дамаске был мамлюкский эмир Манджак, имя которого фонетически тождественно имени отца Атиллы.

Таким образом, на примере этого антропонима мы видим, что тюркская антропонимическая традиция характеризуется значительной универсальностью. Тюрки, вышедшие из глубины Евразии в IV в. и тюркское-половецкое население Северного Причерноморья XII-XIV вв., давшее большую часть солдат для мамлюкской армии, носило схожие имена. Это наблюдение очень хорошо подтверждается массой тюркских имен с основой - буга «бык». Из 209 мамлюкских имен, приводимых в исследовании Саважа (Sauvaget J. Noms et surnoms de Mamelouks, 1950) не менее 16 содержали составной элемент - буга: это такие характерные тюркские имена как Йалбуга, Тайбуга, Байбуга, Карабуга, Алтунбуга и пр.

Таким образом, данные мусульманских авторов позволяют нам говорить о том, что процессы тюркизации северокавказских алан уже на раннем этапе - в VIII-IX вв. - могли привести к формированию значительных тюркоязычных аланских анклавов.

Расселившись среди горского абхазо-адыгского населения на пространстве от Лабы до Кубани, аланы в значительной степени возглавили это население, а княжеские роды алан стали частью новой алано-горской военной элиты. Важный культурный аспект этого алано-горского синтеза состоял в том, что аланы полностью перешли на горский обряд погребения в каменных ящиках и каменных гробницах-склепах. Анализ поселения Мощевая Балка на Большой Лабе показывает, что аланы и адыги проживали в одних поселениях на протяжении многих поколений.