Эльбрус

Короткое слово «Бечо»

Осень работала на опережение. После чехарды обложных дождей с ночными морозами, предупреждали нас в долине, Куриная грудка будет скована натечным льдом. Но мы твердо решили перевалить Главный Кавказский хребет по прямой — значит, перевал Бечо, барьер Куриной грудки, ледник Муркомьер.

Знакомый путь. Долина Юсеньги... Похрустывает под кедами дресва. Теплынь. Не верится, что часа три хорошего хода, и вытаскивай свитер со штормовкой, поднимай капюшон. О поджидающем тебя холоде, ветре, льдах предупреждает только низко спустившаяся линия снегов на склонах Ахсуйской дуги.

Пока же хозяин небес Элиа (Илья) со всей своей небесной канцелярией милостив. Солнце. Нежное прикосновение ветерка. Даже гроздья поздней малины на увядающих кустах. На росной траве след пятки, пяти пальцев. Нет-нет, не каптара, балкарского варианта «снежного человека». Это «аю» — медведь, известный сластена.

И тут же... Ржавая вода траншей, свежий лишайник на обвалившихся дзотах. Дивишься стебельку горного мака, раздвинувшему бетон огневой точки. Война не обошла запрятанных в глубине гор теснин, даже вершин. А ведь не далее чем за месяц до 22 июня 1941 года вполне авторитетный военачальник в Баксанском ущелье сказал, как отрезал: «Только без преувеличений. Нам на Эльбрусах не воевать».

Надо ж так!.. Уже к осени сорок второго услышит Эльбрус захлебывающийся гул самолетов Люфтваффе, увидит на своих склонах горных егерей генерала Ланца. Потерпишь ли такое, старина? Дашь ли захомутать себя ярмом со свастикой? «Война впервые в истории поднялась на пять тысяч метров», — скажет, обнявшись со мной на затемненной Арбатской площади, отозванный на Закфронт Гусев.

Одна из черточек войны — превращать в известные на весь мир неведомые дотоле захолустья. Когда в сообщениях Совинформбюро, в «молниях» собкоров, донесениях атташе промелькнут названия «Учкулан», «Баксан», «Приют Одиннадцати», отзовутся они тревожным эхо и в Лондоне, и в Вашингтоне. Ночной вызов посла Майского к одетому в комбинезон «сирена» премьеру Черчиллю. Хочет, чтобы его пригласили «для встречи [со Сталиным] в Астрахани, на Кавказе или в каком-либо другом подходящем месте». Причина? Возможный крайне нежелательный поворот войны, если немцы прорвутся в Закавказье. Двигаются же они с давно разработанной нацеленностью на Индию. С противоположного фланга придут самураи. «Клещи».

Приходилось трудно. Об этом не всегда напоминают туристам не хлебнувшие военного лиха инструкторы: «Зачем портить людям отдых?» А надо помнить свою биографию. Помнить и чтить! Над Бечо барражирует геринговский разведчик—«рама». Горные егеря располагаются в приютах Эльбруса. Капитан Грот протирает куском замши бинокль, по-хозяйски озирает хребты, уходящие как волны в океане. За ними — путь к морю, пальмам, наградам фюрера. Гроты, лан-цы, шикеданцы (был и такой «кавказен-фюрер») видели себя хозяевами грозненской нефти, баксанского молибдена.

Мы как бы вернулись в эти дни в горы, хотя и были в большой аудитории лектория общества «Знание», куда пришли Гусев, Сидоренко, Алексей Малеинов. Над аудиторией прозвучал словно бы омоложенный на три десятилетия голос главного диктора страны: «После тяжелых оборонительных боев с превосходящими силами противника, немецко-фашистскими захватчиками, наши войска оставили города Нальчик, Прохладный...» С эстрады видно, как, услышав Левитана, приподнимается, отыскивает его в зале «альпинистский» академик Летавет, пока не приметит раструб репродуктора. Заключая вечер, тот же голос сообщит: «Нашими войсками освобождены...»

Шел трудный, тяжелейший год сорок второй. Где-то в июле у Черчилля тревожная ночная беседа с Майским («Наци на Кавказе!»), по вскоре он может сообщить Рузвельту: «Дядя Джо (так они между собой звали Сталина) заверил — через горы Кавказа наци не пройдут». Гитлер мечется, то и дело сменяя направление главного удара: с северного на северо-западное, с северо-западного на южное. Фюрер доверительно сообщает о начале января японскому послу: «Осима-сан. Советы уже в следующее лето будут разгромлены. Я решил, как только улучшится погода, снова предпринять удар в направлении Кавказа. Это направление — важнейшее».

Стелется гарь над поспевающей пшеницей Придонья. Командующий армейской группой генерал-полковник Руофф победоносно взирает на дымящиеся улицы Ростова. С генералом смуглый низкорослый японский военный атташе. Объезжая поваленные телеграфные столбы, машина спускается к Дону. Руофф помогает союзнику по Оси вскарабкаться на ферму моста. Поспели-таки подорвать! Протягивает бинокль. Вглядываются в сторону Батайска. «Ворота на Кавказ открыты! Близится час, когда солдаты третьего рейха и войска микадо сомкнут строй в Индии». Ни тени сомнения. Завоевание Кавказа — вопрос недель. Так и определено «Директивой ОКВ № 32» о захвате Суэцкого канала— «через Кавказ и Сирию». Руофф предпочитает не вспоминать, что по той же директиве предстояло «покорить весь Кавказ к концу 1941 года, ибо крах Советского Союза неизбежен».

Нацистам казалось, все идет зер гут! Автоматчики на пляжах Черного моря. Горные егеря оседлывают перевалы Клухор, Санчаро, Марух, берут на мушку южные скаты, это, понимать надо, уже Грузия. Танкисты, гогоча, объедают поспевшую кукурузу на полях Осетии, втаптывают в землю всходы.

Девятое августа тысяча девятьсот сорок второго года. Последний час ударной смены на Тырнаузском комбинате. Смены, которую не примет от диспетчера следующая, не примет никто, разве что Время? Взрывники, обогатители дали от двух до пяти норм. Но это же, товарищи дорогие, последние! В переходившем из рук в руки Ростове — гитлеровцы. Тыловой Закавказский военный округ преобразован в Закфронт. У склада, прямо на улице, зашивают мешок с последними пудами пепелыю-серовато-серебристого концентрата. Дежурный по смене подмахивает суточную рапортичку. Когда-то будет, будет ли вообще следующая? Тихонечко сует в карман спецовки увесистый обломок породы. Залог возвращения...

Приказ: производственникам — в грузовики, продукцию — к перевалам, подготовить семьи к эвакуации. А куда, спрашивается, эвакуация, если Баксанское ущелье вот-вот закупорят и от Гунделена, и с Хотютау. Гарь, дым, зола, неизвестность. Насупленные взрывники уходят заклады вать аммонал. «Напоминаю об установке речи от третьего июля. Ничто не должно достаться захватчикам». Главный геолог Хрущов закатывает в брезент карты: когда вернемся — без них темный лес. (Встречу его на подступах к пику Победы. Подкинет меня с сыртов Сарыджаза в Пржевальск. «Нет, не зря захватил карты. Вернулись ведь в Баксан!») Дверь в приемной. «Начальник комбината». Стук. Посетитель. Стрижка светлых волос под бобрик, рост 180, плечист, чуть сутулится (побурлачил, видать, под рюкзаком). На штормовке квадратик мастера спорта. Сильно выдающаяся челюсть, крутые скулы, резкие черты. Глаза внимательные, добрые.

— Вызывали? Одноблюдов!

— Кто же не знает вас из ущельских. Да и сколько наших, комбинатских, в альплагере «Рот Фронт» обучали.

Начальник комбината капитан Чирков то и дело подергивает и без того распахнутый ворот с малиновыми кантами войск госбезопасности, слушает Одноблюдова, что-то записывает, кому-то внушает по телефону, стараясь сохранить если не спокойствие, так собранность.

— Хорошо, что успели проскочить из Нальчика. Ущелье уже почти блокировано с обоих концов. Вопрос каких-то часов. — Одноблюдову: — Кем располагаем из альпинистов? Разрешено Военным советом мобилизовать любых.

— У входа ожидает распоряжений Сидоренко. В средней школе после тяжелого ранения на преподавательской работе Моренец. В Адырсу Малеинов Лешечка, извиняюсь, Алексей Александрович. На «Приюте Девяти» наблюдателем Кухтин. Сами видите, — разводит руками, — альпинистов кот наплакал, как говорится; все ушли на фронт. На многие фронты.

— Не оправдывайтесь. Усилим кем можем. Есть комбинатский парнишечка Гриша Двалишвили, альпинист-значкист. Мобилизнем охотников, горняков, комсомол. Из наших знают перевалы Проценко с Гудимом. А дела к вам вот какие...

Обрисовал ситуацию. Невеселая. Занят Пятигорск, бои на подступах к Русскому Баксану, у самого, что называется, порога Приэльбрусья. Чирков старался владеть собой, но линейка, которой водил по карте, то и дело вздрагивала. Верный тактике «клещей», генерал Клейст вводит панцирные части в бой за Минводы. Неизменно побеждавшие на нсех горных театрах (Нарвик, Крит. Югославия) отборные егеря капитана Грота нацелены на Баксанское ущелье в обход Эльбруса.

— Не можем же мы бросить женщин с детьми. Транспортом обеспечить уже не можем. И прорваться с такими пассажирами безнадега. Вся надежда на вас, на альпинистов. Здесь эвакуированные в дальний, вполне, казалось бы, безопасный, тыл семьи политработников, ученых из Ленинграда, еврейские ребятишки с Украины.

— Как понимать вас? Ориентируете на перевалы?

— Точнее, на Донгуз-орун, наиболее доступный.

— Отпадает. Где гарантия, что с Хотютау либо с Чипера не выбросят туда десант? С них, — ткнул линейкой в карту, — до Донгуза рукой подать. Как специалист, настаиваю на Бечо. Товарищи мои, не сомневаюсь, думают также.

— Вам, альпинистам, с высоты видней.

Илья Григорьевич Эренбург, выступавший ежедневно в газетах, писал: «После неудачи под Москвой я впервые услышал от перепуганных немцев «Гитлер капут», но летом 1942 года, когда немцы двинулись на Кавказ, они снова уверовали в свою непобедимость».

Еще бы... Ставке фюрера эта осень представлялась весной решающих побед. На лихо заломленных форменных каскетках егерей I Горнострелковой дивизии генерал-лейтенанта Ланца нежный цветок вершин и влюбленных — эдельвейс. Личный состав — отборные альпинисты, горнолыжники Баварии, Тироля, Судет. Под «хайль» водружали штандарт рейха над горой Олимп. Им вдолбили в головы неизбежность падения Кавказа, а это — личные поместья, собственные виноградные плантации, дешевый труд туземцев. «Плохо ли открыть здесь отель «Баксан», дружище Штумпе?..»

...Тени последних, сутулящихся сосен ущелья Юсеньги. Хижина северного приюта на вытоптанном галечнике наносов разлившейся речушки. У Одноблюдова за какие-то сутки резче обострились скулы, сильнее выдается подбородок, ходят под загаром желваки. По ему уже обрыдло сидение в ущелье. Он — начальник альпинистской спасательной станции, которой, по сути дела, некого было спасать. А сегодня есть кого. Сегодня дело, аврал, ЧП, неразбериха, спешка. К тому же запахло альпинизмом.

«Бечойский перевал, или перевал Юсеньги (3375 метров), находится в Главном хребте на отрезке между массивами Большого Донгузоруна и Шхельдытау и соединяет Балкарию (верховья реки Баксан) с Верхней Сванетией (община Бечо). Он ведет с ледника Юсеньги на ледник Керунда и далее в верховья реки Долра. Чтобы не попасть в скрытые трещины, необходимо тщательно прощупывать снег ледорубом. Следует идти поперек ледника, держа направление на снежный выступ, имеющий форму куриной груди, наиболее трудный участок пути к перевалу».

А где-то по-немецки исправный каптенармус уже отсчитывает мотки колючей проволоки, которой огород я концлагеря по Баксану. В штабных автобусах извлеченные из нафталина горские князьки, терские атаманы, ветхие муллы. Оказалась с ними и парочка ростовских альпинистов: в семье не без урода. «Спас яблочный, спас осенний, быть отныне в святцах и спасу Одноблюдовскому», — пытается сострить Сидоренко. Все хмуро хмыкают. Они не из робкого десятка, но разве не екнет сердце, когда узнаешь, что в кузовах полуторок, не стряхнувших серебристой пудры молибдена, едут и едут под перевал сотни людей и вся-то их надежда — Ты.

— По списку полторы тысячи лиц гражданского населения.

— Детей?

— Свыше двухсот тридцати ясельного и дошкольного контингента.

— Ясно

А что «ясно», кроме того, что «надо»! Надо вести через хребет, не через какой попало хребет, а через хребет, который наука называет «Главный». Вести астматиков, чахоточных, беременных. И не будет у них медсправок о допущенности к походам, о предлагерной подготовке, о сдаче нормативов. Вести их всех через перевал, о котором путеводитель Левина предупреждает: «В период, когда Куриная грудка покрыта льдом, каждому участнику необходимо иметь кошки или ледорубы не менее одного на двоих человек».