Архыз

Великое Архызское сидение

Абдула понудил нас выйти из лагеря на Аманаузе на росиотом рассвете, говоря, что позднее из-за сильного таяния в верховьях его лошадь вброд вдоль Псыша не пройдет. От высокой мокрой травы в которой тропка едва виднелась, мы скоро промокли до пояса. У брода Абдула показал нам след медведя сидевшего на песке и скрывшегося при нашем приближении. Вода в раке спозаранку едва покрывала колени лошади, на которую поверх вьюка взгромоздился наш проводник, предоставивший нам коченеть идя вброд. Когда полукилометровый брод вдоль реки уже кончился, он показал, что держась за ветки и камни, можно было бы здесь пробраться над обрывом и не связываясь с ледяной водой. Река с прошлого года переменила русло и стала глубже, но главным мотивом побуждавшим Абдулу поднять нас так рано, вероятно было желание пораньше закончить "службу" у нас. Путь по Псышу и далее до аула был мной описан по путешествию прошлого года. Отмечу лишь, что низовья Псыша Абдула считан более многолюдными, чем низовья Кизгыша и этим объяснял почему летом сюда олени не заходят.

Относительно часто люди бывают на сенокосных полянах Псыша. Коши есть только в верховьях двух небольших притоков Псыша (ниже Аманауза) Айлю-су и Кзыл-су.

Близ устья Псыша мы зашли на Скипидарный заводик, принадлежавший раньше известному в этих краях кулаку Калганову. Теперь его арендовали двое грузин и один русский. У них работало 6 человек и бондарь, но весь доход шел от работы русского мастера. 4 котла работали самым примитивным способом. Завод у этого "товарищества" собирались отобрать, т.к. за минувший год они не представили ни одного документа на проданный товар (около 1 1/2 тысяч рублей) и обжуливали друг друга...

В ауле завхоз ботаников угостила нас в школе чаем, но не успели мы поблагодушествовать, как приехали они сами и мы выселились в коридор, где, составив парты, сделали для сего нечто вроде загона для скота. Стало невозможно пользоваться и керосинкой ботаников и пришлось ходить в лес, чтобы на костре готовить пищу. К счастью, дождей не было, но готовка отнимала много времени, а время нам было нужно, как увидим из дальнейшего.

Вечером неожиданно произошел крупный скандал с Абдулой пришедшим для рассчета. Толи он не отличался от других аулыцев, толи его кто-нибудь "подначил", только он неожиданно заявил, что будто бы он 3 дня дарил нам только в том случае, если бы мы платили ему по 5р. 50коп. в день, а если мы будем платить ему по 4 руб., то он нам ничего не дарит. Кроме того, он требовал оплаты и тех трех дней, когда он без нас околачивался в ауле и мог бы, если бы хотел, зарабатывать свои мифические 6 рублей в сутки. Так и так, он требовал с нас 40 руб., а мы, отказываясь от его трехдневного подарка, предлагали ему, как договорились, 28 рублей за 7 рабочих дней. Договориться с ним не удалось и мы оба вылетели из школы в разные стороны. Ночью на нас опять напали блохи, уже ряд ночей изматывавшие нас и подцепленные нами от какого-либо зверя на Псыше.

На другой день Абдула пришел снова о Нурисом в качестве переводчика, уверяя, что наше с ним недоразумение проистекает от недостаточного знания им русского языка. Несколько часов прошло в бесплодных прениях, причем Абдула, в попытке сорвать с нас что-либо лишнее, стад говорить об оплате тех дней, когда он с нами вез свою кукурузу из Зеленчукской, об оплате угощения нас пирогами и т.д. В конце концов он все же взял 28 рублей и мне до сих пор очень грустно, что расстались мы с таким конфликтом, т.к. я хотя и возмущался им частенько, но успел его полюбить. На лишние же расходы ни я, ни тем более мои спутники, не имели никакой фактической возможности...

Вечером, как только блохи переходили в наступление, Венедиктов принимался за свою черную магию, иначе - добровольную порчу своих снимков. В окно светила луна, у соседей из поминутно открываемых дверей полыхал свет, а он в кружке и в баночке от монпансье разводил подозрительные смеси и купал в них свои несчастные пластинки. Если пластинки не гибли в этих теплых смесях или от когтей оператора, то гибли от промывки, т.к. Зеленчукская вода на 1/3 состоит из песка. Наиболее устойчивые из его пластинок гибли наутро при сушке под палящими лучами солнца и я очень жалел, что дал себя уговорить проявить для пробы часть своих пластинок. У Никольского же дюжина снимков снялась на одну пластинку т.к. у полископа испортился магазин.

После нашего кольцевого маршрута Кизгыш-Псыш, занявшего 10 дней, мы хотели сделать второй кольцевой маршрут: начав с осмотра каровой системы Дукки через хребет Аркассара перевалить на Б.Лабу и обследовать три дикие и никем не описанные ее девственные притока Макеру с перевалом Чмахара, Мамхурц и Дамхурц и непосредственном соседстве с заповедником. Далее через перевал Пхия мы собирались вернуться с Лабы к Речепсте и перевалом Чилик выйти на северный склон хребта Абишира Ахуба, обойти все ее северные ущелья и к 19-20 августа вернуться в аул. Этот маршрут рассчитывался дней на 20 и, без вьюка или без склада продовольствия где-то на пути, мы его не могли бы выполнить. Поэтому снова встала проблема проводника. Очень хотелось не отказываться от плана, т.к. в этих местах уже появились топографы. Их партии, работающие правда лишь в низовьях ущелий, и с большим прохладцем, вое же грозили испортить нам картину. На Макере они уже прорубили тропу километра на 3 от устья, а их шумные лагери с рабочими, с гармошкой и с пьяной стрельбой, несомненно разгоняли диких животных далеко кругом.

Абдула соглашался быть с нами лишь минувшие уже 7 дней, а после конфликта с ним отпадал и вовсе. Мы рассчитывали 30-31 выйти из аула с проводником, за поиски которого сразу усиленно и принялись. Рассчет показал, что на весь срок взять человека с лошадью мы уже не можем и искали хотя бы такого, который бы довез часть нашего продовольствия до ветеринарного поста на Лабе, и, оставив там часть запасов, проводил бы нас до Дамхурца, откуда мог уйти с миром домой. Все наши поиски не вели ни к чему. Наш старик Кунак Калаханов болел, Мыша Хачеров был занят в кузнице, остальные же, ссылаясь на покос, даже не спрашивали нас об условиях. Покос здесь выражался чаще всего в том, что жители делили покосные участки, для чего на площади аула собирались кучки из смеси конных и пеших и подолгу галдели. Обычное же занятие мужского населения в эту страдную пору состояло в том, что они часами стояли на площади в своей классической позе, т.е. со сложенными за спиной руками и с отставленной в сторону ногой. Отставлять этим особенным образом ногу умеют даже мальчишки. Колоритный охотник Муса Татаркулов делал это с особенным шиком. Лихо выбрасывая ногу вперед и вбок, он смачно топал. Мне представилось однако что это была старомодная манера. Современная же классическая постановка ноги заключалась в том, чтобы сделать это с максимально тупым и равнодушным выражением лица. Стоя в такой позе часами и ничего не делаля, они на любой вопрос отвечали безнадежно равнодушно "та не знай». Деньги их мало интересовали, если их надо было зарабатывать. Характерен разговор, который я имел с несколькими мальчишками. Желая их привлечь к поискам проводника, я начал с вопроса:

- "Хочешь заработать рубль?"

- "Заработать?" - нехотя переспросил один из них.

- "Да", говорю "заработать". - "Нет", равнодушно ответил он.

Были редкие случаи, когда кто-либо подробно расспрашивал нас про условия, долго рассуждал и, наконец, заявлял, что он и за утроенную цену не пойдет. Вывешивали мы объявление. Но нему пришли двое, поговорили, но больше не появлялись.

В этих поисках проводника, вернее любого существа с вьючной лошадью, мы теряли день за днем, несмотря на чудную погоду. Баловаться земляникой или малиной, росшими в изобилии кругом, было некогда. Положение наше в школе тоже становилось все тягостнее. Мимо нас по коридору непрерывно шатались досужие карачаевцы, рабочие топографов и ботаников и они сами. Все это и раздражало и мешало разбирать коллекции и записи. Много времени уходило и на поиски продовольствия по дворам, т.к. рынка не было. Меня угнетало также, что в связи с этим недоеданием, мои сарубеки слишком охотно принимали угощение завхоза ботаников, когда ее хозяев не было в ауле, а отплатить ей за заморские деликатесы, в виде огурцов и картофеля, или за покупную форель, они не могли. Докучал нам и завшколой. Всегда в одной и той же синей рубахе, он тихой поступью, странно ступая вперед ногами, целый день ходил мимо нас и по пять раз на день ехидно опрашивал: "что же вы еще не уехали?". Этим же, впрочем, он встречал нас и после нашего недельного отсутствия. Бессмысленное упорство этих вопросов приводило нас в состояние близкое к ненависти к учителю, тем более, что мы сами изнемогали от бессилия достать вьючную лошадь с человеком.

Среди карачаевцев, а иногда и карачаевок, без всякого дела бесцеремонно заходивших к ботаникам или в наш закоулок, многие просили меня "снимать карточка". Узнав, что фотографию я смогу прислать лишь из Москвы, многие разочаровывались, но все же желающих сниматься было много. Только толпа девчат, снятых мной по просьбе Мусы, подарила мне ярко розовый кисет для табака с серебряным галуном. Но он был из такого истлевшего шелка, что рассыпался в прах еще до моего отъезда из Архыза. Посетители снимались толпами и отдельно, но когда я наконец возненавидел и аул и его жителей за грабеж за продукты, за лень и за срыв нашего маршрута, я стал попросту гонять их из школы.

Вечером 2-го августа нам, казалось, повезло. Брат предсельсовета Исмаил Сузаруков, крупный, глуповатый парень, пришел наниматься и мы с ним уговорились на 10 дней по 3 1/2 рубля в сутки на наших харчах, кроме хлеба. Его брат, сам председатель, в прошлом году выходил к нам в галошах и брался идти с нами за 5 рублей в сутки, но требовал оплаты его верховой лошади, т.к. ходить пешком он не привык. К тому же он не знал дороги и про него Абдула говорил, что он может "потихоньку взять вещи".

С Исмаилом же картина получалась более перспективная, и с розовыми мечтами мы погрузились в радужные сны, прерываемые только нещадными укусами медвежьих блох.

Исмаил обещал придти в 8 утра, но явился в 6, и т.к. мы говорили с ним только накануне вечером, то не успели еще приготовить вьюки. Когда мы их приготовили, выяснив между прочим с ужасом что крупы нам не хватит не только на 20 дней, но и на 10, Исмаил пошел за лошадью, но через 10 минут вернулся с просьбой разрешить ему съездить на часок на Кизгышскую поляну, где идет раздел сенокоса. Просил оп очень умильно и мы разжалобились, прося его вернуться поскорее. Прошел час, потом второй, третий. Я послал Никольского к нему на дом для проверки. Войдя в дом, Никольский увидал, что доблестный сын своего народа не спеша точит косу, а мамаша его, сидящая рядом, что-то рассказывает и хнычет. Тут подошел еще более достойный папаша. Сузаруков - сын высказал предположение, что выступать уже поздно. Никольский ответил, что еще не поздно. Тогда Сузаруков - отец сообщил, что его племянник вместе с арбой утонул в Зеленчуке близ монастыря и что им надо ехать разыскивать тело покойного. Никольский подивился как это источенной косой они будут искать труп родича, но промолчал. С похоронными лицами вся семья пришла к нам в школу и здесь снова отец и сын в весьма различных вариантах описали трагическую гибель своего племянника и брата. Они просили извинить, что ввиду этого, Исмаил не может больше идти с нами. Хотя вся эта история нам показалась сомнительной, пришлось выразить сочувствие, а самим снова сесть на мель.

Снова мы ринулись на поиски и снова ничего не добились. Тогда, скрепя сердце, я решил идти на поклон к Пх, начальнику партии топографов, поглядывавшему на нас всегда свысока, - у него ведь и рабочие и лошади и брички, а мы - оборванцы. Сей доблестный начальник по обыкновению восседал на крыльце снятого им для своей семьи дома, среди накупленных им медвежьих шкур и меланхолически ковыряя в зубах спичкой. Большая часть его служебного времени уходила на это несложное занятие. Иногда он ездил в Зеленчук или в Микоян-Шахар по каким-то мифическим делам. Однако Пх высказал нам сочувствие и величественно поругал карачаевцев за лень. Однако уступить нам на время одного из своих рабочих он не может и порекомендовал нам двух-трех карачаевцев, из которых только Азрет Бостанов еще внушал нам некоторые надежды. Пошли искать Азрета и нашли его, но оказалось, что он может пойти с нами только в случае согласия на это договаривающегося с ним о месячном найме некоего "Володи", белобрысого топографа. Побежали искать "Володю". Оказалось, что Володя уже несколько дней околачивавшийся без дела в ауле, поехал с другим своим начальником развлекаться в Баталпашинск. Но по дороге он к своей досаде встретил жену, которая его вернула. Мы нашли их в доме самого Азрета, где эта чета с интересом наблюдала амурные развлечения несовершеннолетних ишаков, бродивших возле дома. На балконе висели связки вяленых форелей, пойманных рабочими Вододи, а в комнате Азрета стена оказалась оклеенной вместо обоев тысячерублевами билетами Деникинской власти. Говорили, что и царских денег у него полный сундук.

Однако, в данный момент нас интересовал не нумизматика и даже не современные деньги, а возможность достать хоть какой-нибудь транспорт груза на Лабу. "Володя" заявил, что Азрет ему "необходим для работы под Цегеркером на Лабе" и они вместе "поедут туда завтра на работу". Вот он попробует поговорить с сыном Азрета, у которого тоже есть лошадь. Азрет сказал Володе, что меньше чем за 4 1/2 рубля сына он не отпустит, а нам предложил говорить с сыном непосредственно. Когда сын Азрета пришел, то идти с нами отказался. Зато из разговора с Азретом мы узнали, что у Исмаила никакой брат с арбой не утонул, а просто слегка ушибло камнем постороннего для них карачаевца во время лесного пожара. Володя обещал через Азрета повлиять на сына, чтоб тот пошел все же с нами.

Рано утром, не закусив, мы опять побежали к Азрету, а встреченный по дороге Володя сказал, что за 5 рублей в день сын Азрета пойдет, но когда мы пришли в их дом, нам сказали, что меньше чем за 6 рублей он не пойдет. Нам осталось плюнуть и по дороге домой увидеть, как Володя и величавый Пх с семействами едут на пикник к скипидарному заводу. На козлах их брички, набитой бутылками и закусками восседал Азрет "необходимый им завтра для работы на Лабе"...