Архыз

По долине Маруха

С пяти утра, не завтракая, вместе с пришедшим Абдулой, мы пошли по аулу искать проводника. Одни жители не знают дороги, другим нельзя доверять, третьих нет, четвертые заняты или просто не хотят. Больше всего ссылаются на покос, что они делают начиная с мая месяца, но дальше этого у них дело не идет до августа, когда чаще всего нанимают русских косарей. Один джигит вышел к нам в галошах и заявил, что ходить пешком не привык, а потому возьмет лошадь для себя лично и хочет не менее 4 1/2 рублей за сутки. Затем выяснилось, что он дороги не знает и мы снова стали уговаривать Абдулу пойти с нами. Как хороший охотник он знает все перевалы, он так мил и дружелюбен. Когда-то он предлагал нам проводить нас как гостей бесплатно, на что мы, конечно не могли согласиться. Теперь же Абдула говорил, что платить проводнику больше двух рублей в сутки не стоит, но ему лично такой гонорар был бы убытком, т.к. тогда наняв вместо себя косарей, он должен будет платить им якобы 6 рублей в день. В конце концов уговорили его пойти с нами за 4 рубля в сутки с условием, что он вернет затем ишака хозяину в Архыз.

Пока мы искали проводника и уговаривали Абдулу, а он затем собирался, выходить стало поздно. К тому же приходилось ждать Леню Курбатова, которого ботаники просили нас взять с собой. Остаток дня мы использовали для записи наблюдений и измерений, а когда с гор прибыл из экспедиции Леня, то мы достали через него махорки, фунт риса и отвертку, которой пытались починить один из альтиметров. Ночевали все вместе на полу, т.к. хозяева постепенно вытащили из предоставленной нам комнаты все кроме стола и досок от пола. Когда мы спросили хозяйку сколько мы ей должны за это палаццо, где в основном лишь хранились наши крупы, пока мы странствовали, она ответила, что считала нас своими дорогими гостями. Мы дали ей 10 рублей и она была очень довольна.

На обратный путь до Теберды мы клали 5 дней, предполагая посетить по дороге Марухский перевал. Этот путь мы хотели проделать переваливая через хребты перпендикулярные к Главному хребту как можно ближе к нему. Однако, самым доступным для вьюка перевалом был очень далекий от главного хребта перевал Чигардали, уже пройденный нами. Мы видели выше, что по правому берегу Кизгыша далеко пробраться вообще едва ли можно и никто о более южных перевалах с Кизгыша на Марух тогда вообще на слышал.

С.Г.Малыхин в брошюре "Архыз - жемчужина Кавказа", изданной в 1959 году упоминает "открытый в 1940 г. перевал Волчья яма" с Кизгыша на Марух, но о нем мы тогда ничего не слышали. О существовании других перевалов с Кизгыша на Марух, более интересных, но едва ли проходимых с вьюком, мы узнали от Абдулы слишком поздно.

Встали мы для последнего похода в 5 утра и вьючили по возможности аккуратно. Наш лучший друг и платный проводник Абдула сидел в это время в стороне на травке и весело свистел. Свистал он исключительно и его свист нельзя было отличить от пения и щебетания птиц. Однако с этого момента черная тень прошла между ним и нами.

Стрелок Абдула был тоже отличный и накануне взяв нашу берданку почти не целясь убил на дереве киж-кижа, т.е, сойку.

Вышли мы только в 9 часов и по дороге зайдя в Сельсовет, я встретил там Климовича, с которым мы в предыдущем году проводили запоздалые мероприятия против бандитов грабивших туристов на Клухорском перевале. Теперь он был начальником милиции в с.Марухском.

Идя по Кизгышу, мы миновали красные угловатые отроги называемые Кизил-Кизгыш Чат и скалу вдающуюся в реку, где пешеходы взбираются по большим ступеням. На ней Абдула показал отполированные ложбинки от векового протаскивания по ним срубленных деревьев. В начале подъема на Чигардали он набрал где-то смородины и угощал ею нас. Но сразу после этого вьюк сполз и свалился назад на ноги ослу. Пришлось перевьючивать на крутом месте. Эта неприятная операция всегда занимала у нас не менее получаса. Пока мы возились с вьюком, наш проводник Абдула сидел в стороне на травке и опять весело посвистывал. Не скажу, чтобы это располагало нас в его пользу, тем более, что как я читал и как наблюдал Теберде на туристском маршруте, проводники играли основную роль в навьючивании животных и в управлении ими в пути. Да это было и естественно, хотя бы уже потому, что у горцев гораздо больше опыт в этих операциях. Наконец, Абдула был членом нашей группы и казалось странным, что можно быть в стороне от общего дела, которым заняты все остальные. Уж во всяком случае насвистывание как бы оно художественно ни было, казалось в это время неуместным и едва ли Абдула этого не понимал. К тому же он иногда прерывал свои рулады критическими замечаниями в наш адрес. В конце концов на одно из таких замечаний я резко ответил ему; "Сам бы повьючил, а указывать каждый может".

Поправлять вьюк пришлось на подъеме неоднократно и дальше под тот же музыкальный аккомпанемент Абдулы. Поэтому до перевальчика, предшествующего самому перевалу Чигардали, мы добрались недопустимо поздно. Правда в лесу подъем был часть очень крут, и на ишачке было теперь все наше имущество, включая некоторые образцы горных пород, так что вес вьюка возможно перевалил за 4 пуда (64 кг). Сборы Абдулы в наш поход были недолги. Он взял с собой только бурку, и скатав ее в цилиндр нес в вертикальном положении за спиной. Он постоянно уходил то вперед, то назад и нисколько не участвовал в управлении ослом даже тогда, когда ему стоило лишь махнуть рукой, чтобы поровнявшийся с ним ишак не шел по горизонтали или вниз, прямо на него.

На перевальчике мы отдохнули, снова полюбовались Абиширой-Ахубой и Эхреску дымившимися в облаках. Под перевальчиком уже знакомый нам статный племянник Лукмана Ботчаева на крики Абдулы принес нам из своего коша немного айрана. Развьюченного ишака пустили попастись минут на 20, причем часть своего отдыха он употребил на валяние на земле уподобляясь издохшему. Пока мы снова вьючили ишака, Абдула сидел с хозяином коша в стороне и последний видимо его подогревал. В результате, Абдула подошел к нам с такой речью: "Отпусти меня домой. Ты на меня сердился, что я ишак не гонял и не вьючил. Я такой дела делать не могу. Я только лошадь знаю. Сузарукову ты говорил "проводи нас" и только".

Как ни кипело в нас раздражение, пришлось сдержаться, т.к. отказаться от его помощи здесь, в горах, значило возвращаться и терять еще не менее двух дней в поисках нового проводника, да мы видели уже как это было безнадежно. Мы могли бы добраться до Теберды и одни, но там пришлось бы искать и нанимать кого либо для отправки ишака назад, что обошлось бы нам не дешевле. Пришлось Абдулу успокаивать и обещать не затруднять его низменными заботами об ишаке.

Не спускаясь о перевальчика на этот раз мы пошли влево и — постепенно стали подниматься высоко над ручьем. Березовый лес кончился на левом берегу много выше и на километр дальше чем на правом.

Вскоре облака окутывавшие соседние вершины закрыли и перевал, а затем воздушное молоко окутало и нас. Хотя подъем был теперь не очень крут, опять пришлось мучиться с ишаком. Кроме усталости и тяжести вьюка на него действовало наверно желание вернуться в родной кош. Еще под перевальчиком он упал на ступеньке из корней и, по- видимому, ушиб ногу, т.к. останавливался через каждые два шага и отставлял одну из задних ног, а остальные дрожали. Не помогло и то, что его несколько разгрузили. Верхние коши оказались пусты и, проходя мимо последнего из них, Абдула предложил здесь заночевать. Надеясь до темноты достигнуть границы леса на Марухе мы отказались, но вскоре должны были повернуть назад. Выл уже пятый час, перевал терялся в густом облаке, дул холодный ветер, а ишак почти ложился на землю. Поэтому мы у коша разбили лагерь и, к счастью, нашли дрова. Чтобы осел наелся лучше, его пустили пастись без привязи. Основным дефектом наших походов было то, что мы каждый раз шли без отдыха с утра до темноты без отдыха и не пасли ишака, а для жвачных животных двухчасовой перерыв на обед необходим, да и от вьюка им нужен отдых. В этом отчасти была виновата сама ишачка, так как обычно своим плохим поведением она задерживала скорость нашего передвижения вдвое, если не больше. Если на ночевках она хорошо паслась, то на другой день шла заметно лучше. Может возникнуть вопрос — зачем мы так связали себя ишаком, если он нас так мучил, а не носили груз на себе. Однако выходя в пятидневные по плану походы, с возможными еще задержками из-за погоды, нам пришлось бы нести слишком тяжелый груз, тем более, что у нас было еще снаряжение — ружье, топор, альтиметры, полевые бинокли, горный компас, фотоаппараты с пластинками и т.д.

В то время малоформатных пленочных аппаратов еще не было и современные туристы не имеют понятия о тяжести стекла нескольких дюжин фотопластинок. Кроме того, идти сгибаясь под ношей, значит лишать себя удовольствия прогулки и терять полноту восприятия окружающей природы. В таких условиях трудно также делать измерения, записи, отходить в сторону и нагибаться для изучения растений, следов и т.д. Если бы нам достался более сильный и привычный к вьюку ишак, мы бы мучились с ним много меньше

Пуск ишачки без привязи на ночь, то же стоил нам много хлопот так как она два раза исчезала и мы находили ее уже далеко от лагеря, а волков тут было не мало. В третий раз мы тщетно ее искали в темноте по обе стороны ущелья и в отчаянии вернувшись в лагерь, неожиданно наткнулись на нее, стоявшую у палатки и флегматично жевавшую записи наших измерений.

Пока варилась наша традиционная гречневая каша, Абдула часто кричал подобно Тарзану диким голосом во всю силу своих легких, — "волков пугаю", — объяснил он. Не знаю насколько эти крики пугали волков, но у нас от них мороз продирал по коже в дополнение к морозу ночи, — температура упала ниже нуля.

Абдула с любопытством отведал нашей гречневой каши. Оказалось, он ел ее в первый раз в жизни. На вопрос о реальности "белых медведей", Абдула столь же картинно как Муса, рассказал и показал, как он на Марухе подкрадывался к туру, как тур пасся, по временам поднимал голову и свистел и снова пасся. Он изобразил как тур заметил опасность, но не охотника, а какую-то другую, как на лугу показался белый медведь и как он и тур убежали от медведя. Мастерство Абдулы как рассказчика было не ниже чем у Мусы, но Муса был рассказчик драматический, а у Абдулы было много юмора.

Никольский, злоупотребивший накануне остатком баранины, не дожидаясь каши лег к костру спать и сразу умудрился сжечь две пуговицы на своей кожаной куртке и наверно сгорел бы сам, если бы мы не заметили, что он дымиться.

От холода мы спали плохо, лаяла сука, щенка которой кошевщики уезжая забыли в коше. Вода на рассвете в котелке покрылась ледяной коркой. В чистом голубом воздухе четко вырисовывались горные хребты и наш перевал. Чай нас согрел, а Абдула охладил повторением просьбы отпустить его. Он утешал, что в кошах, на Марухе или Хасауте мы может быть достанем в проводники его знакомых но тут же сообщил, что они вороваты, да и коши наверно уже уехали. С трудом мы уговорили его продолжать путь.

Главный подъем начинается на полдороге от кошей и не крут. Тропа идет по обнажённой почве похожей на черный песок. Ишак шел добросовестно, но ему было тяжело и каждые 5 шагов он останавливался. К тому же вьюк опять пополз назад, хотя, мы, вопреки традиции Карачая, устроили ослу нагрудник из ремня от портпледа, чтобы он удерживал седло на подъемах.

На привале Абдула стал опять говорить о своем нежелании смотреть за ишаком и ему опять пришлось объяснять, что взять на себя целиком эту заботу мы не просим, но что в тяжелых случаях хороший проводник должен был бы помочь и что вообще странно, если в группе из 5 спутников один будет всегда в стороне. Абдула сильно изменился с момента нашего выступления. Из застенчивого, любознательного и услужливого туземца, он превратился в беспечного свистуна, певца, крикуна и бродягу как раз тогда, когда в его серьезности и помощи мы более всего нуждались. Он с чувством говорил нам о своей любви к шашлыку из турьего мяса, к холодной родниковой воде, к тени дремучего леса. «Ох моя любит холодна вода», — восклицал он всякий раз, когда мы припадали к ручью попить, и при этом весело улюлюкал и кричал по-звериному. Его гогот и дикие звуки далеко и долго перекатывались по соседним ущельям. "Если ты так трудиться не любишь, то как же ты на охоту ходишь, как туров с охоты на себе самом таскаешь?" — иронически опросил я его как-то.

"О! Тогда я все равно как пьяный" — с восторгом отвечал он. "Когда мы охотимся, моя кровь горячий". Сейчас мне, — говорил он, трудно в горах ходить, с зимы не ходил и отвык. А вот подождите немного, попривыкну и совсем легко будет. "Не люблю, когда жарко, моя холод любит", — продолжал он и отдувался. Зимой же он шестипудовые туши таскал на себе по кручам и только радовался. После таких разговоров, я стал думать, что в основе так раздражавшего нас поведения Абдулы была не ограниченная восточная лень, столь характерная для посещенных нами мест, а глубокая любовь к природе, к бродяжничеству, к полной свободе, органическая неприязнь ко всякой связанности, к обязательствам в отношении к кому бы то ни было. Наряду с его опытом и ловкостью эти свойства были большими его недостатками и достоинствами как проводника...

Благодаря раннему часу воздух был очень прозрачен и в нем четко вырисовывались самые дальние хребты. Верховья Маруха не были отсюда видны, но зато хребет Кизыл Ауш с ледничком, отделяющий Марух от Хасаута, был виден отлично. За ним виднелись какие-то снеговые вершины, а на север и северо-восток был чудный вид на всю долину Архыза, на Чегет Чат II, Арнасару, Абиширу-Ахубу, Эхреску, район Чилика и вершины Софьи и Псыша. Каменистый перевал Кизыл-Ауш высок, и крут, тропа к нему едва видна и им пользуются много реже чем перевалом Чегет-Чат 1. Правее него виден сходный с ним перевал Хайока, а левее Чегет Чат I. Первые два — небольшие острые седловины в гребне. Спуск с Хайоки очень крутой скоро переходит на травянистый отрог и идет по его ребру зигзагами до леса. В бинокль, тропа эта видна отлично.

Спуск с нашего перевала Чигардали из-за выступов склона был виден плохо. Мы считали, что следовало спускаться по левому склону ручья и дойти до ясной, почти горизонтальной тропы, соединяющейся с "тропой" с перевала Чибаклы и затем идущей к лесу. На правом же склоне были обрывы, а ниже кручи, середина же — ручей образовал непроходимый каньон. Однако Абдула повел нас по правому склону, на котором мы мучились с ишаком. Спуск привел к кошу. В спорах с Абдулой о дороге особенно негодовал Никольский, закончив с презрением: "то же мне, — проводник!". Вероятно все дело было просто в том, что Абдула рассчитывал получить в коше угощение, которое было получше чем наша каша. И действительно, из коша пришлось опять лезть вверх, назад и переходить все же на левый склон. В коше же единственным обитателем оказался русский парнишка, служивший пастухом у Умара Абайханова и получавший с него на это по 30 рублей в месяц. Айран у него оказался прескверным, но Абдула купил у него за 40 копеек куски сухого бараньего ребра. Кроме того он взял кукурузные лепешки и оставил хозяину записку, написанную арабскими буквами о том, что он у него взял. Русский мальчишка, на которого мы теперь смотрели с радостью и русскую речь которого слушали с удовольствием, рассказал, что накануне он видел внизу медвежонка евшего какие-то красные яблоки и совсем не испугавшегося его криков.

Обогнув склон по ясной тропе мы спустились к очень редкому сосновому лесу, а затем по пышным травянистым склонам в цветах к самой долине, постепенно забирая влево. Тропа выходит на 1 км северное впадения самого ручья в долину. Не доходя до низа метров на 100 вьюк окончательно свалился на голову ишачке. Дело в том, что щадя ее нежные места, перекладину задних постромок от седла, мы клали ей не под самый хвост, как делают в Карачае, а ниже хвоста на ляжки. В результате, на спуске перекладина опустилась ниже ей на ноги так, что поджала их сзади, и несчастная шла под уклон почти на одних передних ногах, как в цирке. Когда мы к ней подошли чтобы перевьючить, она свалилась окончательно. Мы снова ее вьючили, а Абдула лежал среди ароматных трав, и наблюдая наши старания, уже не высказывал признаков порицания или одобрения. Он ограничился приглашением меня "ложить свой курдюк на земля", но мне сидеть было некогда и его шутка меня не развеселила.

В долине мы попали в небольшую сосновую рощу. Сюда же надо спускаться и с Морг Сырты, беря по возможности вправо. Четкая тропа повела нас через сочные поляны и мелкие сосновые рощи вверх по Маруху. Ниже тропы часть попадались заболоченные места. Бросалось в глаза множество сухостойного леса в долине и отчасти на левом склоне. Вся долина до самых верховьев заполнена множеством мелких протоков и ручейков, густой сетью покрывающих заболоченное дно долины. Характер всей долины Маруха резко отличается от Хасаута и других более крупных рек текущих тоже с главного хребта. Марух течет в низких травянистых берегах с песочно-серыми отложениями не образуя плесов и галечных отмелей.

Не доходя до опустевших кошей слева от тропы Курбатов сделал находку более ценную чем пачка денег. Он нашел хороший вьючный ремень для ишака взамен наших жиденьких. Для нашего скверного седла это было более чем кстати, а хорошего вьючного седла для ишака я в Карачае вообще никогда не видел...

Мы миновали косарей и осиное гнездо, а затем место, где раньше по карте был ветеринарный пост. Близился закат солнца, но было очень жарко и мы немного отдохнули в тени у одного из бесчисленных ручьев. В начале второй поляны мы спустились среди сосен немного вниз к нижнему из Марухских водопадов. Среди гигантских камней поросших соснами и мхом получается неглубокий каньон, где в тесном каменном мешке двумя небольшими, но красивыми каскадами низвергается мутная, сероватая вода Маруха. Над водопадом перекинут ветхий мостик. Выше него река в рамке леса образует ряд красивых и длинных порогов. После водопада тропа идет карнизом по травянистому отрогу и снова вступает в рощу. Здесь неожиданно противоположные отроги склонов сходятся, образуя узкие ворота. Таких ворот помнится было двое, а выше каждого из них река течет спокойно. Здесь сразу на смену мягким породам выступают серые граниты со следами полировки их древними ледниками.

Абдула сказал, что сегодня надо пройти по Маруху 9 километров, чтобы дойти до верхней границы леса на правом берегу и сократить завтрашний путь, так как перевал на Хасаут будет трудным. По левому же берегу, по которому мы шли, лес, где можно было бы поставить лагерь, кончается на 5—6 км раньше, а выше идет лишь на склоне, где сосны сменяются карликовой березой.

На всем протяжении Маруха от г.Кара-Бек правый склон гораздо богаче лесом чем левый.

На выходе из леса на левом берегу Абдула срезал удилища для ловли форели, которой, говорил он, много в здешних водоемах. При этом он забыл свой мешочек с бараниной и пройдя километр пошел за ним назад, сказав, чтобы мы искали мост, который два года назад здесь видел. Я сам отчетливо видел этот мост в бинокль при спуске, но тут, маленькие холмики и бесконечные повороты реки совершенно скрывали из виду ее общий план. К тому же тропа не следовала изгибам реки. Дойдя До места со следами брода мы остановились в нерешительности и стали ждать Абдулу. Пока мы его ждали подъехал богатый карачаевец из Учкулана и, узнав кто мы такие, стал добиваться нашего ответа, — куда ему лучше переселиться — в Марухское или в Архыз. Он слышал, что под Марухским перевалом есть из Абхазии покупатели на баранину. Сам он здесь впервые, дорог не знает и не разыскивая моста поехал дальше по левому берегу. Так как тропка шла дальше, мы решили идти по ней. Вскоре рукавчики и заросшие травой озерки среди огромных болот заставили нас сильно свернуть вправо и по кочкам делать обход у самого склона, в болоте пасся большой табун лошадей. Солнце зашло за склон и стало быстро свежеть. Впереди вырисовывались Марухский перевал и красавица — вершина Марух Баши. Случилось так, что мы обогнали Иванова с ишаком на целый километр. Мы сели его ждать и видели как они что-то застряли, как возле него показался Абдула и снова скрылся за выступами берегов. Прождав еще немного мы услышали выстрел. Стрелять здесь можно было разве что только по лягушкам, и мы восприняли это как сигнал бедствия даваемый Ивановым и отрядили к нему Никольского узнать, в чем дело. Ждали мы их долго и, наконец, увидели к своему изумлению в бинокль, что они стоят на низу осыпи под самим склоном. Затем мы услышали крик с правого берега. Это был Абдула, махнувший шляпой и что-то прокричавший, чего мы не расслышали. Не останавливаясь он прошел дальше. Мы ему кричали, спрашивая где же мост, но он только посвистывал, да беспечно шагал вперед и километра через 2—3 скрылся в леске за отрогом склона. Нам очень не хотелось идти вброд и мы опять стали искать наших с ишаком. Они должны были бы уже подходить, но вместо этого совсем скрылись из виду. В конце концов я увидел их далеко-далеко и уже на правом берегу. Пойдя к ним навстречу и скричавшись через реку о месте переправы мы побежали назад к незамеченному нами мосту догонять их. Мы сделали напрасный крюк более трех километров. Когда мы догнали остальных, они уже устроились у пещеры образованной громадным камнем на 2 км выше моста. Горел уже костер и ишак был полуразвьючен. Выяснилось следующее.

Ишак у Иванова очень скоро завяз в болоте и отказался идти. Кое-как он вытащил его из болота на осыпь, где он думал пробраться. Здесь под склоном в осыпи он наткнулся на помеченное на картах долинное озеро запрудного типа Кара-Кел (Черное озеро), но теперь оно имело вид двух жалких полузанесенных песком озерков размером в несколько десятков метров. Это судьба большинства долинных озер и, в данном случае, конец их надвинулся быстро. Всего два- три десятилетия назад эти жалкие озерки видимо соединялись с болотцами среди долины. Здесь к Иванову подоспел Никольский, но ишак так застрял в камнях, что едва не сломал ногу и пришлось разбирать камни чтобы вывести его назад. Иванов видел, где Абдуда, оставив его мучиться с ишаком, перешел мост и они кое-как поползли догонять проводника. Но ишачка отказалась вступить на мост. Только после озверелого избиения ее до крови железным наконечником альпенштока удалось ее побудить ступить на мост.

Остановка на ночлег у нависшего камня избавляла от нужды ставить палатку, а до границы леса засветло из-за задержек мы бы все равно не дошли. Ловить форель то же не пришлось, так как сразу стемнело.

Карачаевский костер сложенный Абдулой складывается не жалея топлива (когда оно есть!) из возможно больших бревен и, хотя, дает много тепла и света, почти негоден для готовки пищи, так как к кастрюле над ним тогда нельзя и подойти. Зато он дает много жара (горячих углей). Когда костер прогорел, над этими углями Абдула поджарил из сухого бараньего бочка великолепный шашлык, поливая его айраном во время готовки. "Вот как они жарятся на костре — кавказские шашлыки", — думал я, вспоминая свой неудачный опыт на Кизгыш Баше. Шашлыка было однако маловато, а наша каша была Абдуле не по вкусу. Поэтому он не поленился сходить вброд на другую сторону реки к кошу. Но там были только два "умные" мальчика, так как сказали ему, что без хозяина ничего не знают и ничего продать не могут. Во время ужина из-за реки раздался крик вернувшегося хозяина коша. Абдула ему ответил. Крик несся в ночной тишине почти три секунды, а потом надо было ждать пока замрет эхо. Тогда раздавался ответный крик и так горцы вели беседу на расстоянии почти в километр в течение получаса. Хозяин приглашал Абдулу к себе, а тот отвечал "эрнэ мы", т.е. "не хочется". Он спросил меня, как это перевести по-русски и я с ехидством перевел ему это слово как "мне лень". С этих пор "минэ лень" стало его любимым русским словом, которым он дразнил нас в случаях, когда к нему приходилось обращаться за помощью.

После ужина Абдула сообщил нам карачаевские названия известных ему звезд и мы заползли под камень на ночь.